Наталья Солнцева - Иллюзии красного
– Ты чем-то испуган, сын мой? – поинтересовался священник, набирая воду в пластиковую бутылку, которых множество стояло на подоконнике. – Вот, возьми. Окропи все, что нужно. И сам пей. От испуга очень помогает.
– Я попал во власть дьявола, – неожиданно для самого себя произнес Ник. Эти слова показались ему насквозь фальшивыми, и не выражали того, что он чувствовал. Но как сказать по-другому, он не знал.
Отец Ксенофонт почему-то улыбнулся.
– Дьяволу дает силу человек, – сказал он. – Ты сам создаешь своего дьявола. И сам мучишь себя. Не хочешь рассказать, в чем дело?
Перед глазами Ника возникла висящая в воздухе фигура в плаще с капюшоном, от которой веяло могильным холодом, или даже еще страшнее. Хотя что может быть хуже? Он запутался. Почему Вален ничего не видел? Выходит, священник прав, и он, Ник, сам вообразил все это и сражался со своим собственным воображением? Тогда он просто-напросто сумасшедший. Этот вывод его не обрадовал. Он болен? Желание все рассказать священнику пропало.
Отец Ксенофонт смотрел на странного посетителя с жалостью. Он открыл высокий шкаф, достал несколько пучков сушеной травы.
– Возьми, сын мой, будешь пить чай перед сном. Это душица и мята. И молись, молись Господу нашему.
– Я не умею.
– Купи молитвенник.
Ник приобрел несколько иконок, крестиков, молитвенник и десяток больших свеч. Заказал заупокойный молебен для Александры, мысленно умоляя оставить его в покое. Почему она не преследует Валена? Ник побрел домой пешком. Его ничто не радовало. Неужели он никогда уже не сможет жить так, как раньше? Внезапно прошлое показалось ему удивительно свободным, беззаботным и прекрасным, как новогодний праздник, который исчез навсегда. Он снова заплакал, украдкой вытирая слезы.
Вален встретил друга, лежа на диване и читая письма, которые Вика передала ему вместе с дневником. После того, как серьга была продана, он некоторое время наслаждался приятным и сытым бездельем. Но потом его вновь потянуло на приключения. Дважды им с Ником колоссально повезло! Подумывая о новых поисках, Вален вспомнил о письмах, которые отбросил без внимания. Теперь он понял, какую ценность представляли эти ветхие истертые листочки. Нужно прочитать их вновь, и обдумать каждую деталь. Он во что бы то ни стало найдет дом, о котором пишет эта Марго… Если, конечно, особняк сохранился.
Вален не сразу сообразил, что делает Ник, который носился из прихожей в комнату, из комнаты в кухню, и поливал все водой из большой пластиковой бутылки. Потом он зажег свечу и стал носить ее туда-сюда, что-то приговаривая себе под нос.
– Что ты делаешь?
– Отстань! – Ник был страшно расстроен. – Во что ты втянул меня?
– Послушай, чертов трус, у тебя есть деньги! И много! А что ты сделал для этого? Пару раз ковырнул лопатой? И ты еще недоволен? Где твоя благодарность? Да прекрати скакать из стороны в сторону со своей дурацкой свечой, меня это раздражает! Ты мешаешь мне думать!
Вален был в бешенстве. Этот Ник все портит. У них так славно все получалось! Им везло. А это в таких делах самое главное. Что за вода, которой он все вокруг облил? Черт, чем он занимается? Похоже, он рехнулся от страха!
– Ник, – обратился к нему Вален гораздо спокойнее. – Чего ты боишься? Никто ничего про нас не знает. Золото мы продали, серьгу тоже.
– Ты не понимаешь! – возразил Ник с жаром. – Ту девушку, Александру… про которую написано в дневнике… ее задушил призрак. А теперь он охотится за нами.
– С чего ты взял?
– Ну… не сама же она себя задушила? Это все из-за серег. Из-за них! Нужно вернуть серьгу обратно!
– Что ты несешь? Кому вернуть? Там ничего нет – одна тухлятина. – Вален почувствовал, как волна тошноты подступила к горлу.
– Я сегодня опять был в церкви, молился. Потом шел домой, пешком, и думал. Знаешь, что мне пришло в голову? Призрак охотился за Александрой, пока она была жива, а потом… когда…Он просто охранял склеп.
– Даже в склепах нужны охранники! Может, ты на полставки подсуетишься? – с ухмылкой произнес Вален.
– Прекрати! Он был там, я его видел!
– Кого?
– Фигуру в плаще! Он теперь будет за нами охотиться!
– А ты ему расскажи, что серьгу твой папаша продал знакомому ювелиру. Так что пусть теперь его преследует! – захохотал Вален. – Мы тут ни при чем.
Действительно! Как это ему самому не пришло в голову?! Ник испытал огромное облегчение. У них же нет больше этой серьги! Теперь пусть у Евгения голова болит. Ник немного знал ювелира: мужик ушлый, такого призраком не испугаешь. Тем лучше.
