Елена Донцова - Дочери страха
Старуха поглядела на него с некоторым презрением:
– А то ты, парень, не знаешь, куда в таких случаях дети деваются? Ясно, оставила в роддоме. Не сюда же ей было его нести. Кстати, вот припомнила: Тамарка, мать ее пропащая, тоже Лизу в дом из казенного заведения взяла, когда той уже годика три, наверное, исполнилось. И зачем только брала?
– Вот это сенсация! – завопил Стас в коридоре. – Внук или внучка миллионера мучается в приюте! Золушка оказалась матерью-кукушкой! Молодец, такое нарыла! Только, только… блин, доказательства нужны. Одна старушка – это не катит. Старушку можно и подкупить.
– Иди за мной! – велела Ульяна. – Будут сейчас тебе доказательства.
Они прошли в комнату Генки.
– Снимай, – приказала девушка. – Вот в этой комнате и был зачат герой твоего будущего репортажа. А теперь направь вот на эту фотку.
Она поднесла к объективу фотографию беременной Лизы. Стас запрыгал вокруг, тщательно наводя камеру. И вдруг улетел куда-то в угол. В следующий миг страшный удар между лопатками сбил Улю с ног. Она ударилась головой о батарею и на пару секунд потеряла сознание. Когда же вновь открыла глаза, Стас уже испарился, а над ней нависал Генка и пинал ногой в бок.
– Ты чё, оборзела? – орал он. – Кого в мой дом привела? Кто разрешил фотку брать?
Уля молчала, прислушивалась к своим ощущениям. Она всегда, с раннего детства, до ужаса боялась физической боли, удара, побоев. Родители ее пальцем никогда не трогали, но, если отец во время выговора подходил к ней слишком близко, Уля в ужасе закрывала голову руками. Она даже пластической операции ни одной не сделала, хотя ненавидела свою внешность, а особенно это щуплое детское тело. И все из страха перед болью. И вот теперь ее на самом деле побили, и, кажется, собирались руки распускать дальше, а Уля вдруг с удивлением поняла, что не так уж это и страшно, особенно если неожиданно. Она не заплакала, только быстро подобралась, отползла в угол и оттуда сказала:
– Зачем ты меня бьешь? У меня кости детские, тоненькие. Поломаешь что-нибудь – кому от этого лучше будет?
Генка глянул на нее удивленно, скривился, но бить больше не стал, только сказал:
– Разве ты не поняла, что здесь все решаю только я? Я сам придумаю, как выгодно раскрутить это дельце. Твое дело – помогать мне, если хочешь вернуться к своему папочке. Поняла, цыпа?
– Поняла, – кивнула головой Уля. – Но в результате твоего гениального замысла я должна вернуться домой. Для тебя это единственный шанс получить большой куш. Если пойму, что ты стараешься для этой девки, – убью и ее и тебя. Это мое условие.
Лиза
Операция «Переезд» завершилась, можно было ехать домой. Но Миша сказал ей:
– Слушай, если не очень устала, то давай съездим в одно место.
Он весь день сегодня выглядел озабоченным. Отвлекался, только когда возился с вещами и с ребенком, болтал с Андреевной. А в машине снова напрягся. Лиза не стала лезть в душу, но то и дело поглядывала на друга с беспокойством. Может, он из-за Сонечки обиделся? И тут же согласилась съездить, куда ему нужно.
Приехали в тихий дворик где-то на окраине города. И тут у Лизы впервые екнуло сердце: «Неужели привез к себе домой? Зачем это, не нужно!»
За эти дни она в общем-то многое узнала о Михаиле. Знала, что большую часть жизни он прожил в маленьком научном городке Сарове, родители его были учеными-физиками, докторами наук. Миша был поздним ребенком, он родился уже тогда, когда наука в стране начала загибаться и научная деятельность родителей пошла на спад. Тем не менее после окончания школы он по стопам отца поступил в университет, на физфак. Но отучился только два года. Потом мать сообщила, что отец его заболел, тяжело и необратимо. После этого Миша оставил учебу и через знакомых получил работу шофера в фирме Рэма Гриневича. Через год сподобился возить и самого хозяина, заменяя приболевшего сотрудника. Хозяин его приметил и определил в личные водители для своей несовершеннолетней дочери.
Коллеги сразу предупредили: оттуда не возвращаются. Устроили отвальную, больше похожую на похороны. Но Миша был убежден: если честно выполнять свои обязанности и быть терпеливым, то все получится. Сам с собой заключил пари, что сдюжит. Но через два месяца работы с Ульяной он уже начал задумываться о том, чтобы уволиться по собственному желанию. Удерживала только мысль об отце. За это время он сделался законченным женоненавистником, хотя и до этого женский мир был для него тайной за семью печатями. Постоянной подруги никогда не имел, понимая, что вытянуть стариков родителей и собственную семью одновременно он просто не в силах. А в короткие связи вступать не мог из-за патологического чувства ответственности. Так и жил монахом, заморозив себя до лучших времен.
