Записка самоубийцы - Валерий Георгиевич Шарапов
Пельмень, лихо козырнув, извлек заранее припасенную канистру.
Комсомольцы закинули удочку, то есть оставили мотоцикл у кинотеатра, а сами примостились поодаль на лавочках и достали для маскировки шахматы. Вот уже киносеанс близился к концу. Появились люди, которым картина пришлась не по вкусу, и они уходили с фильма. Однако народу было немного и к мотоциклу никто не подходил.
«Похоже, фальстарт, не оправдался расчет, – размышлял Лебедев. – Жаль».
Мотоцикл с трудом удалось выпросить, и только на вечер.
Тут Андрюха дернул командира за рукав. Некий незнакомый хмырь в кепке, модном галстуке и уродливых брюках «дудочкой» на кривых ногах прошел мимо мотоцикла раз, потом второй, в другую сторону, чихнул, изящно высморкался, оглядевшись – не побеспокоил ли кого? Закурив, отошел в сторону. Наклонился, как бы завязывая шнурок.
– Озирается, – шепнул Пельмень. – Интересно, как заведет? У «цундапа» ключ особый.
Лебедев хлопнул себя по лбу: «Готово дело, довыпендривался! Тоже мне, стратег-мудрила! Ключ-то!..»
Но пока он судорожно соображал, что делать, Андрей дернул Яшку за рукав – и оба, ни слова друг другу не сказав, разбежались, сиганув в кусты. Вскоре одна из фигур появилась с другой стороны: сделав большую дугу, Пельмень неторопливо шел к мотоциклу, вертя на пальце ключи, – и хмырь в «дудочках» тотчас сделал вид, что любуется звездным небом, мечтая о встрече с любимой.
Подойдя к «цундапу», Пельмень по-хозяйски откинул подножку, вставил ключ в замок зажигания, завел мотор. И как только он примостился в седле, откуда-то свистнул и заорал Яшка:
– Эй, ишак! Куда сдриснул? Сюда иди!
– Кто ишак?! – талантливо возмутился Андрей, спрыгивая с мотоцикла и устремляясь на голос.
Ключ остался в замке, мотоцикл стоял с заведенным мотором. Тут и святой бы соблазнился. Ну а простой вор тем более – вспрыгнул в седло и рванул с места.
Комсомольцы сгоряча ринулись за ним, не сообразив, что пешком за «цундапом» никак не поспеть.
– Черт! Уйдут! – взвизгнула Маринка.
– Бегом на выход! – скомандовал Лебедев, про себя на чем свет костеря Пельменя – сколько ж бензину оставил, умник!
Оказалось, что оставил в самый раз: «цундап», пролетев еще метров пятьсот, заглох, вор, спрыгнув, бросился в кусты, а там уже поджидал Пельмень. Анчутка, поскользнувшись на жидкой грязи, упал и отстал, и, пока поднимался, Андрей умчался далеко вперед.
Пельмень сгоряча кинулся на вора, тот встретил прямым, целя в челюсть. Андрей увернулся, но враг пнул его в живот. Пельмень рухнул, корчась, а вор перепрыгнул через него и скрылся между деревьями.
Пока девчата хлопотали, пытаясь выяснить, жив ли Андрюша, не отвалилось ли у него чего там внутри и не вызвать ли «скорую», Лебедев внешне переживал, что упустил сволочь, а внутренне недостойно ликовал, что останется с головой – ибо дядя его, мотогонщик, официально предупредил, что случись что с машиной, то племяннику башку за ненадобностью оторвет.
Тут из леска появилась процессия. Гордый Канунников, выпятив грудь, и чистильщик обуви Сахаров, держась поодаль, конвоировали мотоциклетного вора, потрепанного и ободранного. Один глаз у него заплыл, губы распухли, как подушки, рукав пиджака держался на соплях, а сам он злобно шепелявил:
– Ответите еще! Я на вас в суд! За рукоприкладство, за порчу имущества!
