Павел Амнуэль - Мир «Искателя», 2004 № 04
И тут же, точно боясь, что он не ответит, что, несмотря на все, согласится ее отпустить так просто — после всего, что было меж ними, сегодня и всегда, — произнесла:
— Завтра я тебе позвоню. Хорошо?
Павел никак не прореагировал на ее слова. Должен был, но не ответил, не просил продлить визит. Лишь когда истекли полминуты, сказал, обращаясь к кому-то, кого не было в комнате:
— Я должен был… ничего не попишешь, должен.
— Ты о ком? — Она не удивилась, что спросила именно так. Казалось, иначе и спросить нельзя было. Точно ответ был известен ей, и она хотела лишь услышать его из уст Павла.
— О Караеве. Ты же хотела спросить меня о нем, да?
И снова она не удивилась.
— Это так долго объяснять, — произнес он наконец. — Так долго. Не знаю, станешь ли ты меня слушать.
— Я всегда тебя слушаю.
— Услышишь ли…
Прежде он так не говорил. На мгновение Серафиме показалось, что голос, произнесший эту фразу, принадлежит другому человеку, незнакомому, который старше Павла лет на пятнадцать-двадцать. Она вздрогнула и неожиданно для себя взглянула в его глаза. Просто чтобы куда-то смотреть.
Она тут же пожалела об этом. Потому как именно они постарели на указанное число лет, постарели стремительно и необратимо, будто подгоняя и весь организм последовать их заразительному примеру. И, кажется, он покорился им и уже с некоей даже охотою был готов следовать неотвратимому.
— Наверное, я просто устал от всего этого… — произнес он потухшим голосом. — Просто устал от необходимости постоянно быть в форме, быть готовым, соответствовать, подавать надежды, выполнять и перевыполнять, предугадывать следующий этап, вырабатывать решения. И всегда знать при этом, что все твои действия не более чем крохотный шажок в направлении, не имеющем для тебя значения, шажок в то будущее, что ты не выбирал, к которому не стремился, которое пугает ночными кошмарами и дневными стрессами. Изо дня в день, каждый день, каждый неизбежный последующий день, слишком похожий на все предыдущие, неизменный, неколебимый, неотвратимый… — он говорил, с каждым словом все тише и тише, уже не слыша и самого себя. Наконец замолчал вовсе. И, подняв голову и встретившись с ней глазами, добавил: — Так просто всего не объяснить. Я сам не понимаю… пока еще. Когда-нибудь, конечно, пойму… в свое время. А сейчас остается жить и ждать, — и, неожиданно сменив тему, сказал: — Я давно уже собирался сделать это. Не знаю, сколько лет, просто давно, без датировки. Наверное, с тех пор, когда первый раз приехал на свою малую родину, в Спасопрокопьевск, в качестве уполномоченного лица. Может, даже еще раньше, не знаю. Да и неважно это. Случай удачный подвернулся… Нет, так нельзя говорить, просто…
Он ничего более не сказал.
— Когда я тебя попросила, ты уже был готов?
— Нет, — честно признался он. — Одно дело мечтать и грезить, а совсем другое — давать обещания, за которые надо будет держать ответ. Так что…
— Я тебя уговорила.
— Я сам себя уговорил. Просто признал тот неоспоримый факт, что дальше будет хуже.
Услышав эти слова, в последующие мгновения Серафима почти завидовала ему. Она оказалась права, он смог вырваться, смог прорвать кокон, и выйти из него, и лепить новый кокон уже по собственному разумению, более просторный и удобный, потому как редко какой человек может жить без кокона.
— И незаметно принял это как данность, как неизбежное. Может быть, заставил себя принять, но только самую малость, — Павел точно оправдывался перед кем. — И очень удачно сложились обстоятельства. Обе горы сошлись к одному Магомету, не воспользоваться этим было бы… — Он оборвал себя и продолжил уже другим тоном и другими словами: — Я не мог.
— Понимаю.
— В первый раз, ты была права, обстоятельства сложились так, что я мог исполнить лишь твое желание… хорошо, что ты от него решила отказаться.
— Наверное. Прости, я так неловко предупредила тебя об изменении обстоятельств… да и сегодня тоже…
Он не обратил на ее слова никакого внимания, потому как уже принял их.
— Сегодня нам просто повезло, — неожиданно сказал он. Серафима кивнула. И почувствовала, что еще немного, еще несколько его слов, и она не сможет уйти. — Мы стали свободны.
Серафима хотела что-то сказать, но слова не вырвались из ее уст. Может, и к лучшему.
Она не заметила, как произнесла последние слова вслух.
