Мария Очаковская - Портрет с одной неизвестной
– Вот оно как дело обернулось…
Прошло некоторое время, прежде чем Павлу удалось все хорошенько обдумать, сопоставить и проанализировать. Вслед за стариком Собакиным встретился ему еще один «говорящий» портрет, потом еще. Конечно, подавляющее большинство живописных полотен, которые он копировал, так и оставались безучастными, «немыми». Но… дело набирало обороты. Он научился распознавать их, чувствовать и буквально с первого беглого взгляда мог определить, какой это портрет.
Работа над копией больше не казалась ему скучной, механической, и он, открывая в ней новые привлекательные стороны, привык и полюбил свое ремесло. Про себя самого и про свои «губительные способности» Павел тогда тоже многое понял. Его страшный дар не пропал, а, казалось бы, видоизменился, обрел другие очертания. Но дар этот больше не душит, не гнетет, не убивает в нем художника. С ним можно жить и работать.
В первые дни после кражи именно с Мириной подачи информация о портрете Элены Гомэш оперативно поступила на антикварный портал и в журнал «Русский антиквар». Кроме того, она же выступила инициатором рейда по блошиным рынкам, руководствуясь принципом:
– А вдруг. Сам посуди, все зависит от того, кто украл! Если идиот, то настоящая стоимость работы ему, скорей всего, неизвестна. «Дорогая» – это для него и пять, и десять тысяч долларов. Так ведь? Тогда портрет может всплыть где угодно, даже в Измайлове. Там свободный рынок. Мал горшок да кашу варит… так что дуйте с Лизаветой на блошку, – посоветовала она и еще дала подробные инструкции, как задавать вопросы, чтобы тамошние «барыги» не всполошились.
И они подули в Измайлово, несмотря на Лизины протесты. Вообще настроение «пострадавшей» владелицы Павлу не нравилось. Оптимизма его Лиза не разделяла. К поискам относилась скептически. Тем более что толку от посещения Измайлова было немного. Хотя, конечно, Лиза не уставала горячо благодарить Павла за помощь и при малейшей возможности составляла ему компанию.
– Все-таки не понимаю, зачем тебе все это нужно? Столько сил на поиски уходит. Мне просто жаль твое время, Паш. Неужели ты в самом деле веришь, что картину удастся вернуть?
Но Павел разговоры эти пресекал в зародыше и по наводке Миры отметился еще в трех других местах, где, по ее словам, могли приторговывать антиквариатом «с душком». Лиза же продолжала сомневаться и сетовать, церемонно извиняясь всякий раз, когда не могла участвовать в «их расследовании». Пора у нее была горячая, так как семейство в полном составе вернулось на валентиновскую дачу. И Павла сразу по приезде с ними познакомила. Ольга Васильевна спешно готовилась к празднованию своего 65-летия, приходившегося на последние дни августа. Дочь Василиса догуливала последние каникулярные дни, а Лиза, озабоченная и началом учебного года, и маминым юбилеем, в панике носилась по магазинам. Кража картины и Ленькино ранение дам, конечно, потрясли, особенно переживала Вася.
– Как всегда. Вот не везет, пропустила самое интересное, – сокрушалась она, требуя от Павла детального рассказа о случившемся, а вникнув во все подробности, принялась строить собственные версии преступления. С загадочным видом составляла какие-то схемы и таблицы. Лишиться семейной реликвии было, конечно, жаль, но в траур в Лизином семействе никто не впал. Тем более что здоровье Леонида пошло на поправку.
Сui prodest? Кому выгодно – известная римская идиома, с этого начинается любое расследование, и на тот случай, если кражу картины совершил «не идиот», а кто-нибудь похитрее, у Павла с Мирой тоже был разработан план действий. Заключался он главным образом в том, что Павел должен был обзвонить, договориться о встрече, показать фото и аккуратно расспросить о картине тех людей, а их, к сожалению, даже по самым скромным подсчетам Миры, оказалось немало, словом, тех, к кому гипотетически могла просочиться информация об украденном портрете.
– Антикварный мир не так велик. Москва слухами полнится, слово за слово, от одного к другому, сарафанное радио, понимаешь? – уверенно рассуждала Мира. – Хотя вещь-то краденая, они наверняка приплатят специалисту за молчание. Помнишь, как тот?.. Ну да бог с ним. В этом бизнесе, милый мой, такие акулы плавают! Только зачем я это рассказываю? Тебе надо верить в удачу. Но, откровенно говоря, мутное это дело, Паш.
– Послушай, рассуждая логически, любой, кто имеет намерение хорошо продать антикварную живопись, пусть даже краденую, отдает себе отчет в том, что картине нужны сопроводительные документы – где висела, кто владелец, как к нему попала, ее надо атрибутировать.
– Это ты мне говоришь? Спасибо, а то я не знала.
– Значит, ему наверняка потребуется технико-технологическая экспертиза, заключение. Чего там надо, химический анализ красок? Рентген, датировка холста?