Он расставил иконки на спинке дивана, а одну положил под подушку. Все равно, засыпать было страшно. Ник открыл молитвенник, прочитал указанную священником молитву и попытался уснуть. Беспокойный поверхностный сон не давал желанного отдыха. Посреди ночи Ник проснулся и подумал о том, что призрак приходил в темноте и расправлялся со своими жертвами. Ему захотелось спрятаться, забиться в какое-нибудь укромное местечко, и чтобы все о нем забыли. Там, где была открыта дверь на кухню, в лунном свете ему почудилось белое платье Александры… Весь в поту, Ник вскочил, боясь повернуть голову в ту сторону коридора, несколько раз перекрестился, и на цыпочках прокрался в ванную. Там он и просидел до утра, включив свет и трясясь от страха.
Утром Вален еле уговорил его выйти из ванны и позавтракать. Было слышно, как зубы Ника стучат о край стакана.
– На, выпей, – Вален достал из аптечки успокоительное. – И ложись спать. При свете дня призраки не ходят.
Таблетка подействовала, и Ник, наконец, уснул. Вален же решил еще раз перечитать письма Марго.
Моя дорогая Полина!
Ты, конечно же, проявила незаурядное мужество во всей этой печальной и страшной истории, которую мы, обливаясь слезами и замирая от ужаса, прочитали в твоих длинных и подробных письмах, которых накопилось к нашему приезду из Европы несколько штук.
Известие о трагической и непонятной гибели Мишеля застало нас в Венеции. Ты знаешь, друг мой, как я мечтала побывать в этом романтическом городе, который словно живая картина Ренессанса.[16] Но, как и все, о чем мечтаешь издалека, облекая в блеск и позолоту своего воображения, – вблизи оказывается не совсем таким, как ожидалось.
Бесчисленные каналы, наполненные грязной и мутной водой, пропахли тиной. Фундаменты домов все сырые, так что у Софи вновь начался кашель. Тонкие витые, какие-то мавританские столбики и арки, длинные крытые галереи, дворцы дожей[17] и богатых венецианцев производят впечатление страшной древности. Выщербленные, облупившиеся, – при свете солнца они удручающе запущенны.
Вот ночью, когда по блестящей под луной поверхности канала скользит гондола, в которой целующаяся парочка ни на кого не обращает внимания, а дома в призрачном свете тусклых фонарей напоминают декорации к любовным драмам эпохи Медичи,[18] – совсем другое дело. Помнишь, как мы с тобою любили рассматривать лицо прекрасной Симонетты, возлюбленной отважного Джулиано Медичи? Как пытались разгадать тайну их жизни, любви и смерти? Венера и Марс. Красота и доблесть. Женственность и мужество. Как это манит!..
При луне, во мраке ночи, в серебре тусклых лагун, Венеция сказочна. Она сама словно в маске. Отраженные эхом пустынных улиц, звучат решительные шаги кондотьеров,[19] которые силою оружия или денег стали титулованными владетелями, окружив себя роскошными дворами, прекрасными дамами, блестящими поэтами и художниками, и, конечно же, любовью, жгучей, как небо Италии.
Площади перед изящными палаццо, гулкие галереи все еще хранят звуки пышных, неистовых карнавалов, где разодетые красавицы венецианки навеки пленяют сердца… Где по узкой улице-канале скользит богато изукрашенная гондола, проплывает под знаменитым Мостом Вздохов, где женщину в золоте и бархате держит за руку мужчина в маске… О, дивные ночи, дивные запахи – воды, апельсинов и пудры, – страстные взгляды сквозь узкие темные прорези масок, серенады под каменными балконами, звезды на черном небе…Ах, Полина, какие чудесные мгновения может дарить нам жизнь!
И в это время романтических грез, вечерних прогулок, когда у Софи появился таинственный кавалер, который следует за нами на определенном расстоянии, и не решается подойти… В эти дни праздной лени и наслаждения, вдруг мы получаем ужасное известие из Москвы. Если бы небо обрушилось на нас, или началось извержение вулкана… и то, кажется, это не застало бы нас так врасплох.
Слезы, слезы и слезы. Мы тут же стали собираться в дорогу. Москва теперь, после смерти Мишеля, всеобщего любимца семьи, никогда уже не будет для нас прежней. Помнишь ли, дорогая Полина, как мы ездили на Москву-реку в санях, по морозу, пили шампанское и закусывали ледяными красными яблоками? Как Мишель на руках выносил нас по очереди из саней, как играли в снежки, как грелись у огромного костра, на котором жарилось медвежье мясо? Как нам с тобой это было дико – когда нам вручили большой красный кусок, истекающий соком и аппетитно пахнущий? И как мы его ели? И как мужик в красной рубахе плясал, и приседал, и подпрыгивал? И как Мишель дал ему денег?
