Лариса Соболева - Дом непредсказуемого счастья
— Прошу прекратить меня третировать, — неожиданно строго произнес Иван. — Я создал всю эту роскошь, окружил тебя…
Юля расхохоталась, ее реакция заставила Ивана замолчать на время, но жена не позволила ему продолжить:
— Закрой лучше рот, создатель. Ты чуточку забыл, что я уже знаю больше, чем тебе хотелось бы. Лучше подумай, что нам делать. Видишь, я говорю — нам. Это значит, всем вместе. Потому что пока ты создавал роскошь, заодно накопил врагов, которые даже твою любовницу не пощадили, пришли убить ее. Что же они сделают с нами? Кстати, я звонила маме, попросила не возвращаться домой, перечислила деньги через Интернет. Слушай, Ванька, а покойникам сразу блокируют счета или тебе можно кинуть денежки на мой счет?
— Не знаю.
— Юля…
На зов Влады та оглянулась, так как девушка произнесла ее имя странной интонацией, словно ее нечто озадачило и даже вогнало в некий ступор. Она стояла перед кухонным столом и смотрела прямо перед собой в окно, а выходило оно на въезд с улицы. Что там увидела Влада? Юля поднялась со стула и проследовала к ней, девушка указала ей на окно:
— Только не отодвигай занавеску. Смотри на забор…
— На ограду — ты хотела сказать?
— Ну, да, да. Рядом с воротами. За елкой мужик стоит. Я давно его приметила, он следит за домом.
Услышав об этом, прибежал и Иван:
— Где, где?
— Вижу, — сказала Юля, найдя пустые ячейки в кружевной занавеске ручной работы.
— Это за мной! — задергался Иван, отойдя от женщин. — Да, да, это по мою душу. Черт, пришли-таки!
— Что случилось? — появился Алик.
— За домом следят, — тоном заговорщицы сообщила Влада. — Вон… посмотри… стоит за елкой.
Теперь Алик подошел к ней и присмотрелся сквозь ячейки занавески к пространству за стенами дома. Человека за елками снаружи ограды он заметил, слегка пожал плечами и посоветовал не только Ивану:
— Не подходите к окнам. Иван Николаевич, вы бы нам рассказали, что за люди были на даче вместе с вами, чего вы все хотели, за что вас… всех взорвали.
— Нечего мне рассказывать, нечего! — вспылил тот и едва не разразился слезами. — Ну сколько можно! Не были вы все в моей шкуре…
— Почему, я была, — вставила Влада. — Меня же хотели убить… Юля, как же мне узнать про Милу, а?
— Поедим и поедем, найдем таксофон и позвоним.
Непонятно на что отреагировал Иван, но он в сердцах махнул рукой, а потом и вовсе ушел из кухни, оставшись без завтрака. Собственно, демарш никого не задел, даже напротив, все трое почувствовали некоторое облегчение после его ухода, сели завтракать в столовой, примыкавшей к кухне. Включили телик, перебрасывались короткими фразами. А Юля в это время думала о муже, о том, что несчастья и неудачи одних делают стойкими и привлекательными, ведь мужество людей красит, а других… Ванька, оказывается, слаб, а слабый мужчина вызывает, скорее, стыд, чем жалость.
Через сорок минут женщины выехали, при этом слегка похулиганив. Из дома имелся ход в гараж, так что для наблюдателя совершенно неожиданно открылись ворота. Подъезжая к ограде, Юля пультом открыла вторые ворота, а вот потом… Наблюдатель, решив, что его сейчас разоблачат, ринулся через дорогу. Юля повернула в его сторону, нажала на газ — бедняга едва увернулся и чудом не попал под колеса, прижавшись всем телом к стене здания. Юля на этом не успокоилась, она снова развернулась и двинула за ним, заехав на тротуар. Ух, как он бежал, как бежал… Галопом! И оглядывался. На некрасивой роже отпечатался неподдельный ужас, ведь машина практически догнала его. Юля нажала на тормоз лишь перед проспектом, в который перпендикуляром врезалась улица, где жила она. Наблюдатель, оглянувшись последний раз, повернул за угол и, наверное, безумно радовался, что избежал участи лягушки, попавшей под колеса. Юля расхохоталась, за ней и Влада.
А через полчаса женщины, найдя в айфоне номера больниц, дозвонились до той, куда привезли Милу. Влада быстро затараторила в трубку, продумав фразы заранее:
— Скажите, что с Милой Арнье? Ее привезли с ранением на «скорой» в ночь с тридцать первого на первое…
Выпалив скороговоркой все фразы, она замерла, ожидая и вдруг:
— Да, такая поступила к нам с пулевым ранением… Не имеем права распространять информацию.
И тетенька повесила трубку!
— Черт! Зараза! — выругалась Влада.
