Лариса Соболева - Убийство по Шекспиру
Как объяснить всем этим людям, бросающим на нее осуждающие взгляды, что она не завлекала в сети Ушакова? Видеть и слышать его — все, этого было достаточно. Анна не кокетничала, не строила глазки, она просто любила его, любила всем сердцем, вернее, пожалуй, не скажешь. И изо всех сил сдерживала себя, твердила: он женат, никаких пошлых интрижек между нами не будет. А потом начались репетиции.
Подающий надежды режиссер из столицы, о котором, правда, никто ничего не слышал, требовал натуральности, жизненной правды, иначе зрителя не привлечь в театр. Он почти раздел Анну, она боролась со стыдом, однако выполняла требования режиссера. Очень хотелось играть в паре с Ушаковым, тем более что Анна получила возможность открыто говорить о своей любви. Но откровенные мизансцены, которые режиссер придумал для спектакля, заставили Аннушку мучительно и сладостно страдать. Она поняла, что просто-напросто умирает в руках Ушакова, пьянеет без вина. Аня жила от репетиции до репетиции, не замечая окружающих. Ночью видела эротические сны, где она и Виталий играли главные роли. Если бы Ушаков проявил сдержанность, она не посмела бы встать между ним и Леной, но он тоже увлекся. Именно увлекся, вспыхнул, как искра, а потом быстро потух.
На премьере в конце сезона после сцены «полового акта», когда круг на сцене повернулся и увез их от зрителя на задний план, Виталий продолжил целовать Аннушку. Им предстояло переждать небольшую картину, затем вновь «выехать» на круге к зрителю. Все десять минут они непрерывно целовались, и хорошо, что Ушаков не захотел большего, Анна не устояла бы. Спектакль доиграла как в тумане. После банкета Ушаков пошел провожать ее и остался на ночь…
Значительно позже Аня узнала, что откровенные мизансцены — требование Юлика. Руководитель творческого состава приказал переплюнуть кино, где голые девки уже приелись, а вот посмотреть на живую обнаженную натуру обязательно придут. Анна усматривала в этом некий тайный замысел, но никак не могла раскусить, какую именно цель преследовал Юлик. Она по возможности старательно избегала его.
Всегда аккуратный, в наглаженных и чистых рубашках, в галстуке и костюме, Юлик почему-то ассоциировался у нее с липкой и бесформенной массой. И сейчас, стоя перед ним, она наконец поняла, что этот человек похож на спрута, у которого нет лица, лишь глаза вращаются; он прячется в тени, чтобы однажды выбросить щупальца, обхватить ими жертву и задушить. Зачем он выполз из тени, зачем пришел к ней?
Он закрыл дверь, оставаясь у порога, дружелюбно взглянул на девушку, хотя этот человек — теперь она знала точно — быть добрым не умеет. Ведь это он и Эра Лукьяновна вызывали Анну на ковер и распекали за разврат. При этом оба с удовольствием рылись в чужом белье, не могли скрыть удовлетворения. Анна просто еще молода — двадцать пять лет, чтобы вникнуть в тонкости интриг, но интуиция подсказала: она стала игрушкой в чьих-то руках.
— Ты прошла мимо меня, я думал, заметила, — произнес он и указал на сумки. — Не тяжело? Может, поставишь их?
Аннушка спохватилась, опустила поклажу на пол и вновь подняла растерянные глаза на Юлика. Надо что-то говорить, а что — никак не приходило на ум. Он прошел к столу, оглядывая скромную комнатушку, где не было даже телевизора, сел на стул и еще раз огляделся. Водрузив дипломат на колени, достал белый конверт, аккуратно положил на стол и сказал покровительственным тоном:
— Я принес деньги. Немного, тысячу. Это мой личный вклад. Постараюсь Эру Лукьяновну уговорить, чтоб оплатила расходы на похороны. У тебя есть бокалы?
Анна молчала, соображая, чего он хочет. Не додумалась отказаться от денег, ведь Карина Глебовна уже обещала помочь, а она держит слово. Да и нельзя при Юлике упоминать Гурьевых — воспримет обращение к ним, как личное оскорбление. А он несколько насмешливо изучал ее, спросил:
— Или стаканы? Стаканы есть?
По спине Аннушки пробежал мороз — Юлик достал бутылку аперитива, засмотрелся на этикетку. Потом глаза спрута скользнули по Ане, раздевая, развеселились:
— Ты подумала, что я принес отраву? Давай стаканы, я намерен выпить с тобой.
— Вы же не пьете, — проговорила Анна и с дрожью в коленях направилась к платяному шкафу, где на полках находилась посуда.
— Мда, сплетнями обо мне кишит весь театр, — сокрушенно вздохнул он. — И не только он, слухи успешно распускаются по городу. Ну, что еще обо мне тебе наговорили?
