Ольга Хмельницкая - Темное прошлое прекрасного принца
– Ах ты, стервятница, – возмутилась Василиса, – так ты за деньгами пришла? Грабить еще не остывший труп? И ты, Петр, тоже хорош! Оказывается, у тебя уже почти тридцать лет есть вторая семья!
– И хорошо, что их только две, этих семей, – подняла вверх палец Гондураскина. – Неизвестно, сколько у него там любовниц перебывало. Много, во всяком случае.
– Ну и что же это за ребенок? – спросила Василиса. – И какую фамилию он носит?
– Мою, – ответила Лиза, – нашего с Петечкой ребеночка зовут Олег Петрович Гондураскин. Кстати, в свидетельстве о рождении он записан как сын Петра Петровича Сусанина.
– Лизанька, – сказал Сусанин, – как же ты хочешь получить часть денег и имущества Полины, если Олег уже шесть лет ни с тобой, ни со мной не общается? Обиделся!
– На что? – спросила Василиса. – На что он обиделся, ваш ребенок?
– Да так, – махнула рукой Лиза, – он идеалист, летает в облаках и считает, что мы поступали недостойно, ничего тебе, Васька, не говоря о его существовании. Ну и что, что сынок наш ушел и живет один? Долю наследства можно мне отдать. Я возьму.
– Ах ты, алчная ехидна! – закричала Василиса, ошалев от такой наглости. – Свинья капиталистическая! Тебя только деньги интересуют, как моего мужа – колбаса!
– А почему капиталистическая? – растерялась Гондураскина.
– Они тоже за деньги готовы на все, что угодно, как и ты, – пояснила Сусанина.
– Так ты коммунистка? – подозрительно прищурилась Лиза. – Я всегда это подозревала! Еще в институте, когда ты по политэкономии пятерку получила, единственная в группе. Петенька, ты помнишь?
– А? Что? – промычал Петр Петрович, доедая колбасу.
– Не мешай ему, он жует, – сказала Василиса, с отвращением глядя на мужа, – рыба ищет, где глубже, а Петенька наш – где посытнее.
– Он случайно не хохол? – спросила Лиза. – Говорят, они очень любят сало. А где сало, там и до колбасы недалеко.
– Ерунда, – отрезала Сусанина, – во-первых, не хохлы, а украинцы. Они, между прочим, наши братья. А во-вторых, Петр любит колбасу докторскую, она без сала.
В этот момент в дверь позвонили.
– А это еще кто? – спросил Петр Петрович с набитым ртом.
– Да, кто это? – спросила Василиса у Лизы Гондураскиной.
– Не знаю, – честно ответила та. – Я лично никого не жду.
Петр Петрович, с трудом проглотив полупережеванный кусок, распахнул дверь. Там, привалившись к косяку, стоял Рем Яковлевич Фильчиков.
– Так что там убийство? – спросил Сергей. Он был широкоплеч, бритоголов и весел. Совершенно голая Майя лежала у него на груди, удобно устроившись. – Имей в виду, убийца будет сидеть долго. И неприятно. А потом – на всю жизнь клеймо. Этот человек окончательно не отмоется уже никогда.
– Я понимаю, – ответила девушка. – А ты случайно не сидел?
– Нет, – покачал головой Сергей, – пронесло. Хотя пару раз, признаюсь, мне это грозило.
Мысль об убийстве ее безмерно расстраивала. Ее все теперь расстраивало – и Роман, скромный, тощий неудачник в мятых брюках, капризный поэт, живущий за счет любящих его женщин. И то, как легко она ему изменила с этим широкоплечим, наглым, довольным собой хозяином жизни, фонтанирующим энергией, пахнущим дорогим одеколоном, ездящим в хорошей машине и давно выведшим из тени свой некогда полукриминальный бизнес. Вся эта история с подругой, у которой девушка увела мужа, теперь в глазах Ватрушкиной не стоила и выеденного яйца. Ну зачем ей были лишние проблемы, зачем ей унылый поэт, если она познакомилась с потрясающим мужчиной и готова начать жизнь сначала?
– Имей в виду, – сказал Сергей, – что твои показания тоже кое-что значат. Понимаешь, о чем я?
– Да, – кивнула Майя. – Понимаю.
Она погладила волосы у него на руке. Рука – ладная, с широкой костью, с плотным бицепсом, перекатывающимся под кожей – переходила в обширное плечо, такое восхитительно плотное. Сергей слегка прижал Майю к себе. У нее перехватило дыхание.
– Отпусти, ребра хрустят! – выдохнула она.
Мужчина отпустил ее и засмеялся. Было совершенно ясно, что, захоти он переломать девушке кости, ему пришлось бы просто чуть сильнее напрячь руки.
– Цыпленок, – сказал он. – Что ж ты такая хилая?
– Я не хилая. Я химик, – ответила Майя.
– Понятно, – сказал Сергей, – пробирки всякие там вонючие, задраенные окна, вытяжка, которую двадцать лет не чистили, и аллергия на все подряд?
