Нина Васина - Правило крысолова
— Этот старик начальник отдела, он на дело не выходил с брежневских времен. Скажи сразу, чего ты хочешь?
— Пойти и посмотреть. Может, им нужна помощь!
— Подумайте только, какой тонкий ум, какая интуиция и дальновидность! Девочке хочется пойти и посмотреть, какая смелость!
— Да! Интуиция! А где была твоя мужская интуиция, ты ведь тоже слышал про фургон и коробку, но не проявил сообразительности!
Задумавшись, Ладушкин смотрит на меня.
— Ладно, в конце концов, какое мне дело, если чокнутая дамочка хочет утолить свое любопытство, я ведь отстранен, так? Но при одном условии: пистолет — в руку! Можешь не стрелять, угрожай и громко кричи.
— Что кричать? — Я с опаской беру тяжелый пистолет.
— “Руки вверх”, боже ты мой!!
Ладушкин сказал, чтобы я шла сзади, прикрывая его со спины. Я и шла, добросовестно потираясь спиной о его ягодицы, пока он не дернул меня к себе и не зашипел в лицо.
— Почему ты трешься об меня? Отойди на шаг!
— Я должна чувствовать, что ты рядом, я боюсь!
— Достаточно просто слегка касаться меня локтем!
Слегка касаясь спины Ладушкина локтем, я подождала, пока он выглянет из коридора в холл и дернет меня за блузку, приказывая двигаться дальше. В холле, раскинув руки и ноги в стороны, лежали двое мужчин, которые еще полчаса тому назад так ловко подняли меня в воздух.
— Один еще живой, — доложила я спине Ладушкина. Он больно ткнул меня локтем, призывая к молчанию. Так, потихоньку двигаясь двухглавым настороженным животным, мы кое-как добрели до подсобных помещений банка, причем Ладушкин перед каждым поворотом застывал, чтобы потом резко высунуться с выставленным вперед пистолетом, а я держала свой двумя руками, но тяжеленное оружие все равно дрожало, концентрируя на себе все мое внимание и искажая перспективу помещения. Мне казалось, что дуло стало огромным, оно закрыло собой пространство, оно тащило меня за собой, как в компьютерной игре по меняющимся плоскостям условной реальности. Когда Ладушкин резко остановился и застыл, я отвела глаза от дула, и зрение не сразу среагировало на открывшуюся картину. Уставшее от напряжения, оно размазало стены с ячейками, открытую металлическую дверь, лежащих на полу людей в один кроваво-синий мазок с вкраплениями черных расплывшихся цифр, которые при дальнейшей фокусировке оказались номерами ячеек.
Мы вошли в сейфовый зал, минуя подсобные помещения. Ладушкин, убедившись, что в зале находятся только лежащие и только представители конторы — шесть человек, среди них женщина и старик, поставил меня спиной к стене с ячейками, поднял дрожащие руки с пистолетом на боевой уровень — где-то себе под подбородок — и ушел осматривать подсобку.
— Здесь еще один фээсбэшник и незнакомый мне мужчина, — доложил он из коридора, и на расстоянии его голос показался будничным, я расслабила слегка руки, все время мысленно напоминая себе, что нельзя касаться курка. — Открыта дверь на улицу, — продолжил он, — я выгляну, а ты внимательно…
Послышался странный звук. Я подождала немного и неуверенно крикнула:
— Эй, Ладушкин!
Тишина. Потом — осторожные крадущиеся шаги.
Черт с ним, с проклятием! — Я положила палец на курок и перестала дышать. Рядом со мной на полу пошевелился мужчина, я отступила от его окровавленной руки и подумала, что стою как идиотка! Во весь рост, никогда в жизни не державшая оружия, стала тут, здрасьте!
Быстро присела, вернее, упала на колени рядом с раненым. В какое-то мгновение мне захотелось вообще съежиться на полу и притвориться мертвой, как в кино, а когда страшный Лопес подойдет посмотреть, закатить ему всю обойму в латинскую морду! А с чего я взяла вообще, что это будет Лопес? Ладно, не в латинскую морду, но все равно — всю обойму! Именно такого и заслуживает сволочь, отрезающая женщинам головы!
Накачав себя таким образом, я почти рассвирепела, но поняла, что мгновенно вскинуть пистолет и выпалить из него в нужном направлении вряд ли смогу безболезненно для себя и для раненых, лежащих в этой комнате.
Я положила пистолет на пол, осторожно выглянула из-за раскинувшегося мужчины и с облегчением, которое можно сравнить с бешеной радостью и слабостью от счастья, что не нужно стрелять, увидела в дверях лаборантку-Пятницу с чем-то странным в руках!
— Ранена? — спросила она шепотом, когда обвела взглядом все помещение и заметила меня на полу. — Помоги.