– Вот спасибо, ты мне прямо ликбез устроил.
– Ну ладно тебе, Миранда.
– Слушай сюда, для начала они подделают себе чеки, расписки от прежней фиктивной владелицы, фотки в интерьере ее квартиры – хозяйка, ее любимая болонка и ваш Брюллов, занесут в приходную книгу какого-нибудь антикварного магазина, потом еще товарный чек выпишут, уже на другого владельца. Чем цепочка длинней, тем лучше… И потом по поводу ТТЭ, вполне возможно, если мы нарвались на акул и у них среди экспертов, искусствоведов есть свои люди. Они на «происхождение» картины и глазки закроют, и молчать будут, как рыба об лед.
– Так ты думаешь, что все напрасно?
– Я этого не говорила. И потом, если бы я так думала, я с тобой бы тут не сидела. Мне кажется, что потревожить, так сказать, гнездовья стоит. В Грабари сходить, переговорить с Третьяковскими. Может, даже в Питер смотаться. Там, кстати, всегда была отличная экспертная база.
На том они и порешили. Мира, набросав примерный список имен с телефонами и пожелав Павлу удачи, помчалась на очередную презентацию, выкрикнув уже на ходу:
– Я кому смогу позвоню…
Тонкие шпильки звонко застучали по тротуару, в толпе в последний раз мелькнул бледно-розовый костюм femme d’affaire. Мира ушла, Павел остался сидеть. Поизучав какое-то время длинный список незнакомых фамилий, он подозвал официанта и заказал себе Б-52.
«Ну что? Сиди не сиди, а начинать надо», – так обычно говорят на деревенской свадьбе. На одной такой Павел как-то случайно оказался, будучи на практике под Гороховцом. Правда, там после этой фразы идут за штакетиной из забора…
У него в плане было другое. Собственно отработкой плана, точнее, Мириного списка, Павел в последнее время и занимался. На сегодня, хотя и с оговорками, у них была запланирована четвертая по счету встреча с одним из столпов московского арт-бизнеса.
– Ну все, он вернулся, едем, только давай на мне, – скороговоркой выпалила Мирка, – я за тобой заскочу. Это в Подмосковье. Эх, ехать будем полдня.
28. Утро художника Вадима Некрасова
Москва, август 200… г., гуашь/картон
Вадим Некрасов стоял в ванной перед зеркалом и, держа в руке крем-пудру, разглядывал желто-фиолетовый синяк под правым глазом. Тот держался стойко уже пятый день, только менял окрас и, казалось, сходить не собирался. Всхоленная и взлелеянная прежде бородка торчала клокастой мочалкой. Сегодня, если бы не в высшей степени странный звонок, Вадим спокойно остался бы дома.
Идиот, зачем он только поднял трубку! И вот теперь надо бриться, одеваться, выходить из дома, а как, спрашивается, выходить с таким бланшем под глазом и тащиться куда-то на «сучье болото» к следователю, чтобы давать какие-то никому не ведомые показания. Что он вообще может показать, кроме синяка? Чего они от него хотят! Украли картину, сочувствую, а при чем здесь он? Всю или почти всю прошлую неделю он пил и ничегошеньки не помнит. Tabula rasa[6], в чистом виде.
Выходить на улицу не хотелось до судорог. Внутри в животе все ухало и булькало. Глухая, ноющая под правым ребром боль отдавала в поясницу. Одолевала чудовищная отрыжка. Но на все это можно было махнуть рукой, если бы не похмельная тревога и гипертрофированное чувство вины…
«Боже мой! Зачем… зачем, спрашивается, я тогда выпил? Ведь знаю же себя, сколько раз проходили. Одним днем дело не закончится. Стоит только одну малюсенькую рюмочку опрокинуть, буквально пробку понюхать, и пошло-поехало, целая неделя ухнет в эту проклятую прорву. Ведь полтора месяца держался, ни капли в рот, даже курить меньше стал, работал, как негр на плантации, и заказы пошли.
И надо же было в такой штопор войти… а все эта фрейдовщина, Наташкина выставка, будь она неладна. Не пошел бы на нее – ничего бы и не было. А теперь что… Главное, я действительно ни хрена не помню. Первые два дня, как вернулся с той самой дачи – Милочки-югославочки подружки, – у меня были гости. Народу натолкалось, как мух у варенья, приходили, пили, уходили, пили. Сашка Николаев был с Мареком и еще каким-то скульптором, Туся с какой-то красноволосой, или это Туся была с красными волосами, вроде еще кто-то был, да и Светка люберецкая – эта, как штык, на любой тусе, даже сомневаться нечего. Ох, и натолок же я ерунды! Что говорил? Лучше не вспоминать… кого на х… послал, кому в морду дал… хотя, судя по синяку, по морде получил сам. Вот придурок! Отчетливо помню, что звонил Милочке. Ну а дальше… все пошло по привычной схеме – пил в одиночку и из дома не выхо… или все-таки выходил? Кто же тогда ходил за бухлом? Светка? Или, может, Сашка…»
