Екатерина Лесина - Золотые ласточки Картье
Софья пожала плечами и протянула сложенный вчетверо лист.
– Выпал, – сказала она. И не дожидаясь, пока Стас лист возьмет, развернула.
Рисовала Маргоша… не очень хорошо рисовала Маргоша, но ласточку изобразила весьма точно. Стас видел ее дважды, и то узнал. Тонкие крылья, хвост-игла, глаз, аккуратно зарисованный ручкой.
– Интересно, – Софья нахмурилась.
Ей не шло хмуриться, на лбу появлялись морщины, а само лицо делалось… грустным?
– Что именно интересно? – Стас боролся с желанием лист отобрать, останавливало лишь понимание, что без боя Софья не сдастся, а в этом случае как раз лист и пострадает.
И вообще, он ведь не первоклассник, чтобы с девчонкой драться.
– Откуда она узнала про нее?
Софья сунула пальцы под ворот серой рубашки, скучной такой рубашки, и потянула цепочку.
Вытянула. Ласточку. Точь-в-точь такую же ласточку, как у Васьки.
– Откуда? – В горле у Стаса пересохло.
Васькина? Нет, быть того не может. Копия? Если так, то очень хорошая, потому что Стас, которому ласточку позволили рассмотреть и даже прикоснуться, – Софья явно желала отпрянуть, но сдерживалась – разницу увидел сразу. Золото. Алмазная пыль на крыльях и желтый птичий глаз.
Желтый!
У Васькиной – синий.
– Откуда она у вас? – Стас от ласточки руку убрал, и Софья подвеску спрятала.
А ведь и Анька носила украшение так, чтобы его не видели. Какой в этом смысл? Стас никогда-то женской логики не понимал, но разве украшения не делают именно для того, чтобы их демонстрировать окружающим?
И если так, то прятать ласточку по меньшей мере глупо.
– Расскажу, – Софья не отвела взгляда и подбородок вздернула.
Упрямая. И всем своим видом показывает, что, что бы она ни задумала, от своего не отступится.
– Расскажу, если и вы мне расскажете, что вас с Анной связывало, – она погладила ласточку сквозь ткань рубашки. – Это будет справедливо.
Помолчав с минуту, она добавила:
– Если у нее тоже была ласточка, то… я имею право знать.
– Нечего рассказывать.
Случайный игрок? Ничего подобного. Васька наверняка знал про ласточку. А еще про что? Про тот единственный поцелуй, свидетелем которого стала Маргоша? И если так, то…
– Анна любила Ваську. Что бы там Марго ни говорила. – Стас поднял брошенную блузку темно-пурпурного колера. – Любила вполне искренне и… взаимно.
– А ты?
– А что я? Я ж не знал… точнее, как не знал, догадывался, конечно, только… знаешь, странное такое ощущение было. Сейчас вот понимаю, а тогда просто внимания не обращал. Когда она появлялась, то… все остальные блекли. И не важно, что на Нике дорогое шмотье, а Маргоша вся из себя раскрасавица, что Машка – блондинка с четвертым размером… мужская мечта.
Софья фыркнула, показывая, что́ она думает об этаких мужских мечтах.
А ведь и в самом деле все было очень странно. Почему так? Стас не знал.
Сессия. И учеба, а учился он старательно, не потому что так уж увлекся процессом, но желая доказать отцу, что он, Стас, вполне способен в этой жизни самостоятельно устроиться. Васька тоже зубрил, хотя ему, как ни странно, учеба давалась легко.
– Память хорошая, – говорил Васька, точно оправдываясь за эту свою способность. И грыз яблоки, не потому что память улучшали, а потому что яблок им клиент привез два ящика.
– Мальчики, не занудничайте, – тянет Ника. Ей скучно.
Душа жаждет веселья, а желающих веселиться нет. Завтра экзамен по бухучету, а предмет ведет престарелая Мария Поликарповна с характером стервозным и памятью отменнейшей.
– Пойдем погуляем, – ноет Никуша, облизывая яблоко. И вид у нее притом препошлейший. Ника хороша. Кашемировый свитерок сидит в обтяжку, как и кожаная юбка.
Стас вспоминает, что девки у него не было… давно не было.
Бухучет становится скучен.
Ника не даст, подразнит, но и только. Маргоша не лучше. Сидит, прижимается к локтю, еще немного, и на шее повиснет, но чуть до дела, так сразу станет невинность оскорбленную разыгрывать.
И разбирает оттого несказанная злость.
– Шли бы вы… девочки, – ворчит Васька, подхватывая очередное яблоко, крупное, спелое. Вгрызается в него, и сок брызжет.
– А что, нехороши? – Ника надувает губы. – Или ты, кроме своей Анечки, никого не видишь?
– Тебе-то что?
Васька настроен вполне благодушно.
– Ничего. Тебя, дурака, жалею, – Ника погладила Ваську по голове. – И тебя, Стасичек, тоже… приворожила она вас. А вы и рады.
– Да ну? – Стасу бухучет не идет никаким боком, потому, наверное, он и рад этой теме, которая от бухучета позволит отвлечься. – Никуша, ты ж у нас современная девочка, а в такую ерунду веришь.
