Неупокоенные - Альбина Равилевна Нурисламова
Наталья не понимала ни слова, будто соседка заговорила на иностранном языке.
– Пойдем в дом, поговорить нужно, – прошелестела старуха.
Пение стихло, пропал и странный гон, желание бежать на речку. Женщины устроились на кухне, Наталья заварила чай.
– Не скажу, кто они. Не видела никогда, только слышала. Может, русалки. Или речные духи. Они Борьку твоего прибрали. Они тебе помогли, а ты – им.
– Я? Как?
– Покормила, – просто ответила Екатерина. – До тех пор будешь кормить, пока другому кому-то эту обязанность не передашь. Или не помрешь. Я, почитай, четыре десятка лет это делала, устала. Думала, так и буду, но тут ты с Борькой подвернулась. Перед смертью поживу спокойно.
Наталью будто оглушили, по голове ударили.
– Кормить?
– Не пугайся, – с некоторой досадой проговорила старуха. – Они нечасто просят. Может, в полгода раз. А иногда – и в три года. Бывало, за месяц два раза, а потом четыре года тишина, не пели. Когда им есть надо, они поют, как сегодня. Слышишь пение – у тебя неделя, чтобы накормить их. Неважно, кем, они неприхотливые: пьяница, наркоман залетный, баба, которая к мужику твоему подбирается. Или мерзавец вроде Борьки. Привыкнешь, не бойся.
– А если за неделю не найду никого?
Екатерина вздохнула.
– Ты уж лучше найди. Я не проверяла, но женщина, которая мне эстафету передала сорок лет назад, сказала: иначе тебя саму съедят.
– А если я уеду от реки? Подальше?
– Зачем проверять? Думаю, бесполезно. Вода везде есть. А где есть вода, там они до тебя доберутся. Кто один раз их покормил, тот им принадлежит.
Наталья вскочила так резко, что задела рукой чашку, и чай пролился.
– Почему вы мне не сказали? Тогда, в тот день? Я бы ни за что…
– Угомонись. В тюрьме тебе лучше было бы? Посмотри на себя, впервые жить начала. Так и живи дальше, не беспокойся ни о чем. Мало на свете забулдыг, уродов разных? Таких, о ком никто не заплачет, без кого всем только лучше, воздух чище, как без Борьки? Задача простая: оставлять их на берегу возле дебаркадера. Приводить и оставлять. Не обязательно мертвыми. Они сами все сделают, ты ни при чем.
Екатерина умолкла.
Наталья почувствовала, что успокаивается. Принимает предлагаемые обстоятельства как данность. Раньше данностью был муж, который издевался, заедал, дышать не давал, от внуков и дочери отталкивал. А теперь – речные духи, русалки, кто они там. Эти хотя бы доброе дело для Натальи сделали, да и не будут изводить ее каждодневно, ежечасно, как Борис. С ними, если подумать, даже лучше. Легче уж точно.
– А почему возле дебаркадера? – спросила она.
– Не знаю. Но началось, сказала предшественница моя, после того, как на дебаркадере пожар случился (надстройка-то деревянная была), и он оказался тут. Дебаркадер по нашей реке много лет ходил. Его после войны построили, шикарный был, настоящий дворец на воде. Концерты, оркестры, ресторан… Отдыхали люди, культурно развлекались. А потом – пожар. Народу погибло много, больше двадцати человек. Дети и взрослые. Сходи в библиотеку, полистай старые подшивки местных газет. Восстанавливать дебаркадер не стали, отбуксировали в затон, бросили. Ты, может, не помнишь, маленькая была, а люди говорили, место дурное стало, не к добру притащили мертвую рухлядь, где столько народу померло. Но слухи – это не наше с тобой дело. Про наше дело я тебе рассказала. Откуда они взялись, кто они, каковы из себя – пустые разговоры.
Екатерина поднялась со стула и пошла к двери.
– Сроки не проворонь, – сказала напоследок и ушла к себе.
Наталья вспомнила, мать рассказывала ей про Екатерину: муж ее загулял с городской девицей, хотел бросить жену, а потом девица та уехала навсегда. И муж с Екатериной остался. От рака умер лет пятнадцать назад. Теперь, вспомнив слова соседки, поняла Наталья, куда разлучница делась. Осудить Екатерину не посмела – кто она, чтобы других судить?
…На вторую ночь Наталья снова слышала пение, плывущее над рекой. И на третью тоже. А потом все стихло. На четвертую ночь они не пели, потому что были сыты. Наталья сделала, что должна была, и намеревалась делать впредь.
Надеялась лишь, что они будут испытывать голод не слишком часто.
Чудо Валентины
На автобусную поездку по Европе Валентина копила два года, во всем себе отказывая. Положа руку на сердце, это было не очень сложно: квартира, слава богу, не съемная, от мамы с бабушкой осталась, квартплата не очень большая, в еде Валентина неприхотлива, а на развлечения и одежду тратиться и не хотелось, в ее-то положении. Но об этом позже.
В отпуск она отправлялась с замирающим от восторга сердцем, однако поездка обернулась разочарованием. Нет, Будапешт, Белград, Вена, Прага и другие старинные города были прекрасны, как и проплывающие за окном виды. С погодой повезло: не дождливо, не жарко; автобус комфортабельный, соседи приличные.
Но во время сидения в автобусе страшно отекали ноги, ныла шея, болела спина. Вдобавок Валентина отравилась, половину поездки ее тошнило. А выйдешь из автобуса – тоже несладко: ходить по городским улицам следовало быстро, времени мало, поездка короткая, все на бегу. Хочется остановиться, рассмотреть, напитаться атмосферой, но нельзя, нужно мчаться дальше. Рассказы экскурсоводов сливались в монотонное бессмысленное гудение; дворцы, замки, набережные, музеи, древние здания перемешались в сознании, на пальцах ног вздулись мозоли, фотографии получались смазанные, невыразительные.
Вдобавок в последний день до Валентины дошло, что она ничего не купила на память о поездке, даже магнитов на холодильник не привезет! Все время экономила деньги, берегла, боялась купить чушь. Теперь понятно: надо было что-то приобретать в каждом городе, любую безделушку, чтобы потом, зимними и осенними вечерами перебирать это добро и вспоминать путешествие. Плохое же все равно забудется, память так устроена.
Скорее от расстройства, чем от желания наверстать упущенное, Валентина зашла в первую попавшуюся лавочку и купила заколку. Лавчонка была странноватая: кривенькая пестрая вывеска, мутные стекла, тяжелая дверь, которую трудно открыть. Приткнулась на углу площади, сбоку, люди туда не заходили. Говорливые толпы обтекали ее стороной, и Валентина зашла именно поэтому: чтобы никто не мешал.
Пока группа внимала экскурсоводу, она отбилась от стаи, тихонечко отворила резную деревянную дверь. Внутри было сумрачно, пахло пылью, старыми книгами, как в библиотеке, нафталином и чем-то сладким, вроде ванили.
Подошла продавщица – маленькая, сухая и, как показалось Валентине, очень европейская старушка: улыбчивая, с аккуратной прической, затянутая в брючный костюм, в стильных очках. Она бодро заговорила с Валентиной на одном из славянских языков. Эти языки – обманка: есть знакомые
