Яна Розова - Темная полоса

– Знаю. Она сама.

Глава 16

И тогда я решилась.

– Женя, давай с тобой погрузим картины твоей жены в машину и поедем к твоему дяде – в Храмогорскую психушку.

– К дяде Вите? Зачем?

– Я не знаю, Жень. С Инной что-то творится, она в отчаянии. Она прицепилась к моей дочери, что-то хотела от нее, впутывала в какие-то проекты. Теперь пытается со мной дружить. Зачем?

– Но он-то, дядя Витя, откуда знает? – Женьке ехать не хотелось. Он побаивался, что мы разбудим спящую собаку. Этот страх, присущий в основном мужчинам, проистекает из их умения анализировать неясные события и явления задолго до того, как они начнут проявлять свой истинный характер. Многие мужчины заранее знают, в каком случае невинный поступок может стать причиной неприятностей. Это их качество очень похоже на женскую интуицию, но у мужчин оно срабатывает только в том случае, если нечто угрожает их личному спокойствию и удовольствиям.

– Он расскажет, что с Инной случилось в детстве, почему она писала такие картины, и мы поймем, что с ней теперь происходит.

– Да зачем?

Я только пожала плечами – мною как раз руководила женская интуиция, в общем-то довольно странная штука. Шельдешов в итоге согласился ехать. Но только с условием, что я не стану после беседы с Виктором Васильевичем сестрой милосердия для его бывшей супруги.

– Наташа, мы с ней уже долгие годы были чужими людьми. А если ты вспомнишь о том, какие отношения связывали Инку с моим отцом, то поймешь, что и поженились мы, не будучи слишком близки. Какими словами тебе это объяснить? У нее, кроме меня и тебя, есть друзья. У нее даже родной брат есть. Почему бы им не позаботиться о ней?

– Возлюбите врагов своих, – объяснила я. И вправду, если друзей осталось слишком мало, остается беспокоиться за врагов. Хотя Инна по сравнению с Дмитриевым на врага не тянула. Может, Алину и стоило бы наградить таким титулом, но не Инну. Скорее я просто старалась избежать чувства вины, которое, несомненно, должно было обрушиться на меня после нашего с Женькой воссоединения.

На этот раз Виктора Васильевича не пришлось ждать ни минуты. Секретарь в его приемной сказала, что главврач на месте. Предварительно вежливо поцарапавшись в дверь, мы с Женей вошли в его кабинет, сгибаясь под тяжестью полотен Инны Шельдешовой.

– Привет, дядя Витя, – сказал Женя, протягивая руку психиатру. – Это моя будущая вторая жена, Наталья. Ну, вы знакомы. А это, – он указал на холсты, которые я расставляла у стены кабинета, – творения моей первой жены. Ее правопреемница, то есть вот эта самая Наташа, беспокоится за разум своей предшественницы, то есть Инны. Она хотела бы знать, почему в свои восемнадцать Инка рисовала эту чушь. А я, дядя Витя, хочу знать, почему мне так везет на странных женщин.

Виктор Васильевич усмехнулся, пожал Женькину руку и, внимательно разглядывая привезенные нами полотна, пробасил:

– Здорово, племянник. Наконец-то в гости завернул. Хотя мог бы и домой приехать. Ну, о странных женщинах разговор особый, а вот об Инне я не могу вам ничего рассказать. Это врачебная тайна.

– Виктор Васильевич, – сказала я. – А давайте я вам сама все расскажу? Вам не придется разглашать тайн. Вы только выслушаете меня. А потом вы сами решите, права я или нет.

Доктор озадачился, посмотрел на Шельдешова. Тот демонстративно отвернулся, отошел к креслу и сел.

– Ну ладно, – согласился Виктор Васильевич. – Говорите. Только я не понимаю, зачем вам про нее что-то знать?

– Я пока не могу объяснить. Мне кажется, что с ней плохо дело. Что ей помощь нужна. Она может сотворить нечто такое… Не знаю даже что.

– Хорошо, будем думать, что вы просто заботитесь о ближнем, а не желаете спихнуть жену своего любовника в психушку. Не обижайтесь, я тут такое уже видел!..

– Не обижусь, – пообещала я. Он прав, а что еще можно было бы про меня подумать? – Хорошо. Начнем. Маленькая девочка – это, конечно, Инна. Внешне она не похожа, но мне кажется, это не важно. В свои восемнадцать лет Инна очень тяжело расставалась со своим детством. Можно подумать, что это оттого, что она была счастлива в те времена, но это не так. Мне рассказывали о ней, маленькой. Она была ребенком из бедной семьи. И не просто из бедной, а из неблагополучной во всех смыслах семьи. Я вспомнила ее отца, он был здоровенным верзилой, вонючим, грубым и жестоким.

– А кто тебе рассказывал? – спросил Женька.

– Дольче.

Психиатр с удивлением посмотрел на меня.