– Аллергии у меня нет, – сказала Ватрушкина, – но я во всем институте чуть ли не одна такая.
– Много аллергиков?
– Много.
– А платят сколько?
Майя ответила.
– Смешно, – сказал Сергей и потянулся, – за что только люди травятся?
– Многим интересно, – парировала девушка, – двигать науку вперед.
– Верю. А тебе – интересно? Только не надо врать, со мной этот номер все равно не пройдет.
– Нет, – покачала головой Майя, – неинтересно. Я вообще не знаю теперь, что мне интересно, а что – нет. У меня глобальный кризис и переоценка целей и ценностей.
– Понятно, – сказал Сергей, – одевайся, пора ехать.
Он накинул на голые плечи рубашку и завел машину.
…Чабрецов ходил из угла в угол с чашкой чая в руках. Он думал, но картинка никак не складывалась. В кабинете было уютно и тихо – так, как он и любил. Денис чувствовал, что разгадка где-то рядом и нужно только сложить факты в правильном порядке, один за другим.
«Во-первых, их всего четверо – тех, кто мог совершить убийство, – думал Чабрецов, – Майя, Алена, Роман и Олег. Из них троих железный мотив есть только у Романа, потому что он наследует часть денег, да еще и у Олега, который тоже что-нибудь бы получил. Правда, он и сам неплохо зарабатывает, но вдруг у него есть долги?»
Майор записал на листе бумаги: «Проверить финансовое состояние Олега Гондураскина и его родни». Потом он вновь принялся ходить по кабинету и думать.
– Алена и Майя, – сказал Чабрецов вслух. – Я думаю, что их надо вообще отбросить. Ну зачем Алене, успешной девушке, владелице своего турагентства, убивать Полину? Из-за младшей сестры? А Майе зачем убивать бывшую жену своего любовника? Вообще незачем абсолютно, разве что она надеется получить часть денег из наследства Полины через Романа. Ну, или еще вариант – один из этой троицы ненавидит Полину. И ее убили просто из ненависти.
Но Чабрецов больше верил в убийства из меркантильности, чем из недобрых чувств.
Ксения влезла в троллейбус. Ее топтали, пихали, рвали на части и ругали последними словами.
«Ужас, – думала Дюк, – прямо-таки сюжет из серии „принцы и нищие“. Еще вчера я носила платья ценой в десять тысяч долларов, туфли от Прада и ездила в „Тойоте Ленд Крузере“. А сегодня я в чужих ботинках на три размера больше, в жуткой одежде, пригодной только для того, чтобы пугать ворон в огороде, и еду в троллейбусе».
– Ой, мама, тетя бомж! Смотри! – закричал ребенок.
Ксения покраснела до корней волос.
«Как же так получилось, – продолжала думать она, – что я оказалась в такой ситуации? Да, я влюбилась и готова была стать образцовой домохозяйкой – сидеть дома, варить борщи и супчики куриные, детишек рожать и нянчить… А ездить в общественном транспорте в чужих ботинках я не собиралась вовсе!»
И у Ксении появилась здравая мысль о том, что совершенно не обязательно было отказываться от певческой карьеры ради семейного счастья. Потому что если это счастье рухнет, то девушка, все положившая на алтарь любви, останется и без этой самой любви, и без денег. А так хоть деньги останутся.
– Выходите? – рявкнули у нее над ухом.
– Не знаю, – честно сказала Ксения, – думаю еще. Может, выйду, а может, дальше поеду.
– Странно, – сказал тот же голос у нее над ухом, – одежда у тебя с помойки, а пахнешь хорошо.
– Может, теперь свалки ароматизируют? Чтобы летом не воняли? – предположила пассажирка с тортом.
– Чушь! – воскликнул мужчина. – Чепуха, идиотизм! Чем их можно ароматизировать, помойки-то? Одеколоном тройным?
– Кстати, я прочитала в одном журнале, что мусорное ведро будет лучше пахнуть, если туда бросать банановые шкурки, – продолжила женщина, нежно прижимая к груди тортик.
– А куда же их еще бросать? – не понял мужчина. – В окно?
– Ну вы тоже скажете, в окно! – обиделась женщина.
Ксения посмотрела на торт и поняла, что очень хочет есть. Просто смертельно. Как ей хотелось бы сейчас схватить это пышное белое чудо и вонзить туда зубы!
– Последний раз я ела вчера, – сказала она вслух.
– Бедное дитя! – воскликнула старушка в клетчатом платке. – Хочешь, я угощу тебя свеклой?
– Спасибо, не надо, – смутилась Дюк. Она была растрогана.
– Я заметила, как ты косишься на мой торт, – сказала женщина, – но думала, что ты любуешься им из чисто эстетических соображений.
Ксения сглотнула слюну. Троллейбус, тащившийся до этого еле-еле, остановился окончательно.
– Пробка. Стоячая, – сказал кто-то.
