Хранители смерти - Николай Иванович Леонов
– Что ж, характеристики меткие, и я с ними в основном согласен. Но ничего особенно нового в них нет. Ты ведь не это мне хотел рассказать, верно?
– Верно, товарищ полковник. То, что меня поразило в рассказах Воробьевой, касается не этих троих получателей подарков от Закатовского, а человека, чье убийство вы отнесли к другому ряду. Меня удивило мнение Воробьевой об Ирине Зверевой.
– Вот как? И что же такого сообщила об этой собирательнице икон наша молодая блогерша?
– Она сообщила, что Ирина Зверева вовсе не интересовалась иконами. Она была очень далека от веры и никогда не ходила в церковь, даже на Пасху. Мало того – она толком не знала, чем икона отличается от картины, и тем более не различала иконы разных веков и разных мастеров. Эту дамочку в жизни интересовало только одно – деньги. Что она по-настоящему любила собирать – это украшения и дорогую одежду. По словам Воробьевой, Зверева ей как-то призналась, что мечта ее жизни – купить виллу где-нибудь на Лазурном Берегу во Франции, иметь собственную яхту и кататься по Средиземному морю. И уж, конечно, не в одиночестве, а в обществе богатых и красивых молодых мужчин.
– Да уж, портрет получается выразительный! Но почему в таком случае эта дама занялась собиранием икон?
– На эту тему, по словам Воробьевой, Зверева говорить не любила. Она либо отмалчивалась, либо начинала нести всякую чепуху вроде того, что у нее «случилось внезапное озарение». У Воробьевой сложилось впечатление, что иконы служили для Зверевой прикрытием для какой-то другой деятельности. Но для какой, она так и не узнала. Как выразилась моя собеседница, «в конце концов, я ведь не следователь и не оперативник, чтобы вести подобное расследование».
– Что ж, твоя блогерша права, – согласился Гуров. – Это не ее дело. Для расследований есть мы с тобой. А что ты можешь сказать по поводу возможной причастности Кати Воробьевой к убийствам?
– В случаях с Бушуевым и Любарской у нее алиби нет, а в день убийства Овчинникова она находилась в Москве, и это могут подтвердить многие ее знакомые. Надо этот факт проверять? Она оставила мне координаты всех, кто может подтвердить это.
– Нет, думаю, этим можно не заниматься. У тебя, как я понимаю, осталась неотработанной только краевед Ирина Масян? Вот давай займись. И знаешь что? Теперь нас интересует не только окружение убитых и чем занимались наши собеседники в дни убийств. Нужно дотошно расспросить эту Ирину по двум пунктам. Во-первых, об этом «целителе тела и души», который сопровождал Любарскую на обрыв. Может быть, он еще где-нибудь засветился, может, она что-нибудь о нем знает. И второе – сведения о Зверевой. Если она не интересовалась иконами по-настоящему, то что ее заставляло их собирать? Или, вернее, кто заставлял? Все, лейтенант, вперед!
Сам сыщик решил встретиться с чиновницей городской администрации Маруцкой. «Это человек совсем другого круга, нежели блогерша Воробьева или режиссер Мамонтов. У нее другой взгляд, другое знание жизни. Будет интересно сравнить ее оценки с оценками других свидетелей». И сыщик набрал номер телефона чиновницы.
Ульяна Маруцкая сняла трубку не сразу и говорила почему-то приглушенно, прижав телефон к губам. Впрочем, причины этого быстро прояснились.
– Кто это? – спросила чиновница. – Хотя неважно. Перезвоните мне позже. Мне сейчас неудобно разговаривать – я в морге, на похоронах Максима Евгеньевича.
– Подождите, не прерывайте связь! – попросил сыщик. – Я полковник Гуров из Москвы, мне необходимо с вами поговорить как раз о смерти Точилина и еще других смертях. Вы ведь будете в морге еще некоторое время?
– Нет, прощание уже заканчивается, сейчас поедем на кладбище.
– Тогда я тоже приеду на кладбище. Встретимся там.
На кладбище он успел приехать раньше катафалка и автобусов с провожающими. Дождавшись похоронной процессии, сыщик пристроил свою машину следом и так и ехал, пока катафалк не остановился. Вечерело, и кладбищенские рабочие старались работать быстро.
Гуров не стал подходить близко к могиле, ведь он практически не знал Точилина при жизни. Он дождался, пока церемония закончится и все потянутся назад к автобусам. Сыщик не знал Маруцкую в лицо и решил еще раз ей позвонить, но тут заметил женщину, которая как будто кого-то искала, оглядываясь вокруг. Он подошел к ней.
– Это не вы, случайно, Ульяна Евгеньевна? Я Гуров, звонил вам.
– Да, это я, – ответила женщина. – Рада знакомству.
Маруцкой было около сорока лет. Это была рыжеволосая женщина маленького роста с очень живыми карими глазами. Правда, сейчас эти глаза хранили следы недавно пролитых слез.
– Давайте поедем вместе на моей машине, – предложил Гуров. – По дороге и поговорим.
Они сели в машину, Гуров выехал на трассу и задал первый вопрос:
– Вы хорошо знали Максима Точилина? Я вижу, вы приняли его смерть близко к сердцу.
– Да, я хорошо знала Максима… Предвижу, что вас будут интересовать и другие люди, погибшие в нашем городе в этом году, – Игнат Бушуев, Федор Овчинников, Инесса Любарская… Их я тоже знала и глубоко чтила. И была у всех на похоронах. Но если вас интересуют причины их смерти, то здесь я вам вряд ли смогу помочь – я ничего об этом не знаю.
– Меня интересует конкретно смерть Любарской. Известно, что в тот вечер ее должен был сопровождать на обрыв ее близкий друг – режиссер Леонид Мамонтов. Но в последний момент Любарская изменила решение и сказала Мамонтову, что с ней пойдет другой человек – тот, кто «умеет врачевать ее тело и душу», как она выразилась. Вы не знаете, кто это мог быть?
Женщина задумалась, потом медленно покачала головой.
– Нет, я не слышала об этом новом знакомом Инессы Васильевны… Вообще-то мы были с ней близки, я знала о том, что Леня Мамонтов за ней ухаживает, и о других ее поклонниках тоже была в курсе. Но кого она имела в виду, говоря о врачевании, ума не приложу. Такое можно сказать и об Игоре Моржове, и о Диме Лопахине… Хотя нет, Дима не подходит. Видимо, это
