Светослав Славчев - В ловушке гарпий
— Значит, грог, — делает неожиданный вывод хозяйка. — Одну минутку!
Она исчезает за дверью в глубине гостиной, а я по профессиональной привычке осматриваюсь, пытаясь определить куда я попал.
Гостиная, где я нахожусь, служила своим хозяевам много лет. Разные поколения переделывали ее, расширяли, от старого помещения остались деревянные колонны. На второй этаж ведет лестница из красного кирпича с деревянными ступенями. Прежний холодный каменный пол ныне покрыт толстыми половицами. Старинную обивку мебели сохранили просто для стиля.
Наверху слышны шаги. Тихие, осторожные шаги. Потом их звук затихает и воцаряется полная тишина.
Анна Виттинг возвращается, ставит передо мной на стол высокую фарфоровую чашку с крышечкой и садится напротив. Набрасывает на плечи меховую накидку, висевшую на спинке стула, потом говорит:
— Пейте, пока горячий, а я буду вас слушать!
Я снимаю с чашки крышечку и раздумываю, с чего начать. Наверное, лучше всего прямо приступить к делу.
— Госпожа Виттинг, у меня к вам всего один вопрос. Вы мне поможете найти доктора Ленарта?
Она смотрит на меня в упор.
— Найти? А что случилось?
— Будем надеяться — ничего плохого. Если позволите, постараюсь объяснить в двух словах.
Мое объяснение — глупое, но тем не менее оно правдоподобно, если иметь в виду, что она уже знает обо мне. Короче, я завожу песню о том, что необходимо повторить часть опытов доктора Манолова, а важные сведения, которые мог дать только Ленарт, отсутствуют, хотя сам он, похоже, никуда не уезжал.
— А вы уверены в этом?
— Я разговаривал с его соседями.
(С натяжкой это можно принять за истину, если считать разговором диалог с полуглухим стариком, ведущийся через дверь.)
Анна Виттинг задумывается.
— Если он не уехал, на то должна быть причина.
— Именно причина меня и беспокоит.
— Вот как? — улыбается она и кутается в накидку. — У мужчин всегда найдутся причины, чтобы на время исчезнуть!
Это — намек на то, что в этом деле может быть замешана женщина. Впрочем, это довольно-таки сомнительно.
Наверху опять кто-то начинает расхаживать. Я не поднимаю головы, но невольно прислушиваюсь к шагам. Они мне кажутся странными. Два-три шага — и тишина. Потом все сначала. Кто мог бы так расхаживать? И вообще, кто еще живет в этом доме?
Анна Виттинг будто читает мои мысли.
— Наверху моя мать, господин инспектор. Она очень любопытна… в особенности, когда у меня бывают гости.
— О, вы живете с мамой? Вы не окажете мне честь представить меня ей? — заявляю я довольно нахально. У меня нет причины не верить ее словам, тем более, что шаги действительно напоминают шаги пожилого человека, смущенного и расстроенного. Кроме того, мне просто интересно было бы взглянуть на ее мать.
— Представить вас… — странно улыбается фрау Виттинг. — А как вы относитесь к духам?
— Как вы сказали?
— Или к привидениям. И вообще — к черной магии, если вам это что-то говорит.
— Конечно, говорит. Но, как вы знаете, профессия у меня довольно земная.
— Тогда у вас нет шансов на успех у моей матери. Кроме того, ей ничего не известно о докторе Ленарте.
Зеленые глаза впиваются в меня, их взгляд неподвижно застывает на мне.
— Госпожа Виттинг, — говорю я примирительно, — вы позволите, пока я допью грог, задать вам еще один вопрос?
— Ну что ж… попробуйте.
— Когда в последний раз вы видели доктора Ленарта?
Она смеется, но выражение глаз у нее злое.
— Ого! Допрос ведется по всем правилам! Я видела его в день отъезда.
— Следовательно, в тот же день, когда случилось несчастье с доктором Маноловым?
— Да. В институте. Оставалось несколько сеансов облучения, и мы завершили их вместе.
— Он сам говорил вам, что уезжает?
Здесь придется отвечать или “да” или “нет”. Но Анна Виттинг не отвечает. Она внимательно смотрит на меня, по ее лицу пробегают отсветы пламени в зажженном камине.
— Если вы хотите спросить, были ли мы с ним близки, я готова ответить. Нет. Никогда не были.
Разговор грозит принять неприятный оборот. Их отношения, разумеется, не могут меня не интересовать, но сейчас для меня важнее другое.
— Вам не показалось это странным? Целый день вы проработали вместе, а на другой он неожиданно исчез?
— Ничего странного в этом нет. Доктор Ленарт уже давно говорил об этой поездке, даже вспоминал, что получил письмо от родителей. Они у него люди пожилые, часто болеют.
