Командировка - Борис Михайлович Яроцкий
— Отец твоего старого воздыхателя.
— Тарас Онуфриевич?
— Да.
— И где же все эти годы пропадал Иван Григорьевич? Он не из ведомства Тараса Онуфриевича?
— Вроде да.
— Значит, у Ивана Григорьевича здесь какое-то дело. А какое? Он тебе не говорил?
— Ты лучше у него спроси… Если еще не поздно.
Иван Григорьевич удивился, когда в неурочное время в палате появились желанные посетители. Больной смотрел телевизор и, как заметила Анастасия Карповна, он был чем-то взволнован.
— Ваня, собирайся. Уезжаем, — заговорила торопливо.
На всякий случай Михаил усилил громкость телевизора. По первому каналу шла передача из Киева. Столица — уже входило в традицию — извергала веселье: чубатые хлопцы отплясывали «венгерку». Передавали концерт, посвященный дню украинского работника радио, телевидения и почтовой связи.
Когда внезапные посетители вихрем ворвались в палату, за ними следом прибежала санитарка Глаша. Она была навеселе, но заговорила внятно:
— Ваш родич, Анастасия Карповна, опять наприглашал бог знает кого. И его обратно обокрали. Так что завтра принесите ему зубную щетку и мыло. — И тут же в адрес мелочных ворюг: — Шпана проклятая. Нет на них атомной бомбы…
— Ладно, ладно, Глашенька, бомба будет потом. — Анастасия Карповна чуть ли не силой выпроводила санитарку. Та хоть и пьяненькая, сообразила, зачем эти гости в поздний час. Через минуту в палате уже был главврач.
— Вы что — забираете больного?
— Забираем, Рувим Тулович. Так что выписывайте…
— Но позвольте…
— Не позволим, Рувим Тулович, — отозвался Михаил. — Вы же видите, больной уже не больной.
Главврач пытался было уговаривать. Зачем такая спешка? Завтра соберем консилиум…
Но Анастасия Карповна была непреклонной:
— У нас на Украине в таких случаях говорят: покы сонцэ зийдэ, роса очи выисть.
Рувим Тулович проводил больного до машины, а когда вернулся, в палате уже не было телевизора. Телевизор предстояло вернуть в мэрию.
Главврач долго молча смотрел на опустевшую тумбочку. Его большие черные библейские глаза под седыми сросшимися бровями ничего не выражали, кроме изумления. Изумительная страна! Изумительный народ!
Глава 19
Жизнь, как езда в автомобиле. Когда все узлы отрегулированы, водитель, сидя за рулем, испытывает блаженство: он стремительно преодолевает пространство и экономит время. Но когда двигатель пошел вразнос, катастрофа неминуема. Автомобиль еще мчится, а над водителем уже висит ангел смерти, дышит в затылок.
Когда-то и Рувим Тулович Паперный испытывал блаженство, руководя жизнерадостным и дружным больничным коллективом. Потом в стране началась перестройка. По примеру металлургического завода больницу, как и все учреждения города, перевели на самоокупаемость, включая школы и пожарные команды.
Директора школ ввели плату за обучение — и сразу учеников наполовину стало меньше, зато вторая половина раскошеливалась, точнее, раскошеливались состоятельные родители. А в пожарных командах ввели гонорар: по вызову пожарные не выезжают, пока не договорятся об оплате. И горе тому погорельцу, который начнет торговаться! Пожарным спешить некуда — горит не свое. В Прикордонном стало правилом: тушат, когда уже тушить нечего.
Больница тоже перешла на платное лечение, исключение составили инвалиды войны и труда, чернобыльцы и афганцы. С инвалидами лежачими технология отработана четко: из палаты — в морг, из морга — на кладбище. Беспокойство задают ходячие, они-то и рыскают по чужим палатам. Среди них самые энергичные — афганцы, им не уступают чернобыльцы. На больничную койку многие из них попадают после поножовщины, почти всегда по пьянке. А пьющему, как известно, пить и в больнице хочется.
