На гребнях волн - Вендела Вида
«Красотка Фабиола, – думаю я. – Вот как они ее называют. Ну, разумеется».
– Ты что, это есть будешь? – интересуется у меня прыщавый.
– Малафью? – отвечаю я. – Нет, спасибо, угощайся сам. А я буду есть ризотто.
Аксель смеется и одобрительно смотрит на меня. По взгляду понятно: он сейчас заметил, что в определенный момент с определенного угла я выгляжу хорошенькой.
– Ты шведка, верно? – говорит он.
Я сейчас ощущаю себя чешкой, а не шведкой, так что не сразу отвечаю:
– Ага.
– Так я и думал! – говорит он гордо, словно разрешил какую-то сложную задачу. – Твоя мать дружит с моей.
– Правда? – отзываюсь я, стараясь говорить безразлично.
О маме Акселя моя мама говорит почти с трепетом: она так богата, так много делает для шведской общины (и все ее благодеяния увековечены гравированными табличками)! Но никогда не скажет, что с ней дружит. Вот что в маме меня восхищает: она никогда и никому не набивается в друзья.
– А разве бывают шведки не с голубыми глазами? – встревает прыщавый.
– Не слушай его, – говорит Аксель. – Кстати, мне нравится твоя шляпа.
Я всматриваюсь в его лицо в поисках сарказма, но не нахожу.
– Спасибо.
Набираю полную вилку ризотто, на этот раз отправляю в рот.
– Ну как? – спрашивает Аксель.
Я не могу ответить – еще жую.
– Ну давай уже, или плюй, или глотай! – «подбадривает» меня загорелый.
– Кончай, чувак, – бросает ему Аксель и поворачивается ко мне. – Напомни, как тебя зовут?
– Юлаби, – говорю я.
– Юла… что? – снова прыщавый.
– Не обращай на них внимания, – твердо говорит Аксель.
Теперь он повернулся ко мне всем телом, наши коленки почти соприкасаются. Я чувствую запах «Поло» от Ральфа Лорена, но кроме одеколона – что-то еще, сладковатое, вроде кардамона. И вдруг понимаю: это алкоголь. Все трое пьяные – или как минимум выпили.
– Что это ты пьешь? – спрашиваю я.
Аксель улыбается. В этот миг я вдруг понимаю, каким он вырастет. Его улыбка открывает мне будущее. Аксель станет риелтором, будет продавать элитную недвижимость – и его фотография, с таким же лицом, с этой же сияющей улыбкой, будет красоваться в правом верхнем углу глянцевых листовок на плотной бумаге, рекламирующих особняки в Пасифик-Хайтс.
– Дай-ка мне свою чашку, – говорит он.
Я подчиняюсь. Он лезет во внутренний карман пиджака, а затем театрально отворачивается – и через пять секунд поворачивается ко мне снова.
– Та-дам! – и вручает мне чашку.
– М-да, чувак, фокусника из тебя не выйдет! – говорит его прыщавый приятель.
Я закрываю глаза и одним долгим-долгим глотком опрокидываю в себя все содержимое чашки.
– Во дает! – говорит кто-то из парней.
Я снова смотрю на Акселя: теперь он меньше похож на будущего торговца недвижимостью и больше – на Милана Кундеру.
В этот миг по дому разносится чистый, пронзительный звон. Такой звук можно изредка услышать в симфониях: это треугольник. Я неохотно отворачиваюсь от Акселя.
В самом деле, треугольник! Арабелла держит его в руке и бьет по нему палочкой, а затем останавливается, чтобы звук разнесся по всему дому. Жакет она сняла, должно быть, для того, чтобы показать подтянутые руки. Белое платье облегает ее фигуру еще плотнее, чем я думала. Белья она не носит.
– Мы собрались сегодня здесь… – начинает она.
– «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»! – громко вставляет загорелый приятель Акселя.
Арабелла по-совиному поворачивает голову к нам. Кажется, хочет устроить выволочку тому, кто ее перебил – но взгляд ее останавливается на Акселе. Судя по всему, она думает, что это он сказал. А Аксель ей явно нравится. На ее губах в оранжевой помаде медленно проступает улыбка, возможно, соблазнительная.
– Безусловно, – говорит она. – Очень здорово, что все мы собрались здесь сегодня, чтобы отпраздновать замечательное событие. Наша чудесная подруга, моя замечательная крестница наконец-то к нам вернулась!
– Аминь! – вполголоса откликаются некоторые взрослые. Девочки хлопают, а мальчики свистят.
Марии Фабиолы по-прежнему нигде не видно.
– Мы с матерью Марии Фабиолы вместе учились в Вассаре и жили в одной комнате, – продолжает Арабелла. – Это было до того, как…
Тут звонят в дверь, и все оборачиваются, ожидая увидеть Марию Фабиолу. Однако в дверь входит и нерешительно мнется на пороге Лотта, девочка из Голландии. На ней красная фланелевая юбка, канареечный топик и сверху лиловый плащ. Все разочарованы тем, что это не Мария Фабиола, а Арабелла – еще и тем, что эта ее гостья так ужасно одета. Она резко отворачивается, словно хочет стереть из памяти это кошмарное зрелище. Лотта шарит глазами по комнате; взгляд ее встречается с моим. Ясно, что она хочет подойти и сесть рядом. Но алкоголь придал мне уверенности и безжалостности: я вижу в ней предательницу – и демонстративно отвожу взгляд.
Опускаю глаза на свою пустую красную чашку, затем смотрю на Акселя. Он понимает это так, что я хочу еще выпить. На самом деле нет: но мне нравится, что он внимательно на меня смотрит и старается угадать значение моего взгляда. Пока Арабелла заканчивает свою речь, Аксель снова выступает в роли неумелого фокусника: отворачивается, тянется правой рукой к левому внутреннему карману пиджака, словно собирается выхватить меч, но вместо этого подливает в чашку спиртное – как мне чудится, из серебряной фляги с гравировкой.
– «Калгон, унеси меня прочь!» – шепчу я ему на ухо.
В этот миг Аксель наклоняется ко мне, и я невольно касаюсь его уха губами. Он отвернулся от меня, но я чувствую, как его тело напрягается от удовольствия.
Остаток речи Арабеллы мы пропустили. Когда Аксель отдает мне чашку и мы поворачиваемся лицом к залу – все уже сидят молча, устремив взгляды на лестницу.
На верхней ступеньке появляется Мария Фабиола.
Все ахают еще до того, как увидели ее целиком, – ахают, едва из-за поворота лестницы показывается край платья и нога в белой шелковой туфельке.
Мария Фабиола в длинном белом платье, как невеста. И выглядит сказочно – как дебютантки на фотографиях из «Ноб-Хилл Газетт». На вид совсем взрослая. Волосы зачесаны наверх, и вьющиеся пряди обрамляют лицо. До меня вдруг доходит, почему ее сегодня не было в школе: она весь день провела в салоне красоты.
Мария Фабиола медленно спускается по лестнице. Лицо серьезно, затуманенный взгляд неторопливо обводит восхищенную толпу. Должно быть, прикидывает, сколько гостей сюда явилось: сто пятнадцать, сто двадцать? Все молчат, и она, просияв улыбкой, вскидывает руки над головой, словно после блестящего выступления – как будто только что исполнила сложное па или окончила на высокой ноте арию. В ответ гости взрываются аплодисментами.
Когда наконец стихают хлопанье и свист, сверху так же неторопливо спускаются отец и мать Марии Фабиолы, останавливаются по сторонам от нее, на ступеньку выше.
