Грегори Макдональд - Ещё Флетч?
– Хорошо. Сейчас принесу.
Тем же утром Раффлз и Уинстон молча вошли в палатку. Подняли койку с Флетчем и вынесли наружу. День выдался на удивление мрачный, небо затянули черные тучи. Они поставили койку под деревом.
Уинстон принес складной стул.
– Будет дождь? – спросил Флетч.
– Вряд ли, – покачал головой Уинстон. – Тучи собирались много раз, а дождь так и не пошел.
Флетч просыпался и засыпал вновь. Случалось, что Шейла сидела рядом, когда он открывал глаза. Иногда он видел лишь пустой стул. Шейла поила его бульоном и холодным настоем трав, давала таблетки, а Раффлз или Уинстон поддерживали ему голову.
– Они еще не вернулись? – спрашивал Флетч.
– Нет, – отвечала Шейла.
– Тебе следовало пойти с ними.
– Мне хорошо и здесь.
– Который час?
– Это неважно.
Каждый раз, когда Флетч открывал глаза, становилось все темнее.
День тянулся как резина.
Вновь Флетч пришел в себя в палатке. Он не помнил, как его перенесли туда.
Карр стоял над ним, широко улыбаясь.
Флетч не слышал, как подъехал джип.
– Как вы себя чувствуете? – спросил Флетч.
– Превосходно! – Карр протянул руку. Поднять свою сил у Флетча не было. Карр хотел что-то ему показать.
– Что это?
– Кусок глиняной вазы. На нем изображен римский солдат, марширующий с копьем и щитом.
– Потрясающе!
Карр протянул другую руку. В свете керосиновой лампы что-то блеснуло.
– А это на случай, что у вас остались какие-то сомнения. Посмотрите! Монета!
– Нет!
– Да! – рассмеялся Карр. – С изображением цезаря Августа. Так мы, во всяком случае, думаем. Симпатичный парнишка, не так ли?
– Они все были симпатичными, в детстве.
– Определенно один из цезарей.
– Мой бог!
– И я думаю, что мы нашли крепостную стену. Можно сказать, уверен в этом.
– Так это же прекрасно!
– Согласен. Шейла сейчас отплясывает танец победы масаев, а с костылем это, как вы понимаете, нелегко.
– Что это? – спросил Флетч. В брезент палатки кто-то словно бросал пригоршни грязи.
– Дождь.
– Долго он будет лить?
– Надеюсь, что нет.
– Карр. Поздравляю. Хорошие новости. Как жаль, что меня не было с вами.
Из-за спины Карра появилась Барбара, спросила Флетча, как он себя чувствует.
– Отлично.
– Я вернусь попозже, – Карр попятился к выходу. – Посмотрим, какая у вас температура.
Флетч наблюдал, как в палатку начинает набираться вода. Сначала из-под брезентовых стен появились тоненькие струйки, потом они превратились в ручейки и скоро в палатке образовались многочисленные лужи.
Второй раз Карр вошел в палатку, промокший насквозь.
Долго смотрел на термометр.
– Вы тяжело больны, Ирвин.
– Я болен Ирвином.
– Вам уже пора пойти на поправку.
– Согласен с вами.
– Вы сможете выдержать такую высокую температуру лишь в течение определенного времени.
– И сколь долго?
Карр наблюдал за стенкой палатки, прогибающейся под проливным дождем.
– В такую погоду я не могу отвезти вас в больницу в Найроби. В воздух мне не подняться, – он повернулся к Флетчу. – Скорей бы миновал кризис.
– Мои ноги, Карр.
– Что с ними?
– Болят ужасно.
– В каком смысле?
– Словно я сломал их в нескольких местах.
Карр ущипнул каждую ногу.
– Чувствуете?
– Да.
– Это всего лишь лихорадка.
– А ноги словно переломаны.
Вновь бульон, вновь таблетки.
Флетч проснулся, когда Раффлз вновь обтирал его влажной тряпкой. Ему хотелось снова оказаться под одеялами.
Три одеяла промокли насквозь. И давили, словно свинцовые.
Уходя, Раффлз с трудом закрепил полотнище, прикрывающее вход. Дождь и ветер пытались сорвать его.
В следующий раз, очнувшись, Флетч увидел стоящего рядом с койкой Джуму. Блестели намоченные дождем его кожа и волосы.
– Такой отдых не впрок.
– Знаешь что?
– Что?
– Ты должен скинуть тот ящик камней.
Нижнюю часть живота Флетча скрутило узлом.
Джума поддерживал Флетча за плечи, пока того выворачивало наизнанку.
Затем Джума исчез, чтобы появиться вновь, в капельках дождя, со шваброй. Приподняв одной рукой стену палатки, он начал выталкивать наружу грязь и блевотину.
Оставшись в одиночестве, Флетч слушал шум дождя. С интересом наблюдал, как блевотина проползает под стенкой обратно в палатку.
Когда живот отпустило, Флетч перекатился на спину.