– Современная, – Ника яблоко откладывает. – Только верю. Скажи, Стасик, я красивая?
– Красивая.
Ответь он иначе, и Никуша разобидится. И ладно бы дело лишь в обиде было, так нет же, затаит злость, мстить возьмется, а кому это надобно?
– А Маргоша?
– И Маргоша.
– А Машка?
– Слушай, Ника, это-то при чем?
– При том, Стасичек, – Ника закидывает ногу за ногу, демонстрируя острые коленки. – Что стоит появиться Аньке, как все про нас забывают. Если и пялятся, то на нее.
– Кто пялится? – Ваське эта тема не по душе.
– Все. Ладно вот ты, ты у нас влюбленный, тебе сам бог велел… Стасик вот тоже взгляда не сводит.
– Неправда!
– Правда, Стасичек, еще какая правда! Толик только на нее и смотрит. Пашка вздыхает… Артемка…
– Прямо роковая женщина.
– А и вправду роковая, – Никуша улыбается нехорошей своей улыбкой. – И вот с чего бы. Она ведь не особо красивая…
– Не во внешности дело, – обижается за любимую Васька. – У нее душа…
– У всех душа, Васенька, если нашему религиоведу верить. Только почему-то смотрят все на Аньку. кстати, не только вы… обрати как-нибудь внимание, Стасик. Тебе, Васька, я не говорю, ты у нас слепой и глухой, а вот дружок твой…
– Ника, – Васька стряхнул личину веселого простака. – Чего ты добиваешься?
– Ничего. Просто интересно. Так что, Стас, посмотри… выступи независимым экспертом. Ладно?
…и ведь разговор тот, пустой, кухонный, один из тех, которые выветриваются из памяти на раз, засел в голове.
Нет, Стас за Анькой не следил. Присматривал, скажем так. Или присматривался? Главное, что он и вправду подмечал кое-какие странности.
Анну любили. Вне зависимости от пола и возраста. Старая вахтерша Васильевна, тихо ненавидевшая вообще студенчество как класс, Анне улыбалась и называла ее Аннушкой, секретарши в деканате никогда не выставляли ее за дверь, Ольга Григорьевна, библиотекарша со сволочным характером старой девы, всегда-то находила для Анны и время, и нужные книги.
Да и сам Стас… нельзя сказать, чтобы Анна его очаровывала. Нет, она была, несомненно, симпатичной девчонкой, несмотря на то, что одевалась и вправду лишь бы как, но… симпатичная – это мало. Недостаточно.
Так почему же он, Стас, и вправду не способен был отвести от Анны взгляда? Почему, стоило ей приблизиться, и у него появлялось желание слушать ее? Смотреть на нее? Любоваться?
Приворот? Внушение? Чушь какая… Или все-таки…
Сейчас, годы спустя, все кажется надуманным, натянутым, и знание не спасает. А Софья, такая же серая мышка, которая и не серая вовсе, и не мышка даже, ждет рассказа.
И рассказывать особо-то нечего.
– Она мне нравилась, и, по-моему, я был ей симпатичен. Так уж получилось, что мы оказались вместе… Никин день рожденья? Или Толиков? Не помню уже, что за праздник, но я выпил. Не думай, что напился, к этому времени я уже знал свою меру.
Софья подперла подбородок кулачком.
Анна тоже сидела вот так же, и бывало – сидела долго, глядела на собеседника серыми глазищами, слушала, и казалось, что для нее нет ничего важнее этого рассказа.
– Анька джин-тоника впервые попробовала. Она вообще не пила, а джин – коварная штука, вроде и алкоголя в нем одна капля, но с газировкой намешан, оттого и шибает по мозгам очень резко. Опомнились мы уже на балконе.
Стас потер подбородок, вспоминая безумное ощущение счастья.
– И да, целовались, но… но дальше дело бы не зашло.
Он вообще слабо понимал, как оказался на этом балконе и почему Анна рядом, в его объятьях, и за шею цепляется. Он помнил ее запах, сладковато-цветочный, легкий и в то же время дурманящий.
И собственное нежелание отпускать ее.
Пробуждение, резкое, холодное. Ужас. Раздражение, потому как Стас представить себе не мог, что он на подобное способен. Злость, но не на себя или Аньку – на Ваську, который существует где-то там, за этим балконом, мешая им самим фактом своего существования.
– Я… я не хотела, – Анна всхлипывала и терла глаза руками.
Вот только теперь Стас готов был поклясться, что глаза эти оставались сухими.
Лгала? Провоцировала? Что он вообще о ней знал? Домашняя тихая девочка. Положительная. Бедная сиротка… правда или роль, которую Анна играла?
Ее одежда, нарочито дешевая, простая. Ее работа… Ее манера говорить, опустив очи долу, голосом тихим, словно извиняющимся… И чувство вины, которое возникало, стоило отказать Анне в какой-нибудь пустяковой просьбе. А ведь их было, просьб, и довольно… нет, не требовали они от Стаса каких-либо особенных усилий, напротив, простые, даже элементарные. Проводить, отнести книгу в библиотеку… взять другую… сумку поднести… встретить после работы.
