Андрей Константинов - Юность Барона. Обретения
— Хромов вот точно так же, слово в слово, сказал. Но командир распорядился откомандировать. Дескать, дадим ему последний шанс. Ладно, бог с ним. Ушел, и — хорошо. Надеюсь, более не свидимся.
Углядев подходящий камень, Клавдия развязала узелок и споро накрыла импровизированный стол:
— Давай, Васёк, подсаживайся.
Юрка опустился на землю, и… лицо его перекосилось от гримасы боли — при каждом неловком движении отбитые Битюгом ребра по-прежнему болели нещадно.
— Ой, совсем забыла! — всплеснула руками Клавдия. — Погоди кушать. Я тебе сначала новую перевязку сделаю.
— Да не нужно, Клаш, — смутился Юрка. — И так нормально. Все, отпустило уже.
— Вижу, как оно нормально. Давай снимай бушлат, гимнастерку. Живенько, ребра — это тебе не шутка!
Юрка покорно разделся, являя торс, накрепко стиснутый грязными бинтами наподобие корсета. Клавдия присела на корточки у него за спиной и, обжигающе дыша в затылок, принялась осторожно разматывать бинты.
В какой-то момент от жаркого дыхания, от нежных девичьих прикосновений у парня закружилась голова. Юрку охватило нестерпимое, невесть откуда взявшееся желание отблагодарить, поцеловать эти заботливые руки, и он, зажмурившись, неумело ткнулся губами в тыльную сторону правой Клавдиной ладони.
Он был внутренне готов к любой, вплоть до пощечины, реакции. Однако же ничего страшного не произошло — Клавдия даже не отдернула руку, а просто остановилась, застыла, словно ожидая, что будет дальше. И тогда Юрка снова поцеловал ее руку, на этот раз много увереннее и сильнее. И на этот раз Клавдия отозвалась — просунув свои руки у него под руками, она крепко сжала его плечи, одновременно прижимаясь к голой Юркиной спине всем своим налитым, горячим телом.
— Васенька, Василёк, хороший мой, — зашептала она и порывисто, словно боясь не успеть и торопясь получить все, начало целовать его сперва в затылок, потом в шею, потом…
* * *— …Юра, Юрочка, хороший мой…
Барон осторожно, словно в полусне, высвободился из кольца обвивающих его рук, поднялся, с грохотом опрокинув стул, склонился к лицу Ирины и, не отрывая взгляда от ее глаз, провел пальцами по задней стороне шеи, затем скользнул вверх, зарывая пальцы в копну волос на затылке, и коснулся губами ее губ, как бы ставя точку в финале прелюдии.
После чего легко, словно пушинку, подхватил Ирину на руки и понес за ширму…
И столько было в этом его порыве нежной страсти и страстной нежности, что присутствовавшая при этой сцене Влюбленность досадливо, до крови прикусила нижнюю губищу. А Любовь, плохо скрывая торжество, целомудренно покинула квартиру, неслышно прикрыв за собою дверь…
* * *— …Бельдю-ууга! Ты о чем думаешь?! Что я тут надрываюсь-то, ради тебя?!
— Так я сам в полном недоумении, начальник.
— Короче…
— В том-то и дело, что к ночи.
— Ты пойми, Бельдин, иногда — оно, действительно… того… Конечно, преждевременно в этих стенах языком чесать, но… Действительно будет лучше. Надеюсь, не надо объяснять кому?
— А ты что, начальник, в самом деле во мне увидел, кому надо объяснять? Да, если хочешь знать, я, когда помоложе был, таких, как ты, через очки не видел! Меня меньше чем майоры не допрашивали!
— Вот только давай не будем начинать заслугами меряться? Раньше — это раньше. А вот нынче тебя, считай, с поличным…
— Это да, боюсь, меня-то хапнули. Меня-то трудно отрицать.
— Ну и? Сам посуди: зачем следователю проблемы создавать? Пиши чистосердечное, и по-товарищески так к суду и подойдем.
— Вот у тебя, начальник, лицо вроде умное, а ты всё… Вот меня очень колышут проблемы какого-то следователя. А о прошлом и за остальных спрашивать и не начинай. Не порти о себе впечатление.
— А что так? Шибко тёмное?
— Наше прошлое не любит, когда о нём выпытывают. А когда о нём начинают при посторонних разглагольствовать — портит будущее. Так что я лучше того, помолчу. Как бы многозначительно. И вообще, если хочешь знать, я эту тарелку на помойке нашел.
— Где-е?
