Инна Бачинская - Темный ангел одиночества
Юнона затрепетала. Осмелилась положить руку на руку Евгения. Он с благодарностью ответил легким пожатием. Они сидели и держались за руки. Молча. В квартире стояла осязаемая густая тишина, лишь поскрипывал старый буфет и тонко и настырно звенело в батарее центрального отопления.
Евгений отнял руку и налил себе коньяка. Взглянул вопросительно на Юнону, она кивнула, и он долил в ее почти полный бокал. Он снова выпил залпом, не закусывая. Юнона положила ему в тарелку бутерброд, придвинула ближе. Он взглянул бессмысленно и вдруг, к ужасу Юноны, сморщил лицо и заплакал. Она вскочила, обогнула стол. Прижала его голову к груди, испытывая такую запредельную жалость, что сердце, казалось, рвалось в куски.
Он поднялся, и… Юнона потом не могла вспомнить, как случилось, что губы их встретились. Губы Евгения были горячими и солеными, он сгреб ее с неожиданной силой; она невольно застонала, и горячо ответила ему. Они целовались, забыв обо всем на свете; Юнона чувствовала его колено, настойчиво раздвигающее ее колени, она чувствовала его дыхание, пахнущее коньяком, и настойчивый язык; запах его волос, кожи и шерстяного свитера; а внизу ее живота медленно ворочался горячий, пульсирующий, рвущийся наружу шар. Она почувствовала его руку у себя на груди и…
И тут вдруг, как гром небесный, раздался пронзительный дверной звонок, отвратительный в своем реализме…
Глава 20
Третий лишний
Они замерли, вопросительно глядя друг на дружку. Юнона дрогнула бровью вопросительно, и Евгений прошептал:
– Не знаю, я никого не жду.
Он взглянул на часы – половина десятого. Звонок звенел и звенел. Они не шевелились, напоминая заговорщиков. Вдруг наступила тишина. Евгений приложил палец к губам. Юнона кивнула и на цыпочках вернулась на место. Евгений стоял, напряженно вслушиваясь. Звонок вдруг грянул снова, и оба вздрогнули.
– Откройте, – сказала Юнона. – Может, что-то важное.
– Да, да! – словно очнулся Евгений. – Конечно!
Юнона слышала, как он гремел замками. Дверь распахнулась, и раздался оживленный голос Лолы:
– Евгений, ты что, спишь? Трезвоню, трезвоню, всех соседей подняла! У тебя все в порядке?
Спустя минуту она появилась на пороге кухни и оторопело уставилась на Юнону. Лицо ее вытянулось и, казалось, усохло на глазах. Последовала немая сцена. Евгений топтался рядом.
– Добрый вечер, Лола, – ровно сказала Юнона.
Лола раздула ноздри.
– Я не помешала? – В голосе ее был яд.
– Ну что ты! – воскликнул Евгений с фальшивым энтузиазмом. – Молодец, что пришла. Я очень рад, девочки, честное слово. Садись! Коньяка?
Он суетливо пододвинул табурет, и Лола с прямой спиной уселась. Евгений достал из буфета бокал, налил коньяк.
– А что это вы коньяк фужерами? – спросила Лола.
– Это я, Лола, сидел, пил один из фужера, а тут Юнона. А меня малые дозы больше не берут.
– Брось, ты же не пьешь! Или за компанию? – Она остро взглянула на Юнону. Та промолчала.
– За Марту! – произнес Евгений, поднимая фужер.
Юнона снова пригубила; Лола отпила несколько глотков и отставила фужер, рассматривая в упор Юнону. Она была, как всегда, злая и полная яда; хмель на нее почти не действовал. Евгений залпом допил коньяк и закашлялся.
– Как Марта? – спросила Лола. – Может, наконец скажешь, где она? В какой больнице?
Он с трудом преодолел мучительный приступ кашля.
– Она у Лемберга.
– У Лемберга? – протянула Лола удивленно. – Но ведь Лемберг… У нее что, с головой проблемы? При чем тут Лемберг?
– Она перестала реагировать… не понимает, не отвечает… понимаешь? Ни-че-го. Они не знают, что с ней. Пробуют всякие методики… и ничего. – Язык у Евгения заплетался.
– Вот оно что, – пробормотала Лола. – А я-то думаю… Но хоть жива останется?
Юнона протестующе шевельнулась и спросила:
– Сделать тебе бутерброд?
Получилось демонстративно, по-хозяйски. Лола взглянула остро, дернула плечом. Она была растеряна и не знала, что сказать.
– Давай!
Евгений молчал, уставившись в стол.
– Да что вы как… не знаю! – с досадой воскликнула Лола. – Мы же не чужие! Что, так плохо?
Евгений кивнул. Юнона видела, что ему не по себе. Она подумала, что он боится Лолу…
– А ты часто здесь бываешь? – обратилась к ней Лола. – Утешаешь по-дружески? Похвально, похвально.
– Не часто.
