Татьяна Степанова - Прощай, Византия!
– Из особняка что-то пропало?
– Ничего. Складывалось впечатление, что ценные вещи, а их в доме было немало – одна телевидеоаудиоаппаратура чего стоила, – убийцу не интересовали.
Ответ Ануфриева прозвучал категорично, и все же Колосов уловил в нем некоторую неуверенность, сомнение.
– А что это за семья? – спросил он.
– Семья директора торгово-промышленного банка. Были убиты он сам, его жена, его престарелая мать, его дети-подростки. Ну и вот охранник-водитель.
– Они что, были знакомы с Абакановыми?
Ануфриев посмотрел на Колосова и неожиданно спросил:
– Вы какое учебное заведение кончали?
– Высшую школу милиции.
– Московскую?
– Да, только это было давно.
– Историей органов интересовались?
– Как сказать.
– Имя генерала Ираклия Абаканова вам известно. Думаю, мне не надо вдаваться в подробности и объяснять вам, кем когда-то был при нем генерал-полковник Афанасий Мужайло?
– Первый заместитель Абаканова, начальник следственной части? – удивленно спросил Колосов. – Его потом вроде к стенке…
– После падения Берии он был осужден Верховным судом на пятнадцать лет. Умер в заключении. – Ануфриев пил пиво. – Волжский банкир – его родной внук – Мужайло Андрей Станиславович. Его мать Ольга Афанасьевна – дочь генерала. В прошлом их семья с семьей Абакановых-Судаковых была близка, как видно, связи сохранились и по сей день, раз в Калмыкове все только и говорят, что об этом летнем групповом убийстве.
– Вы подозреваете какую-то связь? – тихо спросил Колосов.
– Мы подозреваем. – Ануфриев промокнул салфеткой губы. – В эти выходные я улетаю в Волгоград. С июля розыск там по этому делу буксует, хотя сделано не в пример вам немало.
Глава 20
ДОЛЖНИК
– Подожди еще немного, Валет, я тебя прошу. Деньги у меня скоро будут!
– Для кого – Валет, а для тебя – Семен Иваныч. Усек?
– Запомнил.
– И хайло свое сократи. Ты ж меня об одолжении просишь. Ведь просишь, ну?
– Прошу, я очень прошу тебя, пожалуйста. – Ираклию Абаканову ничего не осталось, как все подтвердить и со всем согласиться.
Неизвестно, как бы отреагировала его поредевшая за последние сутки семья, но с Преображенского кладбища, куда он был послан старшим братом Константином утрясать все вопросы, связанные с будущими похоронами, в этот скорбный день он отправился по своим личным неотложным делам. Дела были все прежние, и дорога прежняя – к Валету в гости.
Как они познакомились с Валетом? Ираклий особо не распространялся на эту тему. К чему такие подробности? Было дело, пересеклись их стежки-дорожки. Валет был намного старше его. «Ты в восьмидесятом в Олимпиаду еще под себя гадил, пеленки в коляске мочил. А я уж срок тянул вовсю под Магаданом, – говаривал Валет, когда на него нисходил ностальгический стих. – Да я в твои-то годы знаешь какой был? Орел. Вокруг меня уж двадцать человек кормились, с дел моих хлеб с маслом ели. А ты все бабло у меня стреляешь, в моей кассе пасешься. Загнешься ты со своим дерьмовым характером, Бетон, загнешься вконец, умрешь где-нибудь под забором, несмотря на папашу своего олигарха. Это я тебе говорю – не кто-нибудь. А я таких, как ты, неудачливых, нефартовых, видал-перевидал».
Загибаться Ираклий не собирался. Напротив, он очень любил жизнь. И теперь, после смерти сестры и брата, особенно. И нефартовым себя не считал. С Валетом – в миру Семеном Ивановичем Кондаковым – связывали его финансовые дела. Ко всему прочему, не брезговал Кондаков-Валет ростовщичеством. Ираклий, как и многие, брал у него деньги в долг под проценты.
Валет был хозяином игорного клуба «Джус-Джокер», в который Ираклий наведывался довольно часто. И вовсе не потому, что он был такой уж оголтелый, отчаянный игрок, картежник с сорванной башней, – нет, он играл, только когда хотел развлечься, стряхнуть с души своей прилипший к ней тлен житейский, этакую мутную паутину, от которой ныло и тосковало сердце. Просто этот клуб с некоторых пор чрезвычайно нравился ему, в масть ложился, соответствуя настроению.