— А потом все вернется на круги своя, на пять лет назад, — сказал Павел, снова целуя сосок ее груди. — Будет куда проще, — новый поцелуй. — И доступнее. Всё доступнее. Даже ты.
Серафима захотела, чтобы он снова оказался наверху. Чтобы снова овладел ею. Тогда она снова будет вынуждена притворяться, и позже ей легче будет уйти с тем, что она забрала из его квартиры. И она взяла в ладони его голову и прижала к своей груди, а нога ее скользнула под его ногу, ожидая, что он вслед плавно перетечет к простершемуся перед ним всегда желанному лону.
Интересно, что он сейчас чувствует? Захочет ли, готов ли, она могла лишь сожалеть, что не в силах постигнуть ответа на столь простые вопросы.
Если он не возьмет ее, как тогда освободиться ей самой? Ведь невозможно обрести столь бесценный дар, тем более тому, кто знает о нем лишь понаслышке, не отдав взамен самое дорогое и самого дорогого… самого себя.
А есть ли для нее место там? В мире этой свободы?
Но Павел загорелся, и она не думала более об этом. Вспомнила лишь свой разговор с отражением в зеркале, собственные слова об осаде замка. И опустила руки, предоставив себя в полную Павлову волю. Откинула голову назад, решив посмотреть, сколько ему понадобится времени на усладу, насколько больше, чем обыкновенно.
Павлу хватило одиннадцати минут. Почти вдвое больше обычного.
— Это ужасно, — сказал он, отдышавшись, — но я хочу тебя как какой-нибудь кролик. Просто другой мир…
Серафима молчала. Сейчас можно уходить, она же все ждала и лежала безмолвно и бездвижно, точно в преддверии какого сигнала.
Павел смотрел в потолок, теребя в руке галстук, он всегда что-то теребил, когда хотел сказать, но не знал, с чего лучше начать свое сообщение. Серафима решила собираться, и рывком села.
— Иван остался не там, — неожиданно произнес он. — Его отвезли по шоссе к Катуару и уже там оставили, чтобы ниточка через него потянулась.
Павел не договорил, Серафима закрыла ему рот ладонью.
— Расскажешь потом, — просто сказала она, поднимаясь.
Он кивнул.
— Уходишь?
— Мне пора. Мне, в самом деле, пора, — повторила она, точно услышала возражения. Но Павел промолчал. Без единого слова смотрел за тем, как она одевается, нарочито медленно, излишне томно, как показалось ему, а когда Сима повязала пояс, так же молча прошел следом в коридор.
— Я буду ждать, — сказал наконец он.
Серафима сперва не поняла, о чем идет речь, и хотела переспросить, но после вспомнила — она обещала позвонить.
— Да, конечно, я знаю.
И она покинула квартиру. Дверь за ней закрылась не сразу. Наверное, Павел еще некоторое время смотрел ей вслед, как она шла к лифту. Нажав кнопку, она услышала скрип и негромкий, нарочито негромкий, как ей показалось, хлопок. Только после этого она решилась заглянуть в сумочку и, заглянув, облегченно вздохнула. Все взятое оказалось на месте. Как и следовало ожидать.
В лифте она порвала все бумаги, что были с ней, обрывки же, немного подумав, бросила в открытый мусорный контейнер — к нему как раз подъезжал мусоровоз, повременивший чуть со своей процедурой ради симпатичной женщины. Следом полетел и диск.
Подождав, пока мусоровоз скроется за поворотом, она подошла к машине. И, отключая сигнализацию, четвертый раз напомнила себе, что теперь совершенно свободна. Совсем. Навсегда.
Как Лилит, изгнанная из рая.
Павел некоторое время еще стоял у раскрытой двери, вслушиваясь в удаляющиеся шаги Серафимы. И только когда подошел лифт, ушел в комнату. Хлопнул дверью, тут же остановился и отпер ее снова. Почему-то был стопроцентно уверен, что Сима вернется. Вернется сейчас же, даже не успеет сесть в машину, просто постоит подле нее и повернет назад. А значит, ему следует ждать ее через несколько минут. А пока…
Павел решительно повернулся и подошел к занавешенной ковром стене, в которой располагался его тайник. Резким движением откинул ковер, завернул его и заткнул за спинку дивана. Повернул крохотную ручку, отпиравшую дверцу. В это мгновение он почти не сомневался в том, что достиг цели. Червячок, предупреждавший с первого сегодняшнего звонка о чем-то подобном, не мог ошибаться. Никогда не ошибался, всякий раз подкрепляя кажущиеся на первый взгляд беспочвенными подозрения неопровержимыми уликами, фактами, против которых невозможно пойти. Значит, сигнал червячка верен и на сей раз, можно не сомневаться, что…
