Фридрих Незнанский - Считалка для утопленниц
– Мы с Зиночкой знакомы уже четвертый год, удивительная была женщина. Знаете, добрейшей души человек. Когда она мне рассказывала о своем бывшем муже, а он же самодур, типичный тиран, никогда не осуждала его. Говорила – войну прошел, Берлин брал, чудо, что жив остался. Он же впереди танков в атаку ходил. А там такой расклад был – из сотни бойцов выживал только один. Вот она и объясняла его тяжелый характер тем, что в молодости ему пришлось много хлебнуть. Только я думаю, она его просто оправдывала. Хотя видите, прожила с ним чуть ли не шестьдесят лет, а все-таки не выдержала, развелась. Решительная женщина. Нужно ей было, конечно, раньше от него уйти, тогда бы и с сыном отношения не испортились. Но на то время она еще, видимо, не созрела.
Щербак понимал, что старику хотелось говорить о Зинаиде Михайловне, чтобы не чувствовать одиночества, которое наступило после ее смерти.
– Жила она скромно. Но гордая была женщина, я же ей пытался помогать, но она твердо сказала: привыкла рассчитывать только на себя. У нее месяц назад был день рождения, тут уж я решил подарить ей хороший телевизор, потому что у нее был старенький, с маленьким экраном. Даже спрашивать у нее не стал – просто купил и доставку оформил на ее адрес. Вы не представляете, как она была потрясена, когда мы сидели за столом и отмечали ее день рождения, а тут привезли телевизор. Она так растерялась, пыталась объяснить, что ошибка произошла, но я ей сказал – не ошибка, это подарок. Уж она меня ругала! Говорила – такие расходы, это безумие…
Ремизов грустно улыбнулся, вспоминая события того счастливого для них обоих дня.
– Муж ведь ее не баловал, держал в черном теле. Скупердяй был. Я такого не понимаю. На что откладывать деньги? В гроб забрать с собой, что ли? Вот я и старался компенсировать ее вынужденную бедность. Как она ни упиралась, всегда приносил что-нибудь вкусненькое. Отговаривался, что сам принес – сам и съем. Это чтобы она не чувствовала неловкости.
– А внука ее вы видели?
– Да, он иногда приезжал. Неприятный тип. Просто не укладывается в голове, что у такой удивительной женщины такой никчемный внук. Но она его очень любила, он ведь единственный из родственников, кто ее навещал. Дочь Зиночки, мать Дмитрия, умерла уже давно, сын из Москвы уехал вместе с женой. Ведь муж Зины выгнал их, вы знали это? Бедная Зиночка, сколько же выпало на ее долю! – опять вернулся к прежней теме Ремизов.
– А как Дмитрий относился к бабушке?
– Потребительски. Приезжал поесть, попить, телевизор посмотреть. И всегда на прощание просил у нее денег на дорогу.
– Как – на дорогу? – не понял Щербак.
– Он так говорил: «Бабуля, подбрось на дорожку». Она ему и давала, притом немало. Я видел – то пятьсот, а то и тысячу. На всем экономила, чтобы для внука приберечь денежки. Я ее убеждал, что Дмитрий – взрослый мужчина, он должен ей помогать, а не она из последних отдавать. А она мне в ответ, что у него жизнь сложилась неудачно, что сирота… В тридцать пять лет сирота, – с иронией сказал Ремизов. – Он же и не работал толком. То там, то сям, прыгал с места на место.
– Он знал, что у бабушки появился новый телевизор?
– Да. На следующий день после ее дня рождения заходил якобы поздравить. С бутылкой водки и батоном хлеба. Правда, колбасы граммов двести принес.
– Он один был?
– В тот раз один. Дмитрий всегда предварительно звонил. И когда знал, что я у нее, приходил один. Но без меня приводил дружков. Зиночка кормила всю ораву, потом посуду мыла, убирала после них. Я хотел поговорить с Дмитрием, что некрасиво использовать пожилого человека, но она мне запретила. Говорила: мой внук – мой крест. Редкой доброты была женщина.
В глазах Ремизова появились слезы, и он промокнул их платком. Его кадык заходил над расстегнутым воротником рубашки.
– Я думаю, что ее… – его голос прервался, но он овладел собой, – убил Дмитрий с дружками.
– Почему вы так думаете, Вениамин Осипович?
– А больше некому. Она же составила завещание на квартиру на его имя. И я сам предложил ей хранить у меня завещание, когда понял, что от Дмитрия можно ожидать всего. И не только потому, что он сидел в тюрьме. Это уголовник по образу жизни. По убеждению, если хотите… Я ему в глаза смотрел и все про него понял. Эх, не уберег я Зиночку, – голос у Ремизова опять дрогнул. – Так и не удалось убедить ее переехать ко мне. Не хотела быть мне в тягость, говорила, что не хочет расстраивать своими болячками. А я ведь как чувствовал что-то, когда меня дочка к себе пригласила погостить. Не хотел я уезжать, но дочка так уговаривала, да и внучат я уже год не видел. А Дмитрий как будто дожидался этого момента, чтобы у Зиночки поддержки не было. Нужно было ее уговорить поехать со мной, дочка не возражала. Но Зиночка такая деликатная женщина, не хотела осложнять жизнь моей дочери. У той квартирка маленькая, деток двое, муж… Вот встретил я на старости лет свое счастье да и потерял его.
