Яна Розова - Темная полоса

На следующий день мне позвонил Геннадий Егорович. Он пригласил меня в прокуратуру – дать показания. Официально.

– А Дмитриева я не встречу? – спросила я опасливо.

Стаценко меня успокоил:

– Он взял несколько дней отгула.

Показания мои снимались прямо в кабинете Геннадия Егоровича. Я рассказала, что знала, подписала документы. Пообещала привезти в ближайшем будущем и Дольче, как только тот вернется со свадьбы.

– А у кого свадьба? – поинтересовался прокурор.

– Не знаю. Кто-то важный, из думы. Свадьба будет наполовину мусульманской, наполовину русской.

– Гм… Я там всех знаю. Вроде о свадьбе не слышал.

Мне как-то не понравились его слова. Мобильник Дольче забыл, куда уехал – Яков не помнит. И Стаценко не знает, у кого свадьба. Подозрительно.

В шкафу, за креслом прокурора, стояло несколько рамочек с фотографиями. В основном это были снимки в компании известных людей – губернаторов и персон, облаченных в строгую форму профессионального прокурорского цеха. На некоторых Геннадий Егорович был щекастым толстяком – этим фотографиям было лет по шесть. Все-таки Соня хорошо с ним поработала!

Одна фотография не была вставлена в рамку и казалась самой свежей из всей экспозиции. На ней было запечатлено веселое застолье в «Центральном». А ведь в тот вечер, когда была отравлена Борянка, в банкетном зале «Центрального» что-то праздновали люди из прокуратуры…

Я подошла поближе к фото.

– Это мой день рождения. В сентябре отмечали у Сидорыча. Хороший он мужик все-таки.

– А это Дмитриев?

– Да.

– А это?..

– Его подруга. У меня чуть не сотня человек собралась в тот день.

Женщина рядом со следователем-оборотнем была не кто иная, как Алина Рытова, вторая жена моего бывшего мужа и жадная стерва, которая обманула мою дочь, чтобы украсть бриллиантовое ожерелье. И дама, подложившая в холл нашего Центра бомбу, что гораздо важнее на данный момент.

Возвращаясь из прокуратуры, я думала о том вечере в «Центральном». Такси, на котором я ехала, застряло в пробке, поэтому времени мне на воспоминания хватило.

Девчонки в тот вечер заказали «Слушая наше дыхание», Дольче рассказывал мне о Жене и Инке. Я поцеловала его, а Борянка сказала, что Дольче красивый, но баб не любит. Соня подняла за него тост. И был он чем-то испорчен. Да, у меня кончилось вино, а у Сони – мартини, тогда я попросила, чтобы Борянка налила нам немного водки. А я водку не люблю. Дольче, по-моему, тоже водку пил, но я не уверена. А после этого нам принесли отравленную бутылку, опять же водки. То есть тот, кто нам ее передал, увидел, что за нашим столом пьется только беленькая.

Это означает, что отравитель не обязательно метил в Боряну. Он целился в кого-то из нас – в ту же Боряну, Соню, Дольче, меня, а может, во всех нас вместе.

Но как вам новость, что в ресторане в тот вечер была и Алина? Официант сказал, что на женщине, которая передала водку, было красное платье и широкая повязка на голове. Алина – рыжая, ей необходимо было скрыть свой заметный цвет волос, например, под повязкой. И тогда становится вполне возможным такой вариант: Алина хотела отравить меня, чтобы никто ей не помешал отобрать ожерелье у моей дочери. К примеру, она не знала, что Варя уже совершеннолетняя, а в этом случае отказ от наследства, скорее всего, должна была бы подписать я. Она подумала, что я от бриллиантов ни в жизнь не откажусь, и решила меня убить превентивно. Может, все это и звучит странно, но ведь все бывает в этом лучшем из миров.

Но тут я припомнила и еще кое-что – Артур, то есть наш покойный официант, ничего не говорил о родинке на щеке женщины в красном. Да и о том, что женщина в красном похожа на ведущую местных новостей, тоже не упомянул…

Разобраться во всех этих непонятках никак не получалось.

Никогда прежде я не ощущала так остро необходимость в своих друзьях! Я не привыкла думать одна. Я просто этого не умею.

По дороге домой я снова заехала к Якову. Тот снова встретил меня очень мило, но ничего нового не сказал. И его майка снова была испачкана штукатуркой.

Глава 14

– Наташа, это Инна Шельдешова!

Ее голос в телефонной трубке казался мне далеким и чужим, совершенно никак не ассоциировавшимся с ее жеманным образом.

– Да, Инна, привет.

– Наташа, я понимаю, что это очень странно звучит, только вот тут мой муж мне кое-что сказал… Ну, понимаешь?

– Нет, прости.

– Он просит развод.

– Понятно.