Уже который год деньги в Прикордонном добывают самовыносом: кто где работает, оттуда и несет. Но давно работы нет — выносят по инерции. По-прежнему из потушенных домен выковыривали огнеупорный кирпич. Из дальних стран за ним уже не приезжали, потому что и в сопредельных европейских странах стало ездить опасно. Зато зачастили прибалты: вчерашние братья России работали на Швецию. Доменную арматуру охотно брали поляки. Удивлялись прикордонцы: а как же через таможню? Прибалтийские гости отвечали уверенно, как бывало когда-то отвечали на зачетах по технике безопасности:
— Пусть это вас не колышет.
Но все, что творилось в больнице, все еще колыхало Рувима Туловича. В семь вечера он собрал медперсонал, объявил розыск пропавшего телевизора.
Одни говорили: будем обыскивать афганцев. Они там привыкли… Другие говорили, как бы защищая афганцев: там была война. Кругом чужие. У чужого брать сам бог велел.
— Не берут они у своих. Мы же их лечим.
— Верно, мы их лечим, — говорили третьи. — Своих грабить не будут.
— Тогда будем искать у чернобыльцев.
В этот вечер больных как не было. Даже не роздали им градусники: спрятали обратно в сейф. Афганцы темпераментно возмущались: нас, интернационалистов, обыскивают! Мудро себя вели чернобыльцы: коль кто-то что-то украл, не грех подозревать каждого. Все с ухмылкой переглядывались, когда санитары шарили под кроватями.
Были сочувствующие, в большинстве своем тяжелобольные:
— Никак Ивана Григорьевича обокрали? Славный старик.
Менее больные весело хихикали. Потрясал кулаками лишь один — Рувим Тулович.
— Всех вас к чертовой матери! Завтра же выписываю! — Библейские глаза хозяина больницы сверкали яростью. Кто-то из грамотных заметил, что, наверное, так себя вел и господь бог, когда разрушал Содом и Гоморру.
Рувим Тулович дрожащей рукой хватался за сердце. Его успокаивали сами больные. Это были коротко стриженные хлопцы, попавшие на больничную койку с ножевыми ранениями:
— И стоит вам, батя, из-за какого-то телека поднимать волну? Берегите нервы — увидите светлое будущее.
Уже в двенадцатом часу ночи, все еще хватаясь за левую сторону груди, Рувим Тулович вернулся в свой кабинет. Тяжело опустился в кресло. Голову стесняло запоздалое размышление: «Дурак я старый! Брат уговаривал: поедем, Рува, на землю обетованную, будем пить свежий апельсиновый сок… Он-то пьет, а я?..»
Рувим Тулович ведал о том, как там живется брату. Брата приняли в кибутцу. Дали койку и тумбочку и работу по силам. Скоро брату шестьдесят пять, выйдет на пенсию, получит свои тридцать два шекеля. На один шекель можно купить ведро апельсинового сока. «Ах, Мося, Мося, ты наверняка не прогадал… На земле обетованной, видимо, и старое дерево приживается».
Вспомнив о любимом напитке, Рувим Тулович сглотнул слюни: в вихре поиска телевизора он забыл поужинать.
В дверь постучали. Вошел больной из травматологического отделения. Этот семнадцатилетний парнишка три недели назад попал в аварию: гнал мотоцикл по обледенелому шоссе. Теперь шея в гипсе.
— Доктор, — сказал он. — Сделайте мне укольчик допинга, и я вам скажу, где элтэпешники спрятали телевизор.
— Вон! — вскричал Рувим Тулович и опять схватился за левую сторону груди.
— Тогда останетесь без телевизора.
— Где он?
— Сначала уколите.
От негодования Рувим Тулович заскрежетал зубами: эта сопля, полуфабрикат (так в городе называют рокеров), ему диктует свои условия. «Вышвырнуть мерзавца! А
