Подкаст «Слушай ложь» - Эми Тинтера
Я никогда не понимала, почему они всё еще вместе. Я была уверена, что они просто ждали, пока я съеду, чтобы развестись, но в колледж я уезжала больше десяти лет назад. Видимо, они решили, что издеваться друг над другом до конца дней своих – это приятнее, чем развод.
Бабушка опускает бокал на стол и тянется к маме. Кладет ладонь на ее руку.
– Кэтлин, я хочу тебе кое-что сказать, и это совершенно искренне, – я очень тобой горжусь.
* * *
Пирог едим в тишине. Бабушкины подруги пытаются как-то оживить беседу, когда она открывает подарки, но у всех не идет из головы одно: «У меня был секс с Колином в моей машине».
Все расходятся при первой же возможности. Я помогаю бабушке сесть в блестящую черную машину, приехавшую за ней. Это очередной загадочный мужчина, как минимум лет на десять ее младше. Из его машины очень сильно пахнет одеколоном, но улыбка у него дружелюбная. Он кивает мне.
Бабушка похлопывает меня по щеке, садясь на переднее сиденье.
– Я же говорила, что испорчу тебе праздник, – говорю я.
– Дорогая, благодаря тебе это был лучший день рождения.
Я с улыбкой качаю головой и закрываю дверь. Она машет мне, и они уезжают.
Тащусь обратно в ресторан. Он уже почти опустел, все официанты собрались у стойки хостес. Когда я прохожу мимо, они все замолкают.
Направляюсь в дальний зал, чтобы забрать мамины баночки и недоеденный торт. Подходя, слышу чьи-то голоса внутри. Останавливаюсь у двери.
Папа стоит у стола с Беном, скрестив руки на груди. Рядом с ними поднимается дымок только что потушенных свечей. Я останавливаюсь вне их поля зрения, совершенно не стесняясь, что подслушиваю.
– Я знаю, что тебя это не волнует, но очень советую подумать о том, что будет лучше для Люси, – говорит папа.
– В каком смысле? – спрашивает Бен. Он выпил значительно меньше всех остальных, и его слова звучат четче, чем папины.
– Она уже не раз рассказывала, что произошло. Ни к чему это повторять. – Папа уже злится.
– Она никогда не рассказывала свою историю.
– Рассказывала.
– Не напрямую. Всегда через полицию, вас, ее мать, ее адвоката, СМИ. От нее самой никогда ничего не было.
– Почему так, по-твоему?
– Потому что вы ее защищали?
– Да!
– И вы делаете то же самое сейчас? – спрашивает Бен. Интересно, слышит ли папа сомнение в его голосе?
– Конечно.
– Я с удовольствием возьму у вас интервью, если вы хотите обсудить это подробнее, – говорит Бен.
– Не буду давать никакого интервью, – огрызается папа.
Как только он разворачивается, я быстро делаю несколько шагов назад. Жду, чтобы он вышел из зала, и только тогда снова начинаю свой путь. Папа хмурится, проходя мимо меня.
Бен что-то печатает в телефоне. Я беру коробку и подхожу к столу, чтобы собрать баночки. Он поднимает на меня глаза и подходит, чтобы взять несколько банок. Когда опускает их в коробку, наши взгляды пересекаются.
Моя история все равно проходит через него. Понимает ли он это? История Савви проходит через него. Через всех, у кого он брал интервью, кто отполировал изъяны настоящей девушки и представил миру идеальную жертву.
– Увидимся в понедельник, – мягко говорит Бен. Он направляется к двери, но останавливается, бросая на меня взгляд через плечо. – Ты же знаешь, я просто хочу раскрыть правду, да? Ради Саванны.
– Я знаю.
Он кивает и продолжает путь к двери.
– Бен, постой.
Он снова оборачивается.
– Я тоже этого хочу, – говорю я. – Раскрыть правду.
Голос в моей голове фыркает.
– Я хочу узнать, что с ней произошло, – продолжаю я. – И я помогу тебе в этом, что бы ни говорили эти идиоты. – Указываю рукой куда-то в сторону стола, где только что сидели эти идиоты (моя семья).
Бен улыбается.
– Рад это слышать. Вместе мы добьемся правды, Люси.
Нервно сглатываю. Он машет мне рукой, разворачивается и уходит. Я слушаю, как удаляются его шаги.
Правда.
«Правда не имеет значения». Голос – голос Савви – звучит так ясно, как не звучал уже много лет.
Это Савви со мной говорила. С первых дней после ее смерти, когда ее крики были такими громкими, что я думала, что у меня взорвется голова, до более позднего периода, когда она стала тише, превратившись в вечную спутницу, склоняющую к убийству.
И до сегодняшнего дня, когда она устала от того, что на нее не обращают внимания.
«Убьем…»
Я закрываю глаза, пытаюсь прогнать воспоминание, но оно не уходит. Она тут уже несколько дней, отголосок в каждой моей мысли, – кричит, чтобы я обратила на нее внимание.
Формируется воспоминание, яркое и отчетливое, не поблекшее за эти годы, а только ярче заигравшее красками.
ЛЮСИ
Пять лет назад
– Я знаю, что правда не имеет значения. – Я сидела за пустой барной стойкой, с кухни до меня едва ли долетал смех сотрудников. Ресторан только открылся, за столиками было совершенно пусто. Только мы с Савви.
Она стояла напротив меня по ту сторону барной стойки, облокотившись на нее. На Савви была майка, обнажающая татуировки – цветок на одной руке, Харли Квинн на другой. Ей всегда нравились суперзлодеи. Об этом никто никогда не говорит. Может, им это не кажется чем-то важным.
Она была красива: большие глаза с уголками вниз, волосы – темный блонд – собраны в небрежный пучок. Макияж вокруг глаз почти всегда был немного смазан. Я была почти уверена, что она забывала смывать его по вечерам. Просто поправляла утром и начинала свой день.
Один парень как-то сказал ей: «У тебя в жизни полный бардак, но это весело». Довольно грубо, но он был прав.
Мой же бардак веселым вовсе не был.
У меня был синяк на щеке. Маленький. Его легко было бы закрыть макияжем, но я хотела, чтобы Мэтт его видел, чтобы его мучила совесть. Не сработало. Он всего лишь демонстративно поднял руку, чтобы показать, где я его поцарапала.
Савви была права. Всем было бы плевать, если б я сказала, что поцарапала его, защищаясь. Что насилие начал он.
Хотя с этим он поспорил бы. Мэтт сказал бы, что это я начала, когда снова стала на него кричать. «Не начинай, если не можешь закончить», – так он всегда говорил.
– Он сказал, что расскажет моим родителям, как я столкнула его с лестницы, если я уйду к ним, – сказала я.
– Ты не сталкивала его с лестницы, – сказала Савви.
Не сталкивала, но была уверена, что Мэтт правда думал, что столкнула. Он столько раз