Юноне не хотелось ввязываться в пустопорожний разговор, но молчание выглядело бы слишком демонстративным. Если бы они обе были в любом другом месте, Юнона не обратила бы на подколки Лолы ни малейшего внимания, но здесь, у Евгения… Не хватало еще скандала, с этой идиотки станется. Вон как смотрит, волчица!
– Понятно. Свет в конце туннеля?
Юнона не ответила.
– Девочки… мне нехорошо… пойду, прилягу… – Евгений попытался подняться и качнулся. Схватился за край стола.
Девушки вскочили. Подхватили его с обеих сторон, потащили вон из кухни. Определили на громадный диван. Юнона подсунула под голову подушку, Лола накрыла пледом. Они стояли и смотрели на мужчину своей мечты. Евгений, смертельно бледный, с запрокинутой мучительно головой и оскаленным ртом, хрипло дышал; изо рта тянулась нитка слюны. Рафинированный тонкий эстет Евгений, упившийся до положения риз. Они переглянулись вопросительно – что теперь?
– Может, чайку? – сказала Лола, и Юнона согласно кивнула. – Нельзя оставлять его одного.
И снова Юнона кивнула. Конечно, нельзя.
– Сколько он выпил? – спросила Лола, когда они устроились на кухне.
– Два фужера.
– Много. У него астма, он совсем не пьет. Вообще, странная история с Мартой. Что он тебе рассказывал?
– Почти ничего. Она не реагирует… ни на что не реагирует. Не узнает его, молчит.
– Не узнает? Это что, контузия после аварии?
– Они не знают. Он каждый день у нее.
– Еще бы! А где она была после аварии? Сколько? Два, три дня? В таком состоянии далеко не уйдешь.
Они говорили мирно, как союзники, склонившись голова к голове. До чая дело не дошло, но коньяк отпивали. Юнона сделала бутерброды.
И вдруг Лола спросила:
– Ты его любишь?
Юнона подумала и ответила:
– Люблю.
– Он был женат дважды, и все без толку, – сказала Лола. – Он ни с кем не может ужиться, слишком тонкий. У него психотип одиночки: это мое пространство, мои игрушки, а ты отойди, не тронь. Он никогда не раскрывается. Ты думаешь, почему он напился? Он не знает, что делать, понимаешь? Его вышибло из седла. Потому что слабак. А напиться – самое то, типичный эскапизм. Он никогда не принимал решений, у него и проблем-то по жизни не было. Мозги блестящие, но заточены на схоластику, на теорию, он кабинетный ученый. Академическая семья, родичи за бугром, богатые тетки – все готовое, все на блюдечке, не надо было вырывать у соперников, а тут такой… пердимонокль.
Юнона не знала, что такое эскапизм, и второе слово… монокль, но переспрашивать, разумеется, не стала. Смысл был ей ясен. Она догадывалась, что Евгений не герой, но какая разница? У нее, Юноны, характера на двоих, на троих, может, такой ей и нужен, а она, дура, искала героя.
– Мы с ним встречались, – уронила Лола, ухмыльнувшись кривовато.
– Ты?! – поразилась Юнона.
– Что, рылом не вышла?
– Да нет, – смутилась Юнона, хотя именно так и подумала. – Долго?
– Не очень. Три года назад.
– А Марта?
– Марта появилась потом. Если честно, я не знаю, что такое Марта! Ты не поверишь, я действительно не знаю, что она такое.
– В каком смысле? – не поняла Юнона.
– В прямом. Я не знаю, о чем она думает, потому что она молчит. За все время, что я ее знаю, она не сказала ничего! Ровным счетом ничего. Понимаешь? Ну, кроме зрасьте-до-свидания-спасибо. Ни одной мысли, ни одного суждения, ну, хотя бы про книжку прочитанную или кино, даже про тряпки, шопинг, даже сплетни сгодились бы. Ничего. Сидит, молчит, улыбается. Ты говоришь, она сейчас сидит и молчит? Она всегда была такая. Ума не приложу, о чем он с ней говорил!
Она замолчала, вспомнив с горечью и злобой, как приставала к Евгению. Он только развелся, уже во второй раз, и она засуетилась. Тогда с ней был Иван, но она сделала ставку на Евгения.
Иван… какие возлагались надежды! Бывший не то режиссер, не то сценарист. Околокиношник, одним словом. Богема. Она сходила с ума! От одного голоса в трубке дрожь в коленках и словесный ступор. Она влюбилась в него, когда он сказал: «Мы поклоняемся разным богам». А еще он любил повторять: «Все, что не убивает меня, делает меня сильнее». – И после паузы добавлял значительно: Ницше».
Идиотская, захватанная фраза! Но это сейчас, а тогда…
Лола была «дитем» слова. Слово значило в ее жизни все или почти все. На трех языках плюс родной. И когда он говорил насчет разных богов и при этом так смотрел, она чувствовала, что летит или падает. Трепет и желание. Радость узнавания. Свой.