Анна принесла два стакана, хотя пить ей не хотелось, особенно в компании с Юликом, но не придумала, как отказаться. Поставив стаканы, скромно встала у стола, словно это она явилась незваным гостем, а не он. Юлик, наливая аперитив, усмехнулся:
— Садись, в ногах правды нет.
— Ее нигде нет, — подметила Анна, садясь. Она уже догадывалась о причине его прихода, тем не менее напряжение не уменьшилось. Аннушка усиленно думала, что отвечать и как, когда он после прелюдии подойдет к главному.
— Да, ты права, ее нигде нет, — согласился Юлик, сосредоточенно рассматривая дно стакана. — Про меня и Эпоху столько грязных сплетен ходит… обидно иной раз слышать. И хоть бы кто-нибудь задумался, насколько слухи соответствуют действительности? Ты не задумывалась?
— Меня театральная возня не интересует, — сухо сказала Анна.
Два глаза спрута пронизали ее насквозь. Аннушке стало не по себе, словно в чем-то провинилась перед ним. Выдержать взгляд его не получилось, потупилась, слушая голос Юлика:
— Но ведь тебе все равно влили в уши, что Эра моя любовница. Грустно. Потому что ей семьдесят лет, в таком преклонном возрасте нет тяги к сексу. Между нами разница в тридцать лет, я и она на одном матраце — это смешно. Но нет, люди любят копаться в чужом белье, им приятно думать, что кругом разврат. Смешно…
— Зачем вы все это мне говорите? — робко спросила Аннушка.
— А черт его знает, — устало вздохнул Юлик и отпил пару глотков. Только после этого Анна решилась пригубить стакан. — Иногда хочется поделиться… а не с кем.
Он поднялся, Анна тут же вскочила. И вдруг… В первый момент она не поняла, что произошло, лишь успела хватить ртом воздуха, который задержался в верхней части легких, вызвав удушье. Но возможно, удушье вызвал привкус аперитива с сигаретами вперемежку, мокрый клюв спрута и его щупальца, сжимавшие Анну до боли. Этот внезапный порыв, имитирующий дикую страсть, привел ее в смятение, руки и ноги одеревенели, голос пропал. А Юлик продвигался с нею к кровати, толкнул Анну, та, как безвольный тюфяк, упала, не издав ни звука. Очевидно, молчание и покорность Аннушки Юлик воспринял по-своему. В следующий миг навалился сверху, елозил по телу щупальцами, вызывая у Анны омерзение.
— Прошу вас… пожалуйста… — удалось ей выговорить и упереться руками в грудь Юлика, когда он снова вознамерился мокрым клювом впиться в ее губы.
Он запрокинул назад голову, глубоко вдыхал, так сказать, укрощал нечаянно нахлынувшую страсть, затем поднялся:
— Извини, я сорвался.
Юлик прошелся по комнате, остановился у окна; Аня на подоконнике держала косметичку и пафюмерию, повертел в руке флакон с туалетной водой и повторил:
— Извини.
Анна лежала на кровати, словно ее кто приковал. Юлик взял дипломат, направился к двери, а у порога бросил через плечо:
— В связи с непредвиденными обстоятельствами мы срочно берем в работу новую пьесу, уже созвонились с режиссером. Тебя ждет бенефисная роль… До встречи.
Ушел. Анна лежала еще некоторое время, переваривая в уме этот странный визит. Поднявшись, прошлась по комнате, ежась и растирая руками предплечья. На столе остались бутылка аперитива, стаканы. Припомнила мокрые губы, липкие руки… и помчалась в общую ванную комнату чистить зубы.
3
Яна забросила книги, болтала с Толиком, который старательно развлекал ее:
— Слушай еще. «Дипломат» — дипломатичный мат. «Барбос» — хозяин бара. «Кашалот» — овсянка на аукционе. «Придурок» — охраняющий дурака. Это все я сам придумал. Послать, что ли, в газету? Еще. «Лизоблюд» — проголодавшийся…
Не на все «залипухи» Яна реагировала одинаково, но смеялась, чтобы не обидеть Толика. Вскоре и «залипухи» иссякли, а Степа все не возвращался. Яна, зевая, уставилась в окно. И тут заметила актрису Башмакову с мальчиком лет шести. Они пришли на детскую площадку, мальчик тут же залез на горку, а Нонна села на скамью, достала книгу, но не читала, смотрела в землю. Яна схватила авторучку и учебник, выпрыгнула из машины, сказав:
— Я сейчас.
— Янка, не отходи далеко, а то твой Степа ждать не станет, — предупредил он.
Она отмахнулась, мол, подождет, никуда не денется, и двинула на штурм Башмаковой. Когда Яна рассказывала Микулину о том, как пили лимонад Фердинанд и Луиза, актеров на сцене не было, значит, Башмакова не видела ее в театре. Редкому человеку удается устоять против лести, Яна вооружилась ею:
