Надежда Зорина - Приговор, который нельзя обжаловать
Университет. Ее остановка. Пора выходить.
Она помнит все стихи своей дочери. Она помнит и те стихи, которые еще и стихами не были, просто извивы маленького младенческого тельца и дикий, истошный крик. Они думали тогда: болезнь, консультировались у разных специалистов, а оказались – стихи. Вот эти стихи она помнит и могла бы сейчас записать.
Но пора выходить.
Свернуть листы, как свиток – не забыть ли их на сиденье? – пробираться к выходу.
Широкая, надежная кашемировая спина – вот за ней и следовать, как за ледоколом в холодном северном море, она выведет к выходу. Толкаются со всех сторон – не потерять бы спину. А губы накрасить она сегодня забыла, жаль, что не заглянула в зеркальце перед тем, как начать пробираться к выходу: может, не все слезы ей удалось сдержать, и тушь потекла. Пора входить в колею – до начала работы минут десять, не больше. Остановилась спина у самой двери. Ну, чего она?
– Послушайте, вы?…
Вздрогнула, обернулась.
– Вы…
Смотрит – с интересом? с сочувствием? – не только спина у него надежная, глаза-то какие надежные, мужественное лицо.
– Вы выходите?
А если бы с ним?… А если бы не Роман, а он, этот человек, встретился ей в начале жизни, завелась бы тогда у них Софья? Нужна бы ей тогда была Софья?
Проникновенный взгляд, и голос, наверное, тоже.
Не ответил, не услышала она его голоса. Молча спустился вниз, подал ей руку – теплая, необыкновенно надежная рука. Этот бы вывел ее из кошмара, этот был бы в состоянии вывести…
Впрочем, праздные мысли. Пора возвращаться в свою колею. Летучий Голландец захлопнул двери и понесся дальше. Синий снег скрипит под ногами. Пора, пора. Она мужественно переносит свое горе. Вот сейчас по ее легкой походке никто и не скажет, что несколько дней назад у нее погибла дочь. Так и надо, жизнь продолжается. Они правы были, когда говорили… Колея – лучший выход.
Свежий воздух, морозный воздух, а ветер стих, и тело от быстрой ходьбы согрелось. Она приходит на работу чуть ли не раньше всех – ей всегда нравилось приходить рано.
Дверь скрипит так успокаивающе знакомо, так обыденно, так надежно. И сторож, как всегда, словно с глубокого похмелья – что бы ни произошло, а здесь ничего не меняется. Вот так и будет теперь жить: ходить на работу и жить. А рукопись… Ну что ж, были стихи, теперь к ним прибавилась эта рукопись. Положить в сумку, застегнуть и больше не касаться.
В кабинете сыро и холодно – как всегда, как всегда! Пахнет бумажной пылью и чуть-чуть плесенью. Родные запахи. Включить обогреватель и…
Да нет, так не бывает! Мысли не способны материализоваться. Это совершенно безопасно – включить обогреватель.
А сегодня простила…
Протянуть руку и привычным движением – щелк. Ну вот – ничего…
Да как же?! Нет! Невозможно! Помоги… те… Ослепительный, огненный ужас. Не вынести… Ад и ужас, ужас и ад…
А ведь это единственный выход.
Глава 3. Убийство Романа Кирилловича Королева
Киллер
Он все-таки не удержался и явился на похороны, хоть и прекрасно знал, что стало с его жертвой, во что она превратилась. Понимал: хоронить ее будут в закрытом гробу, но не удержался и явился. Ради нее явился, а совсем не для того, чтобы познакомиться со вторым кандидатом. Он попрощаться хотел с этой женщиной, принести ей цветы. Второе задание его совсем не волновало. Мало того что оно было проще первого, мало того что схема его почти в точности повторялась (доставить рукопись – вторую главу, – проследить, чтобы жертва ее прочитала, убить, забрать рукопись), так еще и материал, с которым на этот раз ему предстояло работать, был неинтересен. Этот дантист – ну абсолютно серый, заурядный тип. Его существование оправдывало только то, что он являлся мужем этой необыкновенной женщины, а теперь, когда ее не стало, он как личность совсем исчерпал себя, смерть для него – самый естественный конец. Это и заказчик, видимо, понимает: следующее убийство должно выглядеть как самоубийство – почти профессиональное самоубийство: отравление мышьяком.
Произойти все должно поздно вечером, когда уйдет последний из тех, кто был приглашен на поминки. Он проникнет в квартиру под видом запоздалого гостя, школьного друга Екатерины, первой ее любви, по понятной причине скрывавшейся от мужа. Подлить в рюмку водки пьяному, убитому горем человеку приготовленный заранее раствор яда совсем не сложно.
