Кейт Эллисон - Секрет бабочки
— Эй, Флэк! — Это Менкен, зовет его с крыльца. — Подойди на секундочку, а?
— Держись, хорошо? Сейчас я найду патрульного, который отвезет тебя домой. Вернусь через секунду. — Флэк бежит к Менкен, и оба уходят в дом. Как только дверь закрывается, я тук тук тук, ку-ку, не жду обещанной машины — не могу ждать — и быстро иду по улице Евклида в обратном направлении, зарывшись лицом в куртку, ощущая полнейшую беспомощность.
Очевидно, охранник не мог убить Марио. Марио что-то знал, и кто-то убрал его, чтобы он никому ничего не сказал. Он солгал мне по веской причине: или знал то, что знать не следовало, или приобрел вещи, которые не должны были к нему попасть. Никакое это не совпадение. Марио вляпался в эту историю, как вляпался в нее охранник, и теперь оба они выведены из игры.
Я тоже вляпалась в нее.
Я застегиваю молнию до самого подбородка, достаю из кармана мобильник. Половина двенадцатого.
Ни одного пропущенного звонка: мама и папа даже не знали, что меня нет дома.
* * *Вернувшись в свою комнату, я переставляю шкатулки из лиможского фарфора на одну полку выше, расставляю группами по три, все в ряд, с расстоянием в дюйм между соседними. Потом приходит черед пресс-папье — все стеклянные, с маленькими вселенными внутри, планетами размером с ноготь. Их место у противоположной стены. Шесть на одной полке, шесть — на другой. Одни точно под другими (или над другими). Это означает, что бронзовые маргаритки надо перенести с левой половины стола на правую, а украшенные сверкающими камнями черепаховые гребни — на левую. Миниатюрные знамена штатов (не хватает Делавэра, Западной Виржинии, Невады, Небраски, Северной Дакоты и Южной Дакоты) передвигаются на три дюйма вниз и на два вправо.
Нет. Все по-прежнему не на месте. Под наклоном. Асимметрично.
Я так устала, что едва держусь на ногах. Вытягиваюсь — на минутку — на трех лежащих на полу диванных подушках с вышитым на каждой шелково-перламутровым петухом, и земля начинает забрасывать меня пригоршнями шестерок, и девяток, и дюжин. Они валятся на меня, не касаясь друг друга. Настенные часы показывают одно и то же время: половину пятого утра. «Только минуту, — решаю я, позволяя глазам закрыться, — а потом я пойму, куда что надо поставить. Потом я все сделаю правильно».
Глава 19
Подвал нашего старого дома в Чарльз-Виллидж, в Балтиморе: Орен, Сапфир, Марио и я развалились на разложенном диване с желто-зеленой обивкой, смотрим телик. Сапфир усаживается на Марио, они начинают качаться взад-вперед. Орен наклоняется ко мне и что-то шепчет мне на ухо, на каком-то тарабарском языке, и я не понимаю ни слова. Он подается назад, и мы уже лежим на ковре, наши головы соприкасаются. А потом Марио, Сапфир и Орен поднимаются к потолку. Орен говорит: «Давай к нам, Ло. Поторопись, мы скоро улетим». Но я парализована. Не могу дотянуться до него. Они уплывают, они исчезают.
Я просыпаюсь, как от толчка. Мой мобильник яростно трезвонит на прикроватном столике. Я хватаю его. Мой голос дрожит: «Алло? Флинт?».
Громкая ритмичная музыка, потом незнакомый голос:
— Э… нет. Это Говард, управляющий «Десятого номера». Я говорю с Джульет? — Звон стаканов, женский голос, доносящийся издалека: «Так почему я должна пахать за нее, а?»
Я сажусь на кровать, откидываю с лица волосы. «Десятый номер»… Усы.
— Да. Это Джульет. Хай. Привет.
— Привет, Джульет. Я показал твое заявление другим управляющим. У нас сегодня любительский вечер. Если захочешь прийти, мы устроим тебе просмотр. Что скажешь?
— Да, — отвечаю я без запинки. Я совершенно забыла и про заявление, и про вопросы, которые не успела задать.
— Хорошо. Главное, чтобы ты не забыла непрозрачные стринги, туфли на высоком каблуке и платье, в котором будешь танцевать.
— Ладно.
— Тогда до встречи.
Щелчок.
Я сижу на кровати еще минуту, уставившись на дисплей мобильника. Точнее, на высвеченное на нем время. 11:45. Я пропустила пять первых уроков. Идти в школу смысла уже нет. Ужас и волнение охватывают меня. Я не могу ждать до вечера. Ответы нужны мне сейчас.
Ни Марио, ни охраннику вопросов уже не задашь. Я осознаю, что мне надо найти Птицу. Кто-то подставил Винни, повесив на него убийство, и кто-то убил Марио, чтобы тот не раскрыл рта.
Марио, Сапфир, охранник. Они все как-то связаны — кем-то или чем-то.