– Ox! – Флетч проснулся, как от толчка.
Огромные, в красных сосудах глаза уставились на него с расстояния нескольких сантиметров. Монотонное бормотание глушило все остальные звуки. Что-то теплое давило ему на лоб, сердце, пенис и мошонку. Не зной джунглей или жар лихорадки, другое тепло, сухое, ощутимое, более человеческое.
Оторвав взгляд от огромных глаз, Флетч увидел нос и щеки старческого лица. Разрисованного оранжевыми полосами.
Зловонное дыхание бормочущего старика забивало рот, ноздри Флетча.
Лбом старик прижимался ко лбу Флетча. Левая рука старика лежала на сердце Флетча. Правая охватывала пенис и мошонку.
Дыша Флетчу в лицо, старик бормотал, бормотал, бормотал.
– Господи Иисусе, – вырвалось у Флетча.
Когда он очнулся, старик уже ушел. Или он ему привиделся? Но нет, Флетч все еще ощущал зловонное дыхание, Три тяжелых, пропитанных потом одеяла вновь укрывали его с головы до ног.
После визита старика ему не стало лучше. Но ничего не изменилось и к худшему, если не принимать во внимание запах.
Ящик камней.
Потом Карр, раздетый по пояс, вытряс из флакона несколько таблеток.
Флетч не помнил, как он проглотил эти таблетки. А дождь все барабанил по брезенту палатки, барабанил, барабанил, барабанил...
Внезапно Флетч открыл глаза. По-прежнему горела керосиновая лампа. Правда, теперь, коробка, на которой она стояла, и лежащее рядом полотенце не расплывались у Флетча перед глазами. Отчетливо он видел и швы на крыше палатки.
Дышалось легче, голова не болела, если он ею не дергал.
Руки двигались, как ему того хотелось, выполняя отданные мозгом команды.
Он вырвался из цепких объятий лихорадки.
Сквозь шум дождя он слышал мужские голоса. Два голоса. Они то перекрывали дождь, то пропадали.
В палатке он был один.
Одеяла тяжело давили на него. Он сдвинул их к ногам. Вытянулся, поднял ноги, коснулся коленями груди, выпрямил ноги, опустил на койку.
Свободен.
Пришла пора принимать решение.
Сидя на краешке койки, босиком в жидкой грязи, Флетч думал, каким же будет его решение. Он прислушивался к дождю. Нормальный, абсолютно здоровый человек. Думать было не о чем.
Решение уже было принято.
Правильное. Естественное. Ради здоровья и жизни. Если он хотел жить, существовать, ему не оставалось ничего иного, как признать это решение, действовать в соответствии с ним, потому что решение это базировалось на решениях, принимаемых всеми, везде, давным-давно, в незапамятные времена, и эти решения, однажды принятые, определяли жизнь и здоровье каждого, и если кто-то не желал руководствоваться установленными принципами или шел против них, или принимал иное, отличное от требуемого решение, тогда ноги, которые поддерживают нас, позволяют нам передвигаться, идти вперед, подгибаются, и вскоре мы сидим в пыли, все мы, гниющие, с разбитыми головами, в ожидании шакалов.
С трудом поднялся Флетч с койки, шагнул к выходу из палатки на еще слабых ногах, вдохнул влажный воздух джунглей, пахнущий гниющими корешками и размочаленной дождем листвой, наполненный звуками, издаваемыми животными и птицами. Все они жили в своем мире, следуя решениям, которые определяли, что есть норма, что есть здоровье, что есть сама жизнь.
Право выбора – абсолютная свобода для общества, построенного на законах, обеспечивающих такую свободу. Нежелание видеть, что в определенных ситуациях такого выбора просто нет, полагалось не решением, но запредельной глупостью, ведущей к собственному уничтожению.
Флетч взял влажное полотенце и обмотал его вокруг талии.
Выглянул наружу. Занимался рассвет. Дождь попрежнему лил как из ведра.
С какой стороны доносилась человеческая речь? Двое мужчин громко говорили по-английски, перекрывая шум дождя. Смеялись стоя в палатке, Флетч не мог разобрать слов.
Неподалеку стояла недавно поставленная палатка. Из-под полотнища, прикрывающего вход, пробивался свет.
Нетвердой походкой, под струями дождя, испытывая слабость, но в то же время посвежевший, с легким головокружением, Флетч прошлепал босиком по лужам к новой палатке.
Должен ли я это сделать? Уверен ли я, что решать и не нужно? Решение принято. Мы существуем внутри системы. Это наше первое наше единственное и последнее решение. Право выбора есть абсолютная свобода. Когда принимаются основополагающие решения, такой свободы нет. Самодисциплина – величайшее проявление свободы.
Флетч откинул полог и вошел.
Питер Карр и Уолтер Флетчер сидели на брезентовых раскладных стульях с деревянными подлокотниками. Каждый со стаканом в руке. На коробке, у керосиновой лампы, стояла почти пустая бутылка виски.