Нет, это был отнюдь не Лас-Вегас, не VIP-игровуха, разукрашенная рекламными огнями, как новогодняя елка. Это было истинное логово, этакая клоака с достоевщиной по пятницам, с поножовщиной по субботам, расположенная в самом чреве столичной промзоны, – темный зал с низкими потолками, душный, насквозь пропитанный дымом дешевых сигарет, спирта и прокисшего пива. И добираться туда было далеко и неудобно – через весь город на Автозаводскую, через мост, там по набережной до железнодорожного переезда, потом направо, налево, снова направо – мимо бывших заводских цехов и пакгаузов, петлей назад к Москве-реке, к терминалам порта, в которые буквально упирался Погрузочный тупик – то ли улица, то ли переулок, то ли проезд, черт его разберет. Вот здесь, в бывшем заводском бараке, где в прошлом размещались какие-то мастерские, теперь после капремонта, после немалых вложений были оборудованы шашлычная, сауна-джакузи, бар и небольшой игорный клуб для своих.
Все это вместе принадлежало Кондакову-Валету и еще каким-то личностям, которых Валет называл «солидными людьми» и имена которых старался не афишировать. Да никто особо и не интересовался. Те, кто бывал здесь, знали только Валета. Он имел много знакомых, его уважали. Ираклий любил это место в основном за то, что все здесь было по-иному, не так, как дома. Здесь всем на всех было в принципе наплевать. Никто не лез тебе в душу, не учил тебя уму-разуму, не расспрашивал, не интересовался, кто ты такой и откуда, как там твоя фамилия, кем был твой отец, кем был дед, сколько иностранных шпионов он поймал на своем веку, сколько министерств возглавлял, скольких виновных и невиновных послал на расстрел. Какие слухи породил своей неоднозначной персоной, вот уже пятый десяток продолжавшие терзать нервы всему вашему святому семейству.
Здесь всем было наплевать и на то, законный ли ты сын своего отца или усыновленный вопреки и назло семейным традициям и принципам, кем была твоя мать, сколько у нее было любовников, с кем она в конце-то концов дала деру – туда, в забугорную, запретную землю обетованную. Всем было наплевать на то, что в свои двадцать три, имея семью, сестер и братьев, ты, по сути, сирота, волк-одиночка, которого, как говорится, кормят собственные же ноги. За вот это самое – за полный однозначный пофигизм, за ненавязчивость и нелюбопытство Ираклий и любил «Джус-Джокер». Он отдыхал тут, что называется, душой. И одновременно наблюдал, открывал для себя жизнь – ту, другую, которую не видно было из окон бывшей правительственной госдачи и из отцовского, дедовского, прадедовского лимузина.
С легкой руки Валета здесь к нему прилипла кличка Бетон, намекавшая на его физическую силу и действительно железобетонную непрошибаемость в любых потасовках, и одновременно некую эмоциональную заторможенность. Нет, в доску своим он тут не был, но и чужим, с улицы залетным тоже. Вообще, много разного любопытного народа толклось здесь с утра до ночи и с ночи до утра (заведение было круглосуточным, и, когда спали-отдыхали сам Валет, его охранники-медведи Арнольд и Синий Вова, пожилой сифилитик-крупье дядя Саша, жизнерадостный бармен Рашид и выдававший деньги по выигрышам кассир Степаныч, было непонятно). Здесь собирались те, кому был заказан путь в «Кристалл», в «Казино-роял», в «Ударник» и в «Красный мак». Приезжали на подержанных битых «бээмвухах», джипах, «Маздах», иногда и на новых (из числа угнанных), притабанивали пехом – с вещевых рынков, с вокзалов. Бывали здесь «крыши» мелкого и среднего бизнеса – люберецкие, томилинские, малаховские, красковские, владимирские, рязанские, ефремовские, тульские: кто приезжал в столицу погулять, встряхнуться, расслабиться, спустить нахапанное, заработанное честным рэкетом. Рэкетиры и вокзальные карманники, наперсточники, веселые говорливые аферисты, жулики всех мастей появлялись и потом исчезали, потом снова появлялись – парились в сауне, пили пиво, приводили девок с вокзала, с Ленинградки, – украинок, молдаванок, кайфовали, мокли – расслаблялись с ними в джакузи, снова пили пиво, переходили в игорный зал к рулетке, к карточным столам. Играли по-черному и по-красному, громко выясняли отношения, делили выигрыши, переживали душевно, гасили неразбавленным спиртом проигрыши. Толковали между собой о том о сем…
Некоторые обращались к Валету с просьбой спроворить новую ксиву-паспорт. И он делал это – кому за деньги, кому и так, из одного голого уважения. Он пускал к себе всех, кого знал. Развлекал игрой, ставил бесплатную выпивку, давал деньги в долг. Ждал, когда отдадут, не включая счетчика. «Валет, сука, человек, – говаривал про него Паша Сухой, на счету которого были три ходки (одна, правда, по глупости, по молодости, по пьянке) туда и обратно, – ежели бы все, суки, такими, как он, людьми, суки, были!»
Ираклий брал деньги в долг под процент на игру и на жизнь. Валет давал, давал, давал, не отказывал, пока Ираклий окончательно со всеми потрохами не запутался в его беспримерной, почти христианской доброте.