— Что случилось?
— Не имеют права распространять информацию! Как теперь узнать? Не идти же мне в больницу! Меня там загребут.
— Успокойся, жива твоя Мила.
— Жива? Ты уверена?
— Конечно. Будь по-другому, они бы сказали: умерла. Просто твою подругу оберегают от нового покушения.
— Ой, правда! Милка жива, жива! Ой, даже не верится!
Смена настроения Влады произошла быстро, ведь вера в хорошее — могучий стимул к оптимизму.
* * *Поздний вечер зимой — это безлюдье прежде всего, только потом — время. Борис, которого с легкой руки Юли называли Бобом (а то и уничижительным собачьим именем Бобик), отодвинул штору, а за окном было уже темным-темно. Значит, вечер поздний. Он присел на край кровати, взял брюки, вздохнул.
— Ты куда?
Опираясь на локоть и подперев рукой голову, свободной рукой Элла дотронулась до его спины. Глупый вопрос — куда он! Туда. Домой, к жене. И вздохнул не по поводу того, что придется уйти от красивой любовницы к некрасивой Розе. Никакая Элла не красотка, от которой дух захватывает, а свободный орган находится в стартовой готовности, разве что если сравнить ее с Розой… Но с женой никто не сравним, в смысле она всем проиграет. И Элла, тридцативосьмилетняя бабенка, без мужа (следовательно, без секса), без шарма, без образования и без постоянной профессии, нужна ему лишь для поддержания мужских сил. У нее приятный тембр, не рубленая речь и сдавленный голос его Розы, она ласковая — что еще надо среднестатистическому мужику, который никогда не был любимцем слабого пола? Он просто отдыхает у нее душой и телом, в его положении загнанного в западню зверька это крайне необходимо.
— Пора мне, — стеснительно сказал он.
Конечно, она и так поняла, что он намылился к супруге, но вознамерилась задержать его. Каждая одинокая баба мечтает захомутать мужика и привязать его к себе навеки вечные, посему не упускает возможности внести разлад в ненавистную семейку. Элла стала на колени, прижалась к его спине и заворковала на ухо, щекоча дыханием шею Бориса:
— Боренька, миленький, не уходи так рано. Еще только девять часов, детское время. Боренька, я тебя так люблю, так люблю…
И чмок, чмок, чмок его в шею, щеки, спину. Но он свое получил, ему не хотелось заставлять себя еще раз изображать полового гиганта. Бориса пугала импотенция, как всякого нормального мужчину, все же это показатель не столько физический, сколько психологический. Опасаясь неудачи, он не доказывал себе, что может больше того, что действительно может. Боря предпочитал свежие силы, одно упражнение, но качественное, хотя говорят, нужно чаще заниматься сексом. Сексом — хм! Вот если бы любовью со всею красотой обоюдных чувств, как было давным-давно с Розой… Поэтому не повелся, а главное, не завелся. При всем при том Борис не любил обижать кого бы то ни было, он обернулся, поцеловал Эллу в губы, после отстранил ее от себя и повторил:
— Прости, мне пора.
Они договорились с ней на берегу, что семью Боря не бросит, а Элла уверовала в собственные чары — женщины часто переоценивают себя — и стала навязываться и, как следствие, надоедать. Ну, любишь (в чем Борис сомневался), ну и что? У него есть обязательства, надо это понимать, обязательства не перед женой, а перед детьми. Что бывает дороже детей? Да ничего. И потом, если честно, от одной стервы уходить к другой стерве… в чем смысл?
Выпив остатки холодного чая, на прощание Борис дежурно чмокнул в щеку обиженную Эллу и с облегчением двинул к выходу. Она не побежала за ним, значит, недели две не стоит сюда приходить, этот вывод он сделал еще года четыре назад. Сказать, что расстроился, — не-а. От Эллы с ее притязаниями на совместную жизнь Борис устал, от Розы устал тем более, при этом мучился, что ничего не может изменить. Он всегда был исполнителем чужой воли, никогда (даже в детстве) не имел свободы, не был генератором идей и их исполнителем. Боря… никакой. Он чертовски устал. И все равно ничего не мог изменить, потому что не знал, как это делается.
Борис шел по пустым улицам, не торопясь. Пятна от фонарей легли на снежный покров желтыми кругами, в этих пятнах особенно ярко искрился снег, заставляя остановиться и полюбоваться таким привычным, но необыкновенным явлением. А дома Роза плешь проест — почему он притащился так поздно. И будет пилить, пилить… выдвигать нелепые версии, подозревать, дуться… В сущности, жена будет права, но это не имеет значения. Как же она достала! Вот спрашивается: почему ведет себя, словно она мисс России? Ведь внешне хуже своего Бобика во сто крат, а держится с достоинством звезды. Нет ответа на этот простой вопрос.