Похороны подходят к концу – к гробу потянулась вереница людей: прощаются. Недолго осталось ждать. Вот сейчас гроб опустят в могилу, закопают – и все разойдутся. Тогда настанет его очередь прощаться.
Видишь, все получилось в точности как было написано в рукописи. А ты, наверное, не верила, не надеялась на такой конец. Спи спокойно, все теперь хорошо, твоя боль ушла навсегда, Катенька. Теперь он может, имеет право так ее называть.
Разошлись. Убитого горем дантиста увели под руки. Тебе тоже не долго мучиться, твоя боль очень скоро уйдет.
Катенька… Напрасно он сюда пришел. Безумной глупостью было сюда прийти. Возложить поскорее цветы – и отвернуться, забыть, перестать травить себя мыслью, что все могло получиться иначе, вся его жизнь могла сложиться иначе. Да разве он несчастлив, разве он жалел когда-нибудь?…
Прощай, прощай!
Ну вот, все прошло. Минутная слабость, сентиментальная слабость прошла. Теперь пора включаться в новое задание. Новоиспеченный вдовец поможет ему окончательно забыться. Поможет забыть.
… Ждать пришлось долго. Мерзнуть и ждать, когда последний скорбящий гость покинет квартиру. Он не рассчитывал на такое долгое ожидание, а то бы потеплее оделся. Он так в конце концов замерз, что начал завидовать своей жертве, которая сидит себе в тепле, наливается водкой.
Ну вот, наконец-то! Все разошлись. В состоянии ли его жертва читать? Да и вспомнит ли о рукописи? Он прислал ее сегодня утром с курьером перед самыми похоронами. До этого прочитать у него не было времени, значит, остается только одна возможность – читать сейчас.
Придется еще подождать.
Так и воспаление легких ничего не стоит заработать. Сколько нужно времени пьяному человеку, чтобы вспомнить, найти, прочитать?
Все. Хватит. Жертва по всем расчетам готова к закланию. Ну а если с рукописью что-то не так, он не виноват, он сделал все, как заказчик хотел, остальное не его проблемы. Пора.
В подъезде ему никто не встретился, дверь оказалась незапертой, и вопрос: позвонить или открыть ключом, переданным заказчиком, отпал сам собой. Он вошел в квартиру.
Дантист сидел за столом, положив голову на рукопись. Ну, значит, и с этим пунктом все прошло гладко, ему не в чем будет себя упрекнуть. Он молча подсел рядом, налил себе водки в пустую, нечистую, использованную уже кем-то рюмку. Жертва его встрепенулась, подняла на него осоловевший взгляд и тоже налила себе водки. Выпили, в молчании, не пожелав покойной царствия небесного. Молчание затянулось. Равнодушная, нелюбопытная жертва приняла его как данность, ни о чем не расспрашивала и не выказывала удивления. Но надо было завести разговор, чтобы отвлечь внимание. О чем он хотел говорить?…
– Роман Кириллович…
– Подождите! – Дантист замахал на него рукой. – Помолчите! Вы слишком рано пришли. И вы мне ужасно мешаете. – Он сморщился, словно от боли. – Выйдите в другую комнату. Ну хоть на минутку! А потом уж ладно. Потом, может, с вами и лучше. Если недолго… Если не до конца… Выйдите!
Что он имеет в виду? Странный пьяный человек. И совсем он не выглядит убитым горем, не то что на кладбище.
– Ну выйдите, выйдите! Что вам стоит? Пожалуйста.
Роман Кириллович Королев
Как же они мешали, мешали, мешали и ни за что не хотели разойтись, оставить, наконец, его в покое! Ему нужно было дочитать до конца, а они не уходили – и все тут.
На конверт он наткнулся, как только приехали с кладбища. Натолкнулся и вспомнил: вот что! это тот самый конверт! Тот самый конверт, который принес ему курьер. Тот самый конверт, в котором, конечно, содержится разгадка Катенькиной смерти. Но нужно было идти к столу, и читать было некогда.
При первой же возможности он попросту улизнул, закрылся с конвертом в ванной, но едва успел распечатать, едва успел прочитать первый абзац, в дверь застучали. Это Вероника подняла панику, испугалась, что он повесится или вены себе перережет. Пришлось спрятать конверт в корзине под грязным бельем – какое кощунство! – и возвращаться к поминкам.
И вот они все не уходили и не уходили и терзали его душу воспоминаниями, пили за упокой души Катеньки, восклицали: как же так! – и мешали, мешали, мешали! И он пил, пил, чтобы заглушить боль – боль не заглушалась, только голова туманилась, и он все боялся, что, когда они наконец уйдут, не сможет дочитать и понять.