В голове стучит. Я валюсь на подушки. Что-то я упускаю. Я это знаю. Что-то важное. Какая-то подробность прячется от меня, ускользает. Дрожь пробегает по позвоночнику, заставляя сесть. Дневники Сапфир!
Она вибрирует во мне, в ушах, в голове, настаивая: продолжай искать.
«5 июня. Птица, возможно, будет единственным, кого я бросила, и он сводит меня с ума».
«12 июня. Птица проспал всю неделю. Я уходила на работу, возвращалась домой, а он лежал на диване или в моей кровати на том самом месте, где я его оставляла. Я постоянно спрашиваю, хочет ли он об этом поговорить, но он только качает головой и начинает меня целовать, после чего я обо всем забываю. Я думаю, он маньяк или что-то в этом роде. Но мне нравится вторая часть, поцелуи. Они на меня действуют».
Я ухожу вперед, с гулко бьющимся сердцем.
«11 февраля. Черт. Я его люблю. Я чертовски его люблю. Почему я не могу просто вырвать из себя эту любовь? Просто захотеть, чтобы она ушла… Он хочет мучить меня. Вот почему не звонил четыре дня. Вечером я должна идти на работу и делать вид, будто все хорошо, потому что никто не даст чаевые стриптизерше, которая будет заливать слезами четырехсотдолларовый костюм и „виски-сауэр“. Птица. Ты меня убиваешь».
Она пишет только о нем. Он связан со всеми ее радостями и со всеми печалями — помимо разве что ее матери, которая призраком витает во всех записях.
Птица. Естественно.
Я закрываю дневник Сапфир и смотрю на тускло-красную обложку, на перышко, нарисованное черным фломастером в верхнем левом углу, пытаюсь сделать какие-то выводы.
Птица — ключ ко всему тому, что я пока еще не знаю. Он — недостающее звено.
Я вскакиваю с кровати, беру бюстье Сапфир со стула у моего туалетного столика, надеваю, чувствую, как оно обтягивает каждый квадратный дюйм моего тела. Оно защитит меня — Сапфир защитит меня, и теперь я готова. Ко всему. Я должна — этим вечером я найду ответы на все вопросы.
Пока же я беру джинсовую юбку и блузку, в которых приходила в «Десятый номер» в прошлый раз, и надеваю их поверх бюстье. У меня нет туфель на высоком каблуке, кроме маминых из восьмидесятых, и непрозрачных стрингов. У меня вообще нет стрингов. Я задаюсь вопросом, все ли нормальные девушки носят стринги, и были бы у меня стринги, будь я нормальной.
Прежде чем уйти, я прикасаюсь к каждой из трех лягушек Сапфир, легонько, к голове, убеждаюсь, что статуэтка-бабочка в кармане, а в левом кеде сложенный кусочек бумаги. Шесть раз включаю свет и столько же выключаю.
Внизу, на столешнице в кухне, стакан апельсинового сока и рогалик, не поджаренный в тостере, разрезанный на три части, как я и люблю. На кофеварке записка: «Должен уйти на работу раньше. Важная встреча. Хорошего тебе дня в школе. Папа».
Я выливаю апельсиновый сок в раковину, съедаю два из трех сегментов рогалика по пути к автобусной остановке. Последнюю треть разрываю на маленькие кусочки и бросаю на землю. Воздух полон взмахов черных крыльев: вороны спускаются с деревьев, торжествующе каркая, чтобы попировать.
* * *В тусклом дневном свете начала весны «Десятый номер» еще более невзрачный и приземистый, но менее путающий, чем в темноте, когда я впервые пришла сюда. Однако у меня перехватывает дыхание и сердце начинает колотиться, когда я переступаю порог и попадаю в сигаретный смог, заполняющий клуб. Тук тук тук, ку-ку.
В вестибюле мужчина ждет, пока ему принесут пальто, нетерпеливо постукивает кожаной туфлей по полу, с нарастающим раздражением смотрит на часы. У меня скручивает желудок. Это Гордон Джонс.
— Вы их нашли, — говорю я, стоя у двери.
Он поднимает голову, на лице написано полнейшее изумление. Я чувствую, как краснеет все тело. Он, вероятно, даже не помнит: наша встреча в кабинке, неуклюжая девушка, приземлившаяся к нему на колени.
— Что? — спрашивает он.
— Ваши часы, — бормочу я. Мне хочется провалиться сквозь землю. Я вся горю. — Вы их нашли.
Его рот приоткрывается. Он щурится, глядя на меня. «Он не помнит». Я прикусываю губу и протискиваюсь мимо него в клуб, ныряю за колонну, чтобы перевести дух и прийти в себя. Восемнадцать раз сжимаю бабочку в кулаке. «Я такая глупая. С чего ему помнить меня? У него на виду миллион девушек. Я для него никто».
Однако я не могу выкинуть это чувство из головы: восторг, который чувствовала, когда он смотрел на меня, будто я красавица, я желанная и ему хочется поближе познакомиться со мной. Разочарование заползает в грудь. «Значит, он притворялся?»
