Дом лжи - Дэвид Эллис
Я открыл дверь своим электронным ключом и скользнул внутрь. В приемной было темно, значит, внутри никого: у отца было правило – тот, кто уходит последним, гасит свет. Но, толкнув вторую стеклянную дверь, я увидел полоску света под дверью отцовского кабинета. Я остановился и задумался. План у меня был такой: поставить подарок ему на стол, чтобы он увидел его сразу, как только придет на работу в пятницу. Точнее, когда мы оба придем на работу, ведь мы приезжали вместе. Но раз он здесь, то мне придется внести коррективы в свой план: прокрасться сейчас к себе и спрятать подарок там, чтобы отдать ему утром.
Вдруг я услышал звук. Мне показалось, что отцу больно. Я сначала подумал, что он, наверное, двигал что-то тяжелое, какую-то мебель, и повредил себе что-нибудь. Или у него сердечный приступ…
Позже я много раз бранил себя за наивность. Но тогда… может, это и неплохо, что мальчик, которому не было еще и двадцати, не спешил подумать о родном отце самое худшее.
Пока я медленно приближался к кабинету, неслышно ступая по ковровой дорожке, стоны и пыхтение внутри усилились, раздался ритмичный стук, и я услышал задыхающийся женский голос.
На внутренних дверях офиса не было никаких замков. Отец любил говорить, что это своего рода утверждение – политика открытых дверей, эгалитарная философия[28] фирмы и все такое.
Лучше б у него были замки. Лучше б я не открывал ту дверь тогда. Лучше б я не видел, как он ползет ко мне на коленях, трясущимися руками застегивая ширинку, лучше б я не слышал его оправданий тому, почему он изменяет моей маме в ту самую минуту, когда наша сиделка Эди, возможно, кормит ее с ложечки обедом.
Тогда все и началось. Позже все стало еще хуже: выяснилось, что денег больше нет, что нам нечем платить Эди и мама в свои сорок девять лет отправится в богадельню. Но все изменилось тогда и там, когда отец гнался за мной по семнадцатому этажу Тайтл-энд-Траст-билдинг, на ходу заправляя в брюки рубаху, когда он пытался оттеснить меня от лифта, умолял выслушать его, не идти домой и не делать то, о чем позже все пожалеют, – вот именно тогда для меня все изменилось окончательно и бесповоротно.
Зря я послушался его и не рассказал ничего маме.
Так я стал соучастником его преступления.
Потому что он не остановился. О нет, он продолжал, даже когда я застукал его. Он ничего мне не говорил, но я застукал его снова. Пару месяцев спустя, перед Днем благодарения, я вышел во внутренний двор подышать воздухом – и нашел там бутылку из-под шампанского и два бокала, припрятанные в углу крыльца. Бокалов было два, а не один, хотя матери уже давно нельзя было алкоголь. То есть отец не просто обманывал мать: его подружка прокрадывалась к нам в дом вечерами, когда мать уже укладывали спать, а я допоздна занимался в колледже.
Дурацкая бутылка из-под шампанского и два красноватых пластиковых фужера, какие продают в любом хозяйственном магазине. Эти вещи поведали мне, что мой отец – не просто слабый человек, поддавшийся минутному искушению. Он – лжец, систематический лжец, для которого зов плоти важнее, чем преданность моей матери, нашей семье.
Я не стал выбрасывать эти вещи. Сначала хотел и уже сунул бутылку и бокалы в мусорный пакет, но по пути к контейнеру передумал, отнес к себе в комнату и спрятал в глубине шкафа. Чтобы не забывать. Чтобы смотреть на них и помнить о том, кто такой мой отец.
В тот день, когда я нашел на крыльце бутылку и два бокала и понял, что мой отец – лжец, которого ничто не исправит, – именно в тот день Тед Добиас умер по-настоящему.
А спустя несколько лет, когда его выловили из собственного бассейна мертвым, с ножом в животе, он всего лишь перестал дышать.
27
Понедельник, 12 сентября 2022 года
Ты сразу поняла, что со мной что-то не так. Я пытался скрыть это от тебя. Приветствовал тебя как обычно – сжал в объятиях, поцеловал, как мы целуемся с тобой всегда, поднял на руки.
Но ты все равно почувствовала. И стала выспрашивать. А ведь я поклялся – ты же знаешь, на этих самых страницах, в самом начале, – я клялся, что никогда и ничего не буду от тебя скрывать. И я рассказал тебе все.
– Мой отец изменял моей матери. Это ее убило.
Ты удивилась. Моего отца ты знала недолго; он был твоим начальником, причем не тем, кто непосредственно давал тебе задания, а самым главным, то есть просто именем на табличке, и ты, наверное, считала его хорошим парнем. Или нет. Может, ты, наоборот, думала, что он засранец. Короче, ты могла знать его, а могла и не знать.
Но главное, что его совсем не знал я, хотя думал, что знаю. Мы не были с ним так близки, как с мамой, но я все же считал, что знаю его. Я поздно понял, что ему не хватает уверенности в своих профессиональных силах – он и мама были коллегами, но она была умнее, у нее лучше получалось то, что она делала; короче, она была успешнее.
Мама преподавала конституционное право в одной из самых престижных юридических школ страны, в Университете Чикаго. А отец был самым обычным адвокатом, который не брезговал никакими делами, вплоть до случаев вождения в нетрезвом виде; короче, хватался за все, что попадется. Но он не понимал главного – маме было плевать на его деньги. Она ценила людей не по тому, сколько они зарабатывают. Зато именно поэтому их ценил отец. Может быть, это вообще мужская черта.
Потом отец получил крупное дело. Его друг детства, парень, с которым они вместе росли в Эдисо-Парк, работал крановщиком на стройке, и однажды стрела его крана зацепилась за линию электропередачи. Парня ударило током, да так, что он остался инвалидом – весь скрюченный, безобразный. И тут за дело взялся мой отец. Тридцать миллионов долларов – такую компенсацию за ущерб здоровью клиента он стребовал с компании, и треть этой суммы пошла на уплату услуг юридической фирмы Теодора Добиаса. То есть отец положил себе в карман десять миллионов долларов.
Я думал, что на этом он успокоится, почувствует себя игроком высшей лиги, на равных или почти на
