Джон Карр - Ведьмино логово
Летучие мыши. Девушка отпрянула назад, а Рэмпол с яростью взмахнул палкой. Не рассчитав, он задел кандалы, и оглушительный лязг железа отозвался гулким эхом под сводами комнаты. Громкий писк изнутри трепещущего крыльями облака был ему ответом. Рэмпол почувствовал, как дрожат пальцы, вцепившиеся в его руку.
– Мы спугнули его, – прошептала Дороти. – Я боюсь. Мы его предупредили. Нет-нет, не оставляй меня здесь! Я должна все время быть с тобой. Если не будет света... Эти мерзкие твари... Мне кажется, они уже шевелятся у меня в волосах...
Он успокоил ее, хотя его собственное сердце колотилось как бешеное. Если действительно мертвецы бродят по этой каменной темнице, где они умерли, лица у них должны быть точно такими же, как это пустое, затканное паутиной лицо Железной девы. Запах пота несчастных, которых пытали в этой комнате, все еще держался в воздухе. Он сжал зубы, словно закусывая пулю, как это делали солдаты во времена Энтони, чтобы можно было стерпеть боль, когда им ампутировали руку или ногу.
Энтони...
Впереди показался свет. Они увидели этот еле заметный огонек на верхней площадке лестницы, ведущей в коридор, где находился кабинет смотрителя. Кто-то шел там со свечой.
Рэмпол выключил фонарик. Чувствуя, как дрожит в темноте Дороти, он встал так, чтобы она оказалась у него за спиной, и стал подниматься по лестнице вдоль левой стены, держа палку наготове. Он знал, ощущал с холодной ясностью, что не боится убийцы. Он бы даже испытал удовольствие, если бы пришлось огреть этого негодяя палкой по черепу. Но почему дрожат и прыгают маленькие проволочки в мускулах ног, отчего в животе холод, словно там шевелится противная мокрая тряпка? Это страх. Страх, что он увидит не убийцу, а нечто совсем другое.
Он боялся, что Дороти, которая шла за ним следом, закричит. Он прекрасно сознавал и то, что сам готов закричать, если вдруг позади свечи покажется тень и на голове у этой тени будет треугольная шляпа. Наверху послышались шаги. По-видимому, человек услышал, как они идут, а потом решил, что он, наверное, ошибся, так как звук шагов двинулся в обратном направлении, к кабинету смотрителя.
Шаги сопровождались характерным постукиванием – идущий опирался на палку.
Тишина.
Медленно, нескончаемо долго поднимался Рэмпол по лестнице. Тусклый свет сочился из открытой двери в кабинет смотрителя. Сунув фонарик в карман, он взял Дороти за руку – холодную как лед и влажную. Ботинки его скрипели, однако скрипа почти не было слышно из-за громкой возни и писка крыс. Он подошел по коридору к двери и заглянул внутрь.
На столе посреди комнаты горела свеча в подсвечнике. За столом неподвижно сидел доктор Фелл, подперев голову ладонью; палка его стояла рядом, прислоненная к колену. Его тень, которую свеча отбрасывала на стену, странным образом напоминала статую Родена. А на кровати старого Энтони, выглядывая из-под балдахина, стояла торчком, опершись на задние лапы, и смотрела на доктора блестящими насмешливыми глазками огромная серая крыса.
– Заходите, дети мои, – пригласил доктор Фелл, едва взглянув в сторону двери. – Признаться, мне стало гораздо спокойнее, когда я убедился в том, что это именно вы.
13
Рэмпол медленно опустил палку и, когда ее наконечник стукнулся об пол, оперся на нее. Он смог только выговорить: «Доктор...» – и почувствовал, что дальше говорить не может, что дальше будет только истерический крик.
Дороти смеялась, зажав руками рот.
– Мы думали... – проговорил наконец Рэмпол, сглотнув слюну.
– Да, – согласно кивнул доктор, – вы думали, что я – убийца или призрак. Я предполагал, что вы можете увидеть мою свечу из коттеджа, но мне нечем было завесить окно. Послушай, деточка, тебе нужно сесть. Меня восхищает твоя смелость, подумать только: не побоялась сюда прийти! Что касается меня...
Он достал из кармана старинный крупнокалиберный пистолет и задумчиво покачал его в руке. Вздохнул со свистом и снова кивнул головой.
– Видите ли, мои дорогие, у меня есть все основания думать, что мы имеем дело с очень опасным человеком. Садитесь, пожалуйста.
– Но что вы здесь делаете, доктор? – спросил Рэмпол.
Доктор Фелл положил пистолет на стол рядом со свечой. Он показал на стопку ветхих, покрытых плесенью гроссбухов и на пачку старых потемневших писем; большим платком он вытирал руки, пытаясь стереть с них пыль.
– Раз уж вы здесь, – рокотал он, – мы вместе можем в них покопаться... Нет-нет, мой мальчик, не садитесь на кровать. Там могут оказаться самые неприятные вещи. Вот сюда, на краешек стола. А ты, моя дорогая, – обратился он к Дороти, – садись на стул. В креслах полно пауков.
– Энтони, конечно, вел записи своих дел, – продолжал он. – Я сильно подозревал, что найду их, если как следует поищу... Весь вопрос в том, чт? именно Энтони скрывал от своей семьи. Должен вам сказать, что мы имеем дело с весьма обычной старой историей: с тайным кладом.
