Линда Фэйрстайн - Заживо погребенные
– Это касалось студентки?
– Двух, – признался Торми, мусоля уголок тетради. – Это случалось не один раз, и университет не мог больше закрывать на это глаза.
– Вы работали на постоянной основе? – спросила я.
– Скажу больше, мисс Купер. У меня были самые замечательные студенты, каких только можно себе представить. А здесь есть несколько фантазеров, которые хотят уехать из Бронкса, но для большинства английский – это второй язык, и совсем чужой.
– Вы по-прежнему преподаете английскую литературу?
– Английскую и американскую. К счастью, мне нравится звук собственного голоса. Я пытаюсь их учить. Это все, что я могу делать.
– У вас сегодня была полная аудитория.
– Начался новый семестр, поэтому посещаемость должна быть не меньше шести занятий. Думаю, большинство уже отходили.
– Но почему вы ушли из Нью-Йоркского университета именно в этот колледж? – спросила я.
– В заведения такого уровня здесь, в Нью-Йорке, я уже не мог сунуться. К тому же моя семья живет в этом районе. Я не хотел уезжать из города и решил, что буду отбывать наказание здесь, дожидаясь лучших времен, – смущенно произнес Торми. – Я не смог поступить по-другому.
– Профессор, может быть, другие имена вызовут у нас какие-то ассоциации? – спросил Майк.
– Конечно, попробуем, – ответил тот, опять вздрогнув.
– Гвиди. Джино Гвиди.
Торми покачал головой.
– Ичико. Доктор Ву-Джин Ичико.
Угол рта у Торми дернулся от напряжения.
– Это имя мне знакомо, – сказал он.
– Откуда? Вы его знаете?
– Это ведь его тело нашли вчера ночью в реке? Я услышал об этом в новостях, перед выходом на работу.
– Вы знали его? – настаивал Майк. – Меня интересует именно это.
– Нет, нет, не знал.
– Вы работали вчера, профессор?
– Вообще-то нет. Понедельник, среда, пятница. Вчера я весь день пробыл дома.
– С вами кто-нибудь был?
– К сожалению, нет. Моя жена оказалась менее терпима, чем завкафедрой в Нью-Йоркском университете. Она ушла, как только в первый раз обнаружилась моя связь со студенткой.
– А имя Эмили Апшоу?
– Эту историю я тоже слышал. В новостях. – Угол рта страшно дергался. – Такая трагедия. Да, я знал Эмили.
– Близко?
– Нет, мистер Чэпмен. Эмили была моей студенткой. Боже мой, ведь прошло почти двадцать пять лет. Очень умная, но с кучей проблем. У нее их было столько, сколько человек ее возраста решить не в состоянии. Нет, между нами ничего не было.
Майк подался вперед в своем кресле, впиваясь глазами в лицо Торми:
– Сколько раз в своей жизни вы вносили залоги?
– Что вы имеете в виду?
– Эмили Апшоу было предъявлено обвинение. В материалах значится, что вы вносили за нее залог.
Торми выпрямился, барабаня пальцами по столу. Он явно собирался с мыслями.
– Я забыл об этом.
– Я вот забыл, что 2001 году Мариано Ривера забросил мяч в корзину «Даймондбэкс». Не думаю, что вы говорите правду. У вас губы дергаются как при семибалльном землетрясении.
– Детектив, есть вещи, которые человек не в силах контролировать. Не нужно насмехаться…
– Согласен. Но вы, черт побери, можете проконтролировать то, что собираетесь мне сказать. Не так ли? Подумайте хорошенько: вы когда-нибудь еще были в суде?
Торми мотнул головой.
– Как правило, впечатления от этого остаются. Она для вас воровала рубашки?
– Нет, конечно.
– Эмили Апшоу разрешили сделать один телефонный звонок, и она позвонила именно вашей жалкой особе. Хотелось бы узнать – почему?
Профессор мягко заговорил:
– Думаю, она мне доверяла. Она делала для меня кое-какую научную работу, много времени проводила в офисе. Я пытался ее убедить, что у нее настоящий писательский талант, главное – отказаться от наркотиков.
– У вас с ней были физические отношения?
– Тогда я был счастлив в браке, мистер Чэпмен. Мне было тридцать лет, у меня была жена и двое детей, я еще не искал себе приключений.
– Расскажите, что Эмили для вас исследовала, – попросила я. – Над чем вы работали?
– Сэмюел Тейлор Кольридж. Не слишком возбуждающая тема, мисс Купер.
– Мы слышали из коридора, как вы о нем говорили.
– Я написал о нем три книги и бог знает сколько с гатей для научных журналов. – Профессор посмотрел на часы. – Детектив, еще долго?
– А что? У вас какие-то планы?
– В одиннадцать часов состоится маленькая церемония, и я должен в ней поучаствовать.
– Церемония? Мы расследуем убийство.