Ремизов опустил глаза и сцепил пальцы. Видно было, что он пытается взять себя в руки, и ему это опять удалось. Щербаков оценил мужество старика, он сочувствовал ему, но нужно было узнать побольше о внуке Заботиной и его дружках.
– Вы не запомнили случайно, как зовут дружков Дмитрия?
– Я их видел всего несколько раз. Имен не знаю, но они такие же, как и Дмитрий. То есть того же пошиба. Как жаль, что я ничем не могу помочь следствию.
– А вы не знаете, где живет сын Заботиной?
– В Липецке, она мне говорила.
– Мы не нашли в ее бумагах ни одного письма от сына.
– У них сложные отношения, это из-за ее мужа. Но в этом году он ей звонил дважды – на Новый год и день рождения. Она была так счастлива. Когда пришел Дмитрий, сказала ему о звонке.
– И что?
– Он спросил, живет ли его дядя по прежнему адресу. Зиночка сказала, что он живет там же, где и прежде. У меня сложилось впечатление, что Дмитрий спросил неспроста. Вы ведь не знаете, где он сейчас? Я думаю, вам нужно его искать в Липецке. Когда-то он останавливался у дядьки, тот пригрел его, мне Зиночка рассказывала. У них там что-то произошло, я толком не знаю. В общем, дядька его выгнал. Но это было давно. Если сын не пошел характером в своего отца, то, может, и принял племянника.
Щербак собрался было уходить, но Ремизов вдруг спохватился.
– А ведь в папке с завещанием Зиночка вроде бы оставляла мне на хранение еще какие-то бумаги. Давайте посмотрим, может, там адрес сына.
Адреса в бумагах не оказалось, но зато был телефон. И внизу приписочка: «Веня, если нужно будет сообщить что-то срочное, вот телефон моего сына Сергея Степановича».
– Я ни разу не заглядывал в папку, необходимости не было, – виновато сказал Ремизов, пока Щербак записывал номер телефона в свой блокнот.
– А ведь вы нам помогли, – пожал руку старика Щербак.
«Ох, лоханулся я», – подумал с тоской Гринев, когда его вместо лекционного зала привели в кабинет следователя. Петраков сразу слинял, словно не он придумал эту засаду. Громила хоть и оказался не бандитом, но от этого Гриневу легче не стало. Потому что следователь встретил его как старого знакомого, даже пошутил непонятно о клиентах, которых кто-то у него отбивает. Гринева усадили и безо всяких предисловий сняли отпечатки пальцев.
– Это еще зачем? – встревоженно спросил Гринев и получил отлуп.
– Надо!
Надо им – и все тут! Гринев запаниковал. А когда эксперт подошел с какой-то палочкой, похожей на те, которыми чистят уши, и велел открыть рот, Гринев струхнул. Неспроста на него насели, что-то им известно. Нет, не на лекцию его привезли. И никакие соседи на него не жаловались. Его, как младенца, обвели вокруг пальца и заманили в ментуру. А он, дурак, повелся на их наглую ложь, приоделся, побрился. Не зря Петраков откровенно ржал, наблюдая за его сборами. Что они знают? Если бы пришли к нему домой из-за барахла, то начали бы обыск. Значит, с этой стороны ему ничего не грозит. А грозит совсем другое, еще хуже. Старуха! Они взяли его из-за бабки! Откуда следакам известно то, чего знать никак не могли? Квартира старухи на другом конце Москвы, считай за городом, к тому же должна была сгореть. Как они вышли на его след? Кто его сдал? Ведь Митька залег на дно, Кирпич уехал к бабке в Локтево, а тот, третий, вообще попал в их компанию непонятно откуда. Какой-то старый знакомый Митьки, с которым они несколько лет не виделись, а он прилепился к ним и потащился с их компанией к Митькиной бабке.
Громила вышел следом за лейтенантом и больше не возвращался. Следаку позвонили по телефону, и он коротко ответил:
– Давайте.
«Что давайте?» – хотел спросить Гринев. Но через минуту зашел мент и так же коротко скомандовал:
– Пошли, Гринев.
Он еще на что-то надеялся, гнал от себя нехорошие мысли, но когда перед ним распахнули дверь в «обезьянник», все надежды мгновенно испарились. Будут держать, пока не проверят «пальчики». А они же пили у бабки, бутылки оставили. Но ведь квартиру подожгли, Митькин кореш посоветовал. Как же его зовут-то? Почему-то Гриневу это сейчас показалось очень важным – вспомнить имя Митькиного дружка. Он обхватил голову обеими руками и наклонился, упершись локтями в коленки.