Дороти, которая неподвижно сидела, завернувшись в промокшее пальто, медленно повернулась и посмотрела на Рэмпола.
– Я это знала, – просто сказала она. – Я же вам говорила. А после того, как обнаружились эти стихи...
– А-а, стихи, – проворчал доктор Фелл. – Да, нужно будет с ними ознакомиться. Мой молодой друг говорил мне о них. Однако для того, чтобы понять, что сделал Энтони, достаточно прочесть его дневник. Он ненавидел свое семейство; грозил, что они поплатятся за то, что смеялись над его стихами. Вот он и решил использовать свои вирши как средство поиздеваться над ними. Я не очень-то опытный бухгалтер, однако, судя по этим отчетам, – он постукал пальцем по книгам, – он оставил наследникам не слишком большую часть своего огромного состояния. Он, разумеется, не мог окончательно пустить их по миру, поскольку основной источник дохода – это земля, которая не подлежит отчуждению. Но я сильно подозреваю, что значительную часть своего состояния он спрятал так, чтобы они не смогли до нее добраться. Что это было – слитки, золотая посуда, бриллианты? Я не знаю. Помните, в своем дневнике он постоянно повторяет: можно кое-что купить, чтобы их провести, имея в виду своих родственников. И снова повторяет: «Мои красавчики в надежном месте». Помните его печатку? «Все мое ношу с собой» – «Оmnia mea mecum porto».
– А ключ зашифрован в стихах? – спросил Рэмпол. – В них и сказано, где находится тайник?
Доктор Фелл откинул свою старомодную плиссированную накидку с капюшоном и достал кисет и трубку. Выпростав черную ленту, укрепил на носу пенсне.
– Есть и другие ключи, – задумчиво проговорил он.
– В дневнике?
– Отчасти. М-м... Почему, например, у Энтони были такие сильные руки? В те времена, когда он только стал смотрителем, он был довольно тщедушен, а потом окреп, причем в основном окрепли и разработались руки и плечи. Нам это известно... Так?
– Да, конечно.
– Дальше. – Огромная голова доктора снова качнулась. – Вы видели эти глубокие пазы в каменной ограде балкона, верно? По размеру они приблизительно соответствуют большому пальцу, – добавил доктор, внимательно рассматривая свой собственный палец.
– Вы имеете в виду секретный механизм? – спросил Рэмпол.
– И еще одно, – продолжал доктор. – Еще одно, и очень важное, обстоятельство: почему в общей связке находится ключ от двери на балкон? При чем тут балконная дверь? Если он оставил инструкции в сейфе, наследнику, для того, чтобы их получить, достаточно было бы трех ключей: от двери из коридора в комнату, от сейфа и от шкатулки, которая находилась в сейфе. Для чего же нужно было оставлять четвертый ключ?
– Ну, очевидно, в инструкции говорилось, что наследник должен выйти на балкон, – сказал Рэмпол. – Об этом и говорил сэр Бенджамен, высказывая предположение, что там находится западня... Послушайте, сэр! Эти пазы в форме большого пальца... Вы что, считаете, что там скрывается механизм, который нужно привести в действие, нажав...
– Ах, глупости! – воскликнул доктор. – Я не говорил, что эти пазы предназначаются для большого пальца. Человеческий палец даже на протяжении тридцати лет не смог бы выдолбить такое отверстие. А вот кое-что другое могло. Веревка, например.
Рэмпол соскочил со стола. Взгляд его обратился к балконной двери, запертой и зловещей в неярком свете свечи.
– Так почему же, – повторил он, – почему у Энтони были такие сильные руки?
– Или, если вы хотите продолжать расспросы, – гудел доктор, – почему судьба всех членов семьи так тесно связана с этим колодцем? Все решительно ведет к колодцу. Вот, например, сын Энтони, тот, что стал вторым смотрителем тюрьмы из рода Старбертов. Именно он пустил нас по ложному следу. Он сломал себе шею – так же, как и его отец. Это и положило начало традиции. Если бы он умер в своей постели, никакой традиции бы не было, и мы могли бы рассматривать смерть Энтони, его отца, без всяких фокусов. Мы могли бы рассматривать ее как самостоятельную изолированную проблему, каковой она и является. Однако случилось иначе. Сыну Энтони пришлось быть смотрителем тюрьмы во время эпидемии холеры, которая унесла половину ее обитателей, . когда эти несчастные сходили с ума в своих камерах, где не оставалось ни глотка свежего воздуха. Так вот, смотритель тюрьмы тоже сошел с ума, от той же самой болезни. Он тоже заболел, и его бредовые галлюцинации оказались слишком сильными, они его и погубили. Вы знаете, какое впечатление произвел на всех нас дневник его отца. Так как же, по-вашему, это чтение могло подействовать на нервного человека, охваченного страхом перед нечистой силой, человека, больного холерой в девятнадцатом веке, когда все решительно боялись привидений и злых духов? Как вы думаете, как подействовало на душевное состояние человека то обстоятельство, что он всю свою жизнь вдыхал испарения болота, в котором гнили сброшенные туда с виселицы покойники? Вряд ли Энтони так ненавидел своего сына, чтобы пожелать ему подобной смерти: чтобы он в бреду встал с постели и бросился вниз с балкона. Именно это и сделал второй смотритель тюрьмы.
