Нина Васина - Черные розы для снайпера
– Шэловек, понимаешь, видит, где она заснула, а потом видит совсэм другой место. Так можна сильна перепугаться, можна себя потерять.
Фабер дальше не стал слушать, он ушел искать бильярдную. По открытому балкону второго этажа пробежала голая длинноволосая девушка. Так бесшумно, что Фабер замер, стараясь уловить движение воздуха. Она тихо засмеялась за поворотом, уже невидимая Фаберу, и он вздохнул с облегчением. Растолкав совершенно невменяемого Покрышкина, Фабер пил с ним под столом клюквенный квас и обсуждал одну актрису.
– Ты пойми, Клим, – с трудом управляясь с собственным языком, Покрышкин объяснял Фаберу его заблуждения по поводу актерского мастерства, – секрет перевоплощения прост, потому что этого секрета не существует. Ты предлагаешь модель поведения, актер эту модель в себе перерабатывает, и вот, пожалуйста, готов образ. Твой и его, пополам. Актер талантлив, когда может из твоей модели сделать полную индивидуальность, так, что у тебя дух захватит от неожиданности. Ты меня понимаешь, Клим? – Покрышкин уставился на Фабера воспаленными глазами, Фабер кивнул. – Вот и отлично, а то я сам себя не понимаю.
– Почему мужчина выбирает ту или другую женщину? – вдруг спросил Фабер.
– Да по памяти, друг мой, только по памяти! Ему кажется, что он женщину выбрал, а на самом деле он ее в этот момент вспомнил! И ничего с этим не поделать. Этим пользуются художники или киношники, они помогают тебе помнить свою женщину, мужчину, смерть или Венецию зимой. Человечество вращается в одном и том же круге всю свою историю. Люди одни и те же, страсти повторяются, это не моя мысль, это Кумус сказал. Кстати, живопись сама по себе категорически иллюзорна. Фотография более приемлема. Фотография хотя бы дает надежду на реальность. А живопись – это узаконенный вид навязанного обмана. Кто это сказал?
– Не помню. Я и Венецию зимой не помню, и смерти не помню.
– Ты, Клим, поэтому и не смотришь фильмы про это! Неинтересны тебе такие фильмы и картины.
– Сколько женщин можно вспомнить вообще? – Фабер лег на спину и рассматривал крепеж стола.
– Это как повезет. Можно только одну. И все. Вот будет трагедия, скажу я тебе! Пикассо это сказал про живопись. Да, Пикассо. Мастер узаконенного обмана. А музыка всегда невинна! – закричал вдруг Стас.
– Ты когда женщину вспоминаешь, берешь ее? – Фабер повернулся к Покрышкину и вдруг пожалел худого, со всклокоченными волосами, немолодого человечка.
– Это зависит от того, что ты делал с ней сто, двести, пятьсот лет назад. Разные вариации должны быть, понимаешь. Это сразу чувствуешь, когда надо просто завалить быстренько, а когда и дышать рядом невмоготу, не то что двигаться. А вообще я больше люблю у женщины тело, а не душу, чем и несчастен, идиот. Пойдем к гостям, что ли? Будем пить и жрать. Пить и жрать.
– Нет, я поеду, у меня дела, – Фабер вылезал из-под стола на четвереньках.
– Останься, ты не поверишь, приехал натуральный шотландец, надел юбку и на волынке играет!
– Поеду, – покачал головой Фабер.
Покрышкин догнал его на тропинке к озеру, дернул за руку, разворачивая к себе:
– Слушай, Наталья девочку привела. Ту, про которую ты спрашивал. Догони, говорит, что же это гость дорогой уедет без удовольствия. В твоем вкусе, она у нее не постоянно, она из деревни и, честно говоря, еще школьница, поэтому вчера, когда ты приехал, ее здесь не было. Пойдешь?
– Нет, – Фабер улыбнулся, – извинись за беспокойство, скажи… Знаешь как скажи, что я все получил, чего хотел. Спасибо. Дела. – Он отвернулся и ушел в высокую траву.
– Эй! – закричал Покрышкин, уже не видя его. – Да ты зачем приезжал-то?!
Эту ночь Полина провела, лежа в мокрой траве и выслушивая совершенно невыносимые разговоры четверых мужчин, которые считали лучшим отдыхом рыбалку и песни под гитару у костра, из спиртного употребляли только пиво, поэтому о своей принадлежности к великой державе говорили убедительно, не очень громко, но очень искренне. Понять логику мужчины, отягощенного университетским образованием и специальностью физика или электронщика, было практически невозможно, поэтому Полина в основном дремала, напрягаясь только в тех местах, когда кто-то уходил от костра в кусты по нужде. К четырем часам, придя к единодушному мнению о своей гениальности в общем и необыкновенной значимости каждого в отдельности, мужчины спели песню в три голоса про Африку, потом про жену французского посла, потом про Бразилию. Мужчина, из-за которого Полина так необычно проводила ночь, не пел, а иногда в особо важных местах басом произносил одно слово или тянул низкую ноту. В припеве – «только „Дон“ и „Магдалина“ – он гулким колоколом отбивал „Дон!“.