— В Кулунде! Спустился давеча ведро мусорное выносить, гляжу — посудина грязная валяется. Думаю, эге ж! Видать, кто за ненадобностью выкинул. Я и подобрал.
— Ты сам-то себя сейчас слышишь? Это ж поповский фарфор! Кто его, дурья твоя башка, на мусорку по доброй воле выкинет?
— А я почем знаю? Душа человеческая — в потемках. К тому же лично я алюминиевую посуду предпочитаю. Потому как ей сносу нет.
— Бельдюга! Ты меня хотя бы за идиота не держи, а?! Это блюдо было взято в прошлую субботу на квартирной краже!
— А мне, начальник, как-то фиолетово. Хоть из музея. На ней, на тарелке этой, не написано.
— Хорошо, допустим. Адрес?
— Чей?
— Твой, разумеется. Свой я знаю.
— Дык все больше по вокзалам маюсь. С постовыми договариваюсь, чтобы не гоняли.
— А ведро мусорное, стало быть, повсюду с собой таскаешь?
— Когда как.
— Не скажешь, стало быть?
— Естественно.
— А что так? Что-то под ванной припрятано?
— Не угадал — между наволочек в шифоньере…
Глава четвертая
Юрка возвратился из школы в четвертом часу. Поднявшись на третий этаж, он несколько раз настойчиво позвонил, однако дверь ему так и не открыли. Подивившись столь странному обстоятельству, он нашарил на дне своей планшетки ключ, отпер замок, протопал через прихожую в гостиную и с удивлением обнаружил там в полном составе семейство Алексеевых-Кашубских. Что для будничного дня было, мягко говоря, нетипично.
Женщины — мать, бабушка и Олька — плотным рядком сидели на гостевом диванчике, а отец примостился за обеденным столом, подперев голову единственной рукой. На полу стояли два чемодана, парочка же узелков и детская коляска с любимым мишкой сестры. Словом, мизансцена соответствовала классическому «присядем на дорожку» перед дальним путешествием.
— О! А я звонюсь-звонюсь. Колокольчик не работает, что ли?
— Явился, голубчик. Небось опять после школы с Санькой озоровать куда ходили?
— Никуда мы не ходили, ба. Просто после уроков сбор пионерский был. А вы чего все тут? И с вещами?
— Вот на море собрались. В кои-то веки, — отозвалась мама таким странным тоном, словно бы чувствовала себя в чем-то виноватой.
— Прямо сюда-сюда, — радостно подпрыгнула на диване Ольга, тыча пальчиком в висящую над диваном мамину акварель с морским пейзажем.
— Ни фига себе!
— Юрий! Опять эти твои жаргонизмы?!
— А чего вы меня-то не предупредили? Я ж не собранный?!
— А мы тебя с собой не берем, — хмуро сказал как отрезал отец, смерив Юрку суровым, колючим взглядом.
— Это почему?!
— Потому что ты — ВОР! А к морю могут ехать только порядочные, честные люди!
Юркино сердце камнем рухнуло вниз.
«Откуда?! Как он узнал?!!»
— Что глаза опустил? Стыдно? — Отец встал из-за стола. — Все, выходим, а то на поезд опоздаем.
Получив команду, следом поднялись и женщины.
— Продуктов мы тебе на две недели оставили, — беспокойно засуетилась мать. — Обязательно кушай суп, а не одни только бутерброды. Я попросила тетю Люсю, она будет приходить раз в три дня и варить новый.
— А давайте возьмем Юрку с собой? — великодушно предложила сестра. — Ну и что, что он вор? Он же только у плохих дядек ворует? Он все равно как этот… как Робин Гуд.
Отец решительно хлопнул ладонью по столу:
— Запомни, Оля! Гнусные поступки нередко прикрывают красивыми словами, но от этого они не перестают быть гнусными. Нет! Мы этого «Робин Гуда» с собой не берем!
— А я без Юрки никуда не поеду.
— Прекрасно. Тогда оставайтесь дома оба.
— Сева! Что ты такое говоришь? Разве можно такую малышку оставлять одну, без присмотра?
— Почему без присмотра? А Юрий на что?
— Да за ним самим еще глаз да глаз!
— Все, Елена, хватит квохтать! Если он к этим годам воровать научился, то уж за младшей сестрой присмотреть способен. Идемте.
Отец подхватил один из чемоданов и вышел в прихожую.
Тяжело и почти в унисон вздохнув, мама с бабушкой разобрали остальные вещи и направились за ним.
Громко хлопнула входная дверь, и дети остались одни. В последний момент не отправившаяся в путешествие коляска с мишкой — не в счет.