– Я не собираюсь убегать, мисс Купер. – Торми умоляюще посмотрел на меня. – Я вернусь через полчаса. – Он взял со стола три розы с длинными стеблями, глядя на нас так, словно пытался что-то объяснить. – Если хотите, пойдемте со мной. Я должен положить цветы к бюсту По. Студенты ждут меня.
Вероятно, он заметил, как я посмотрела на Майка при упоминании По. Совпадения были слишком значимыми. Аврору Тейт замуровали, а Эмили Апшоу боялась быть похороненной заживо.
– Что за бюст? – спросила я. – По какому поводу?
– Второе февраля – годовщина похорон Вирджинии, жены По. В Балтиморе, где их могилы, существует традиция: кто-то каждый год, в день рождения поэта, тайком возлагает туда розы. День рождения был девятнадцатого января, во время зимних каникул, поэтому я не присутствовал. А эта годовщина приходится на учебный день, поэтому сегодня мы устроим небольшую церемонию перед памятником.
– О каком памятнике вы говорите? – спросила я.
– В Галерее славы.[20]
– Хорошо, Куп. Давай прогуляемся.
Казалось, впервые за время разговора профессор почувствовал облегчение.
– Вы там бывали, мистер Чэпмен?
– Я учился в Фордэмском университете, – ответил Майк, отворяя перед нами двери.
– Значит, вы ориентируетесь в здешних местах?
– Когда-то ориентировался. Галерея славы великих американцев, правильно?
Мы спустились по задней лестнице и вышли на улицу. Полсотни студентов мерзли вдоль дороги с фотоаппаратами и кофе в руках. Завидев нас, они приветствовали Торми.
– Теперь у нас есть Галереи славы атлетов и певцов, ковбоев и звезд музыки кантри. Но эта была первой.
– Когда ее построили? – спросила я.
– В 1901-м. Я полагал, что вам известно об этом, – здесь раньше, по иронии судьбы, был Нью-Йоркский университет. Часть зданий была в Нижнем городе – там университет процветает до сих пор, а это филиал. Тогдашний ректор возвел эту знаменитую колоннаду только для того, чтобы скрыть непривлекательность окружающих зданий. Помните «Волшебника страны Оз»?
– Конечно, – ответила я.
Торми оживился, потеплел, говорил с увлечением.
– Помните, когда Дороти растворяет Злую Волшебницу Востока? Гномы поют: «Ты будешь бюстом, будешь бюстом, будешь бюстом в Галерее славы». Они пели вот об этом месте. Его знали во всей стране.
Дорога к входу в галерею была вымощена красным, а не желтым кирпичом. Мы были на вершине холма, над скоростной автострадой. По склону опускались голые деревья. Я думала, галерея находится в каком-нибудь пыльном старом здании. Но это была аллея с видом на реку Харлем в полумиле от нас.
– А что здесь сейчас? – спросила я.
– Девяносто восемь бронзовых бюстов. Произведения знаменитых скульпторов и художников. В 70-х этот проект забросили, но в первой половине прошлого иска он пользовался большой популярностью.
– Чем вас интересует По? – спросил Майк у профессора. Мы едва поспевали за Торми – он передвигался с проворством, неожиданным для человека его комплекции.
– Он гений, мистер Чэпмен. Возможно, величайший американский писатель. Он слишком многое позаимствовал у моего подопечного Кольриджа. Но, несмотря на это, студентам его творчество по-настоящему близко – в отличие от британцев или поэтов-романтиков.
Я кивнула, разделяя его восторг перед автором мрачных рассказов.
– Им нравится одержимость смертью, все странное, жуткое, – проговорил Торми. – Декан хотел, чтобы я придумал что-нибудь с нашей достопримечательностью – Галереей славы. И вот я предложил проводить здесь эти небольшие, если вам будет угодно, церемонии – не только в честь По, но в честь этих почтенных сынов отечества, которые сторожат Бронкс. Среди студентов все, что связано с По, вызывает особенно большой интерес. Его одержимость смертью не устаревает.
Торми показал на каменную арку, нависшую над входом в галерею. Там были вырезаны слова: «Это сильные, издревле славные люди».[21]
Он открыл передо мной ажурную решетку, и я вошла. За колоннами был косогор, сбегавший к шоссе.
Галерея под открытым небом состояла из дюжины связанных друг с другом извилистых дорожек. Открытые, просторные, они замысловато петляли вокруг бюстов с бронзовыми табличками. Высокие колонны по обеим сторонам аллеи поддерживали сводчатые перекрытия.
Имена, знакомые любому школьнику, соседствовали с именами давно забытых героев. Первый полукруг в несколько сот футов – Вальтер Рид, Роберт Фултон, Илай Уитни.[22] За ними – те, о чьих достижениях теперь мало кто помнит. Я украдкой смотрела на таблички: Мэтью Фонтейн Мори – мореплаватель. Джеймс Бьюкенен Идс – построил первую подводную лодку перед Гражданской войной.