Она лежала на животе не очень далеко от костра, положив подбородок на руки. Черный водонепроницаемый костюм в обтяжку делал ее похожей на блестящую змею, ежик, спешащий по делам, остановился перед ней и принюхался, встав на задние лапы. Он почувствовал врага, свернулся и стал фыркать, словно осторожно чихал. Полина откатила его от себя палочкой. Иногда свет костра чуть согревал лицо под черной маской, и Полине казалось, что кто-то из мужчин приглядывается и вот-вот позовет остальных в свидетели, выставит палец, разглядев ее глаза. Подсветив циферблат, Полина обнаружила, что уже четыре двадцать пять, от реки пошел холодный туман клочьями. Она легла поудобней и покачала головой. Выслушивать радостные – взахлеб – советы про правильное насаживание мотыля больше не было сил, а к обсуждению женщин они еще не приступали.
Четыре сорок. «Ее» мужчина отошел от костра в темноту. Полина подтянула под себя ноги и встала на четвереньки. Медленно выпрямившись, она опустила на глаза очки и настроила линзы. Ночь стала серо-зеленой. Мужчина сосредоточенно обливал струйкой выбранный лист лопуха. Она подошла поближе и уже приготовила нож, как рядом затрещали сухие ветки, это от костра к тому же лопуху подошел еще один и громко сообщил, что «как только число эквивалентных рефлексов в группе превысит два, то нужно срочно разработать эн-мерный график нормальной вероятности». Полина застыла и задержала дыхание. Они журчали совсем рядом и ушли вдвоем. Странно, но Полина стала думать, ходят ли женщины по маленькому группами? Она занервничала, подняла на лоб очки и некоторое время привыкала к темноте. Что же, черт возьми, делать, если он так и не останется один? Подойдя к костру совсем близко, Полина стояла за тонким белым стволом и наблюдала подготовку к рыбалке. Ладно, можно будет его затащить в воду. Очень не хотелось, но придется лезть в реку. С другой стороны, в воде можно изобразить несчастный случай.
Пять двадцать. Перейдя на шепот, мужчины расселись недалеко друг от друга по берегу, выставили перед собой удочки и застыли, накинув на головы капюшоны одинаковых брезентовых накидок. Полина спускалась к воде, держась за ветки кустарника, и вдруг замерла. Она не отследила, под какой накидкой сидит он! Поднялась вверх, не прячась в раннем свете утра, и внимательно осмотрела всех четверых по очереди со спины. Ей показалось, что она угадала, но, уйдя под воду и передвигаясь по дну руками, она засомневалась и поняла, что придется как-то рассмотреть их лица.
Перед первым мужчиной она появилась, медленно всплывая вверх лицом в черной шапочке с прорезями. Он ничего не заметил, потому что сидел с закрытыми глазами, уронив голову на грудь, и посапывал, но удочку держал крепко. Второй увидел ее тело под водой, заволновался, боясь спугнуть и надеясь, что это большая рыба скользнула черным блестящим боком. Полина показалась головой из воды, когда мужчина, шаря рукой сзади себя, не нашел сачок и на секунду повернулся назад. Она набрала воздуха и медленно, стараясь скрыть движение воды, ушла в сторону, а он повернулся, уловил ее тень под водой и стал звать своего соседа, размахивал сачком и показывал то в воду, то руками – размер предполагаемой добычи. Третий встал и вошел в воду, насколько ему позволяли высокие болотные сапоги. Приготовив сачок, он всматривался, напрягая глаза, и вдруг из воды показалась рука в черной перчатке и погрозила ему пальцем. Мужчина провел рукой по лицу, на секунду задумался и неуверенно ткнул ручкой сачка в воду. Полы брезентовой накидки стали очень тяжелыми, а когда мужчина захотел выпрямиться, то не смог этого сделать. Он опускался все ниже и ниже головой к воде, завороженный странным длинным телом в водорослях, он даже испугался, наконец, когда увидел, что его тащат за брезент вниз две вполне реальные руки, но уже ничего не смог сделать. «Мелко», – подумал он перед тем, как вокруг его горла обмоталась и затянулась леска с удочки. Он бился в воде, и взбаламученный ил скрыл Полину и дал ей отплыть незамеченной в глубину, когда мужчина затих.
Она выбралась из воды на другом берегу, цепляясь пальцами за траву и скользя по мокрой глине. На той стороне реки суетились трое мужчин. Они бегали туда-сюда бестолковыми гномами в длинных накидках. Полина села, отдышалась и медленно стащила с себя костюм. Свернув его, закатала внутрь перчатки и трикотажную маску. Если не считать закрепленного в кожаном ремешке чуть пониже колена ножа, часов на руке и очков на резинке вокруг шеи, женщина была совершенно голой. Она пошла вдоль реки и переплыла ее еще раз, ниже по течению, где русло стало узким, держа одной рукой свернутый костюм. Лес проснулся, когда Полина шла к дороге. Кричали птицы, поднялся ветер, на полянах в мокрой траве раскрыла цветы земляника.