– Это мой друг, – пояснила я. – Он помнит Инну в детстве. В те времена Инна была очень несчастна. По сути, у нее и не было детства, потому что ее отец был еще большим уродом, чем было заметно со стороны. Он был извращенцем, насиловавшим маленькую девочку. Свою дочь.

– Черт, – сказал Виктор Васильевич. Это могло означать только одно: я попала. – Черт побери!

– Посмотрите на девочку и посмотрите на чудовища. Инна нарисовала себя и со стороны, и изнутри. Со стороны это была одинокая девочка, с которой никто не дружил. Ведь она не могла дружить и играть с другими детьми – внутри ее гнездились тяжелые чудовища. Отец наваливался на нее, и потом ей было невыносимо больно, а пожаловаться было некому. Мама боялась отца еще больше, чем сама Инна. Старший брат давно сбежал из дома.

– Этого быть не может, – сказал Женька из своего угла. Он был потрясен и не скрывал этого. – Знаешь, я слышал, что такое бывает, но где-то рядом с нами? Инна, женщина, которую я знаю двадцать лет!

– Ты встретил ее, когда она уже пережила все самое худшее в своей жизни, – отозвался Виктор Васильевич. Доктор внимательно рассматривал картины, кивал сам себе, продолжая говорить с нами. – Я думаю, ты знаешь…

– О романе Инки с моим отцом? Да, история с бородой.

– Твой отец стал для Инны и отцом, и любовником. Только – добрым отцом и сочувствующим любовником. Без него Инна очень скоро оказалась бы в моей больнице снова. Вообще-то Инну привела ко мне ее мать. Незадолго до своей смерти. У бедной женщины был рак. Я поработал с Инной и попросил девочку обязательно вернуться ко мне через пару месяцев. Она не пришла, а я уехал за границу, работал там почти год. Потом в Москве писал диссертацию, причем описывал в ней и случай Инны. В следующий раз я встретил ее уже после того, как она стала ученицей Славки. И она сделала вид, будто меня не узнала. В принципе это нормально. Инне надо было забыть все, что случилось в детстве. А современные работы Инны есть?

– Она прекратила писать после смерти папы, – сказал Шельдешов.

– И недавно она порезала все свои портреты, которые сделал Женя, – добавила я. Мне казалось, что это очень важно.

– А я сжег твои портреты, – резонно заметил Женя.

– Он это сделал, потому что я не хотела с ним снова встречаться. Из-за Инны.

– Наташа, все художники чуть тронутые, – усмехнулся психиатр. – Впрочем, им далеко до писателей. Была у меня одна…

– Простите, Виктор Васильевич, так что же может означать то, что Инна порезала свои портреты?

– Она злится на себя. Хочет привлечь внимание мужа. Думаю, ей тяжело его терять.

Он сказал именно то, что я и ожидала.

– Восемь лет назад я сбила ее на машине, – вспомнила я. – Знаете, я тогда чувствовала только вину. А сейчас думаю: как так получилось, что она попала именно под мою машину? Моя машина двигалась быстро, но пешеходов я всегда замечала заранее. А тут – объездная дорога, совсем не темно еще было – и она. Теоретически могла Инна броситься под мою машину?

– Только теоретически, – сухо сказал Виктор Васильевич. – Я не могу продолжать с вами этот разговор. Я не знаю, до чего вы договоритесь и вообще к чему все эти речи. Инну я не видел очень давно. Обычно люди, пережившие в детстве такой тяжелый случай инцеста, имеют склонность к пограничному состоянию психики. Но диагноз за глаза я ставить не могу. Простите меня, Наташа. Женька, прости. Если какие проблемы – обращайтесь. Но подобные разговоры…

Глава 17

Из Храмогорки домой я вернулась только к обеду. Варька слушала Мадонну и собиралась в школу. Я остановилась у дверей ее комнаты и стала смотреть на нее, ожидая услышать что-нибудь колкое, но дочурка, послав мне воздушный поцелуй, продолжала вертеться перед зеркалом, больше не реагируя на мое присутствие.

Я вздохнула с необъяснимым чувством одновременной радости и печали, которое всегда охватывает не слишком хороших мам, чьи дочери без их помощи и особых забот вырастают умницами и красавицами.

Пообедав йогуртом с булкой, я приняла душ и отправилась в Центр.

За столиком в холле Центра сидела Оленька, дивно хорошенькая парикмахерша, одна из учениц Дольче. Я с удивлением заметила, что она выглядела какой-то испуганной…

– Наталья Вячеславовна, добрый день!

Этот голос прозвучал у меня из-за спины. Я обернулась. У окна стоял Василий Иванович Дмитриев, собственной персоной. У него в руках была синяя папочка, и он обмахивался ею, будто бы в нашем салоне был спертый, душный воздух. Услышав и увидев его, я не просто испугалась. У меня ослабели колени, а сердце так рванулось из груди, что я задохнулась.