Я вскочила и разглядела, что Пятница держит в руках небольшую урну — длинный пластмассовый футляр с надписью. “Твой мусор — твое лич…” Личико? Ага, сзади по кругу продолжение — “…ное дело”. Мы пошли с нею на свет, к открытой на улицу двери, и вот я уже стою у этой двери и в полном ступоре смотрю на валяющегося на земле Ладушкина, освещенного закатным холодным солнцем. Рядом с ним лежит лицом вниз еще один мужчина в униформе, и скорее по наитию, чем догадавшись, я переворачиваю его и смотрю в лицо. Лопес.
— Это он… Ладушкина? — спрашиваю я Пятницу.
— Нет. Это я. — Она возится с моим пистолетом, проверяет обойму. — Сначала этого смуглого, а потом инспектора. Нечаянно.
— Вы его убили? — Все происходящее вдруг надоело мне до отвращения.
— Не знаю, — задумывается Пятница. — Урна вроде пластмассовая…
— Так посмотрите! — закричала я. — Вы же медик!
— Не ори! — Девушка приседает и осматривает Ладушкина.
Теперь, приглядевшись, я вижу, куда она попала инспектору урной. В лоб. Там набухает огромная шишка.
— Чего кричишь? Он выходил сразу после грузчика, — кивок на Лопеса, — что я должна была подумать? Грузчиков ведь было двое. Павел жив? — вдруг спрашивает она, а Ладушкин открывает глаза.
— Какой Павел? — спрашивает он страшно деловым тоном.
— Лежите, не двигайтесь, у вас, наверное, сотрясение. — Девушка приподнимает голову инспектора, он стонет и решительно встает. Мы поддерживаем его под руки и медленно обходим помещения банка. Ладушкин пересчитывает лежащих, спрашивает, почему не едет группа захвата, а девушка уверяет его, что они и были группой захвата. Дотащившись кое-как до холла, усаживаем Ладушкина в кресло.
— Я пойду еще раз все осмотрю, — нервничает девушка.
Я понимаю, что она ищет Павла, но накатившее отвращение к происходящему, усугубленное таким количеством убитых и раненых мужчин, какого мне еще не приходилось видеть, делает меня абсолютно равнодушной к судьбе моего бывшего любовника.
Как только она ушла, вдруг мгновенным взглядом оценив мысли друг друга, под визг подкатывающих на полном ходу к банку машин, мы с Ладушкиным, не сговариваясь, встаем и быстро идем в подсобные помещения.
— Ключ у тебя? — только и спросил пошатывающийся Ладушкин.
Я покачала головой и развела руками. Из-за стеклянной перегородки с надписью “Услуги хранения и аренда сейфов” вдруг появляется физиономия Павла.
— Инга, — говорит он радостно и осуждающе, — ну почему ты тут бегаешь, это опасно! Почему ты не сидишь в кабинете!
— Быстрее! — не останавливается Ладушкин.
Я вбегаю в сейфовый зал первой. Ячейка номер 9 заперта. Ладушкин показывает пальцем на лежащего старика. Я отшатываюсь. Ладушкин топает ногой и кривится, держась за лоб.
— Не могу наклониться, боюсь упасть! — шипит он. — Быстро, сейчас сюда придут!
Я никак не могу заставить себя обшарить карманы старика. Павел, который пошел за нами, приседает, раскрывает ладонь бедолаги и протягивает мне ключ. Смотрю сверху в его глаза, смотрю на руку, смотрю на пришитую пуговицу пиджака. Ключ выдергивает Ладушкин. Пока он возится с замком, в коридоре уже слышны шаги. В темном нутре ячейки одиноко лежит продолговатая маленькая коробочка. Я разочарованно смотрю на Ладушкина. Какая глупость! Наверняка это Ханна положила в сейф драгоценность, подаренную ей поклонником, а мы-то!..
Павел, поднявший руки над головой, я, застывшая истуканом с выражением разочарования на лице, и Ладушкин, открывший коробочку, хором уверяем ворвавшихся в зал в касках и в полном боевом снаряжении спецназовцев, что не имеем оружия, которое надо бросить на пол. Пока нас обыскивают, я, скосив глаза, разглядываю содержимое коробочки, потом смотрю в брезгливо перекошенное лицо Ладушкина и спрашиваю:
— Что это за гадость?
— Это палец, — авторитетно заявляет Павел, вытягивая шею к коробочке.
— Какой… палец? — спрашивает Ладушкин.
— Мизинец, — кивает Павел и продолжает с философской невозмутимостью:
— Засушенный мизинец мужчины.
Я сглатываю. Он, конечно, хирург, ему видней, но, по-моему, эта гадость, которая лежит на красном бархате коробочки, больше всего напоминает скрюченный обезьяний палец с неухоженным толстым ногтем. Я пытаюсь представить мужчину, которого так любила Ханна, что даже засушила на память мизинец и положила его, как драгоценность, на хранение в банк. Ничего не получается. Накатывает лицо Лопеса, которого как раз, бездыханного, спецназовцы волокут под руки по коридору, потом видение слегка изменяется, добавляется нежный рот Павла, длинный нос Ладушкина и добрые, беззащитные глаза Лома.