– Дело в том, что я не против. – Только сейчас мне удалось представить себе Инну – как она говорит, как движется, как закатывает глазки в конце фраз.

– Ты имеешь право быть против.

Она помолчала и вздохнула:

– Такова судьба, Наташа. Это рано или поздно случилось бы. Только я хотела бы увидеться с тобой. Ну, например, мы могли бы встретиться в кафе.

– Да, я согласна. – В принципе у меня и не было выхода. Если Инна хочет сказать мне пару ласковых, то пусть скажет один раз, и потом я это забуду. А ей будет легче.

– А если у меня дома? Я тут подумала, что мне все равно этим вечером делать будет нечего… Стихи получились, – усмехнулась она невесело. – Прошу тебя, приезжай…

Мне снова захотелось поговорить с кем-нибудь из моих девчонок. Вот Борянка бы мне сказала – не вздумай ехать к этой стерве! Она уже пыталась поссорить тебя с дочерью, она помогала Алинке обжулить твою Варьку, она к тому же пыталась дитя подставить, утверждая, что Варвара обладает невероятным художественным даром. А ведь этого нет. И Дольче это подтвердил, и Женя.

Соня заняла бы точку зрения совершенно противоположную Борянкиной: надо пойти и пообщаться с Шельдешовой. Конечно, она тетка со странностями, но кто сейчас без греха? Она покается – ты покаешься, а худой мир лучше хорошей войны.

Дольче… Он бы поехал вместе со мной. А потом вцепился бы Инке в волосы, попортив всякие остатки нормальных отношений между мной и Шельдешовой.

– Входи, Наташа. – Инна встретила меня спокойной улыбкой, без всякого манерничанья и ужимок.

На ней были узкие модные джинсы и яркая блузка прямо-таки психоделической расцветки. На ее худых бледных запястьях бряцали металлические браслеты, на цепочке болтался какой-то талисман, по рисунку напоминавший об одной древней культуре, приветствующей человеческие жертвоприношения.

Квартира Инны была большой, просторной, пустоватой и немного мрачной. Почему мне здесь казалось мрачно, я бы не смогла объяснить. Все цвета в интерьере радовали теплотой и насыщенностью, все аксессуары были прелестны. Я решила, что дело не в том, куда приходишь, а в том – к кому.

Хозяйка проводила меня в гостиную, где на журнальном столике уютно разместились хрупкие чайные чашечки и сопутствующие им предметы: вазочка с печеньем, другая – с конфетами, пузатенький заварной чайник…

Мы сели в кресла, Инна стала разливать чай.

– Я тебя оторвала от дел. Я понимаю, – тихо и отрывисто говорила она. – Я не могу ничего с собой поделать. Я должна как-то выговориться. Чтобы ты понимала.

– Инна, говори, не стесняйся. Если ты хочешь что-то спросить у меня – я отвечу.

– Нет, мне нечего спрашивать.

Она закончила возиться с чайниками и спокойно села, сложив руки на коленях. Я взяла чашку и подумала, что если бы там, в ресторане, была не Алина, а Инна и она хотела бы отравить именно меня, то сейчас ей выпал второй шанс.

Отпив глоток чая, я выжидательно посмотрела на жену своего мужчины.

– Приятный чай, – сказала я, потому что она молчала.

– Да, приятный. С лепестками розы… Знаете, Наташа, я должна признаться, что никогда не любила Женю.

Она стала рассказывать уже известную мне историю так просто и естественно, что я поняла: уже много лет Инна живет только прошлым. В этом мире, среди нас, ходит только ее двойник, опустошенная форма, а своими улыбочками, странными интонациями, показными жестами Инна только пытается скрыть эту пустоту.

– …и я больше не написала ни единой картины.

– Я понимаю.

– Ой, а я забыла порезать лимон! – воскликнула Инна, вдруг став той самой Инной, от которой у меня мороз пробегал по коже.

Она убежала на кухню, а через секунду я услышала ее вскрик.

– Инна, что случилось?

– Я порезалась… По-моему, глубоко.

На кухне я оказалась в два прыжка. Инна стояла возле кухонного стола, в правой руке у нее был нож, а из большого пальца левой текла – довольно уверенной струйкой – кровь. Я выхватила нож из ее рук, бросила его на стол, нашла рулон бумажных полотенец, отмотала изрядный кусок и обернула бледную кровоточащую руку.

– Сядь. – Я подвела пострадавшую к табуретке. Инна была белая как мел.

Отмотал еще бумаги, я вытерла пол.

– Ты как?

– Переживу, – ответила она слабо.

– Где у тебя йод?

Потом мы развернули руку, осмотрели рану, обработали ее перекисью водорода и помазали йодом. Инна была терпелива и послушна.

– Ты прости, – сказала она, когда первая помощь была оказана. – Как-то неприятно получилось. Но мы же еще чаю выпьем?