Иногда Лизе ужасно хотелось его растормошить. Но она тут же спохватывалась: нет, пусть это сделает другая женщина, чистая, достойная. Отношение к ней Михаила было для нее загадкой. Каждое новое утро она находила его в машине внутренне застывшим, застегнутым на все пуговицы. Это пугало ее и расстраивало. Как будто он видел в ней Улю. Но стоило ей заговорить о своих заботах, страхах, о Сонечке – Миша тут же оживал и становился заботливым и деятельным другом. Но – всего лишь другом. А Лизе порой так хотелось большего…
Вот и сейчас она решила довериться судьбе и ни о чем не спрашивать. Зашли в подъезд, на лифте поднялись на какой-то высокий – кажется, последний – этаж. Миша по-прежнему ничего ей не объяснял. Достал ключ из кармана, открыл дверь.
Лиза застыла на пороге. Воздух в квартире был спертый, пахло пылью и чем-то вроде лаванды.
– Это твоя квартира? – подняла она глаза на Мишу. Тот уже скидывал ботинки, тащил из-под табуретки какие-то тапочки.
– Нет, что ты, я в коммуналке живу, – ответил тот. – И к себе в гости я бы тебя сперва пригласил вообще-то. Я хочу тебе кое-что показать. Только не пугайся.
– После таких слов мне уже хочется в обморок упасть.
– Ты сначала в комнату зайди, – посоветовал Миша.
Она зашла, осмотрелась. Комната как комната, ничего необычного. Вся мебель из прошлого века, и, похоже, с той поры в комнате никто и не живет. Громоздкая мебель вдоль стен, круглый стол посередине…
Стол? Лиза вздрогнула и уставилась на него во все глаза. Круглую столешницу полностью закрывала бордовая плюшевая скатерть. Она давно потеряла свой вид, тарелки и стаканы оставили на ней свои глянцевые следы. Края спускались почти до пола. По периметру скатерть окаймляла густая бахрома. На каждую бахроминку внизу была нанизана небольшая продолговатая ракушка. Они чередовались: красная, голубая, зеленая, желтая, а потом все повторялось. Там, где ракушки оборвались, бахроминки расплелись и смешно топорщились целым веером непослушных курчавых нитей.
Лиза опустилась на корточки и дрожащей рукой приподняла скатерть. Там, под столом, было настоящее кукольное царство. Стоял маленький деревянный стол, тоже накрытый скатертью из куска яркого атласа. На нем – пожелтевшая от времени кукольная посуда, жестяные кастрюльки и приборы, вырезанные из бумаги малюсенькие салфеточки. Вокруг стола сидели резиновые пупсы и пластмассовые куклы с пухленькими коричневатыми ножками и ручками, с широко распахнутыми голубыми глазенками. Их полусжатые кулачки чинно лежали на скатерти. Сколько лет длился этот бесконечный пир? Куклы об этом молчали. И только одна из них, больная или наказанная, лежала с закрытыми глазами в кроватке у задней ножки стола. Кукла была инвалидом – у нее не было руки. Маленькая собачка берегла ее покой на коврике у кровати.
Девушка не сумела встать на ослабевшие ноги и просто села на пол.
– Кто это сделал? – дрожа, прошептала она. – Куда ты меня привел? Как такое может быть?
– Лиз, не пугайся. – Миша не стал поднимать ее с паркета, а просто сам опустился рядом, сжал в своих ладонях ее похолодевшие от страха пальцы. – Это квартира Надежды Сергеевны. Она всегда оставляет мне ключи, чтобы я присматривал за порядком. А вчера зашел, посмотрел на этот стол – и меня как током ударило. Заглянул под скатерть, а там все как ты рассказывала. И я подумал – ты должна сама это увидеть.
– Но почему, – бормотала Лиза, – почему это все так странно выглядит? Разве… разве в этой квартире есть ребенок?
– Да тут уже сто лет никто не живет! А ребенок здесь когда-то был – Ульяна. Потом Рэм Григорьевич перевез семью к себе. Надежда Сергеевна иногда сама здесь убирается, но домик под столом не разрушает. Наверное, ей приятно вспоминать то время, когда Ульяна была маленькой хорошей девочкой и играла в куклы, а не устраивала пьяные дебоши в клубах.
– Но если это Улин домик, то почему я его помню?!
– Может, вы сестры? – предположил Миша.
– Ага. Близнецы.
– Двойняшки не обязательно бывают похожи.
– А потом я оторвала кукле руку и меня отдали на перевоспитание в семью алкоголиков.