– Поговори тут, – Яшка легко, но обидно толкнул его коленом под зад. И солидным тоном обратился к Лебедеву: – Вот, привели, забирайте.
– Молодец, Канунников! – Марк протянул руку. – От души.
– Я ж не один. Если бы не Андрюха. Да! И вот еще Сахаров. Без него бы вообще ничего не получилось.
Лебедев глянул ему за спину:
– Где же он? Герой! Выйди, покажись людям.
Обувщик, смущенно улыбаясь, вступил в освещенный круг:
– Да и ничего особенного. Смотрю: мотоцикл тырят, людей бьют, я и ввязался. Чего ж смотреть?
– Если бы все так рассуждали, то, глядишь, и милицию можно было бы распустить, – рассмеялся Лебедев. – Давай руку.
И, пожав, пообещал:
– Мы тебе благодарность выдадим, хочешь? В рамочке.
– Если только в рамочке, – улыбнулся тот.
5
Поскольку Анька Мохова была настроена решить все вопросы безотлагательно, на дом к Сорокину поехали тотчас. Увы, там ждали разочарование и закрытая дверь. Пока ребята раскидывали умом, что делать и куда теперь бежать, послышались шаги: вниз по лестнице шли две девчонки.
– Вы к Николаю Николаевичу? – спросила та, что покрупнее, с одной косой, гнавшая вниз по лестнице ту, что помельче, с двумя косами. – Он в госпитале.
– Опять? – расстроенно спросил Колька.
– Снова, – сокрушенно, как взрослая, сказала девчонка. – Так что поезжайте на площадь Борьбы, как раз к приемным часам попадете. Привет от Лены Киселевой передайте.
Он пообещал.
До госпиталя было рукой подать, шесть остановок на трамвае, добрались быстро и без труда отыскали Сорокина: он на скамейке в больничном садике играл с каким-то дядькой в шахматы. Увидев Кольку и Аню, совершенно не удивился, так и сказал:
– Я тебя, Анюта, ждал. И тебя, тезка.
Согласившись на ничью, простился с дядькой и пригласил пройтись.
Больница была старая, дореволюционной постройки, ее окружал запущенный густой парк. Дорожки потрескались, кое-где уже вздувались кочки, верхушки некоторых, точь-в-точь как у вулканов, разрывались землей и зеленью. Зато на каждом расчищенном куске земли была разбита клумба или больничный огород. Вот и сейчас: несмотря на то, что до урожая еще пахать и пахать, уже вовсю состригали с клумб какую-то зелень, а с огорода дергали редис.
Глядеть на капитана удовольствия было мало. Особенно когда он забывался, задумывался и губа у него отвисала, как у старой лошади.
– Третьего приступа не допустили едва-едва, – пояснил он.
Ребята промолчали, и капитан поторопил:
– Времени маловато. Рассказывай, Мохова.
Аня изложила ему свои вопросы и сомнения, Сорокин, слушая внимательно, кивал с таким видом, будто и ожидал чего-то подобного.
– Согласен. В заключении судмедэксперта описано, помимо перелома позвонка, повреждение на затылке. Откуда оно? Почему он решил, что это посмертные следы, след от удара об пол или о край стола?
– Откуда же повреждение?
– Не знаю. С таким же успехом можно было предположить и удар по затылку. – Он замолчал.
– Что же дальше? Что? – торопила Анька.
– Ничего…
Она полыхнула, как порох:
– Это значит – все бросить? Значит, самоубийца? Но это неправда, вы-то должны знать!
– Знаю, – согласился Сорокин.
– Надо что-то делать!
– Что?
– Не знаю…
– Я, стало быть, знаю? Я знаю лишь, как дышать через раз и беситься от того, что ничегошеньки сделать не можешь? Можешь себе представить, каково это? Знаешь? Нет? Вот и…
– …молчи, что ли? Я-то замолчу. А вас лично это устроит?
– Нет. Хотя, конечно, так было