Выходит, заранее подготовил свое исчезновение. Что же касается формальностей, связанных с получением отпуска в институте, они решаются просто и никому до этого нет дела…
— Он не раз уезжал внезапно, — добавляет Анна Виттинг. — Не понимаю, почему вас что-то смущает.
Верно, уезжал. Но не тогда же, когда готовилось убийство Манолова!
— Госпожа Виттинг, доктор Ленарт не оставил у вас каких-нибудь материалов? На то время, пока его не будет в институте.
— Ему незачем оставлять у меня чего бы то ни было! Для этого у него есть лаборатория, его лаборантки в конце концов. Впрочем, там вы уже, наверное, побывали! У вас есть другие вопросы?
Достаточно ясный намек на то, что я переусердствовал. Кроме того, она ведь предупредила, что день у нее занят. Или это лишь удобный предлог отказаться продолжать разговор?
Как бы то ни было, я благодарю ее за любезность и встаю. Она поднимается медленно, все движения хорошо заучены. Темно-вишневое платье сидит на ней великолепно. Мне становится ясен смысл слов, сказанных мне Велчевой, о гипнотической силе красивых женщин. Хотя это и не должно бы занимать меня сейчас.
Поколебавшись, я неожиданно спрашиваю у нее:
— Госпожа Виттинг, еще один вопрос. Какую ошибку допустил в своих опытах доктор Манолов?
Она провожает меня до двери, подает на прощание руку и улыбается:
— Доктор Манолов никогда не допускал ошибок!
Виттинг собирается еще что-то добавить, но в это время раздается мелодичный звук электрического звонка.
— Минуточку, — обращается она ко мне и открывает дверь.
На ступеньках стоит ее помощник, оберкуратор Макс. Он не менее удивлен, чем я. Секунду-две мы молчим, потом он здоровается.
— Входите, Макс! — приглашает его Виттинг. — Я вас заждалась!
Я сразу же прощаюсь и ухожу. Неожиданно у меня возникает нелепая мысль: может, нужно было спросить у Макса, в чем ошибся Манолов? Или у Виттинг — что ее связывает с Хельгой Линдгрен?
Я отгоняю эту мысль и, спускаясь по средневековым ступенькам, решаю, что неплохо бы взглянуть, как выглядит дом Ленарта в вечернее время. И повторить проверку с помощью моего прибора. Отсутствие или изменение в показаниях подтвердили бы, что днем там кто-то скрывался.
Я делаю для себя вывод, что вечерний Кронсхавен интересен лишь в центре и в районе порта. Старинные улицы, по которым я шагаю, абсолютно пустынны. Многие дома кажутся покинутыми жителями, играют как бы роль декораций и памятников старины. В бледном свете фонарей выплывают кованые гербы и цеховые эмблемы на оградах, служившие когда-то символами благополучия и всеобщего уважения. Сплетенные обручи — у дома бондаря, три бронзовых шара — над дверью аптекаря, ножницы — на калитке портного. Во всем царит порядок. Люди здесь рождались, росли, наслаждались и страдали, а в воскресные дни после обязательного посещения церкви собирались на площади. Там было интереснее всего. На телегах привозили в клетках осужденных. Их причащали, палач, прося прощения, целовал им руку, а затем взмахивал топором…
Странный мир. Мир теней, непонятных нам, потому что мыслили они иначе, чем мы. Как будут мыслить другие поколения через каких-нибудь лет триста. И никому в голову не придет, что когда-то по этим ступенькам, гонимый тревогой, спускался однажды вечером, никому не известный в этом городе следователь из далекой страны, вынужденный обдумывать каждое свое слово, и каждый свой шаг.
Дорога до улицы Виллемстад заняла у меня пятьдесят минут. Я уже научился ориентироваться в этом городе, расположенном вокруг холма и гавани. В доме № 26 зажегся свет, лишь в окнах правой стороны третьего этажа темно. На площади изредка раздаются шаги запоздалых прохожих, неоновые лампы заливают ветви кленов синюшным марсианским сиянием.
Я останавливаюсь у низких каменных перил ограды, окружающей парк, напрасно вглядываясь в темные окна квартиры Ленарта. Наверное, часть их выходит во внутренний двор, но если попытаться проникнуть туда, это может привлечь внимание. Придется довольствоваться одной—двумя беседами с жильцами дома.
Сделать это, однако, не так-то просто. Входная дверь заперта. Я наугад нажимаю кнопки звонков нескольких квартир, пока кто-то злым голосом не отвечает мне, что с бродягами-иностранцами он не желает иметь никакого дела. Замок на двери простой, его не составило бы труда открыть, но не хотелось бы подтверждать только что услышанное о себе мнение. Да и не нужно, потому что к дому подходит супружеская пара, возвращающаяся, по-видимому, после вечерних покупок, потому что глава семьи тащит за собой тяжелую хозяйственную сумку на колесиках.
