Зима в Мадриде - Кристофер Джон Сэнсом
— Через минуту явится полиция и разгонит их. Серрано Суньер показал, что хотел. Сэр Сэм ему чуть ухо не отгрыз по телефону.
— Демонстрация его не напугала?
— Нет, он сегодня в форме, никак не Розовая Крыса, — покачал головой Толхерст. — Никогда не знаешь, как он отреагирует.
— Мне самому померещилась розовая крыса, когда на меня плюхнулась эта мука, — застенчиво признался Гарри. — Я не знал, что это, и на мгновение вернулся в Дюнкерк. Простите, наверное, я выглядел трусом.
Толхерст явно испытывал неловкость.
— Нет. Вовсе нет. Я знаю, что такое военный невроз, мой отец им страдал. — Он помолчал. — Знаете, в прошлом году персоналу посольства запретили вступать в армию. Боюсь, я тогда испытал облегчение. — Толхерст закурил. — Я не причисляю себя к героям, — признался он. — Мне, по правде говоря, лучше за столом. Не знаю, как я справился бы с тем, что пришлось пережить вам.
— Чтобы узнать, нужно через это пройти. Иначе никак.
— Соглашусь с вами.
— Капитан Хиллгарт, кажется, бесстрашный человек, — заметил Гарри.
— Да. По-моему, он наслаждается опасностью. Вас наверняка восхитила его отвага.
— Я совсем немного разволновался в сравнении с тем, как отреагировал бы пару месяцев назад.
— Хорошо. Это хорошо, — кивнул Толхерст и повернулся обратно к окну. — Вы только взгляните. У них нет хлеба, но они бросаются мукой. Могу поспорить, ее взяли со складов «Социальной помощи». Фаланга отвечает за снабжение продуктами бедняков.
Гарри подошел к Толхерсту, глядевшему на волнующееся море синих рубашек.
— Хорошо еще у них нет картошки, — заметил он.
— Вы знаете, мы отправили на анализ в Лондон хлеб, который здесь выдают по карточкам. Специалисты сказали, что он не годится для питания людей. К муке подмешаны опилки. И тем не менее они осыпают нас отличной белой мукой.
— Тем, кто верховодит в Фаланге, не приходится есть опилки.
— Это вы верно подметили, — кивнул Толхерст.
— Они кричали что-то против евреев. Не думал, что Фаланга в этом замешана.
— Теперь замешана. Как и Муссолини, на радость нацистам.
— Ублюдки! — с неожиданной горячностью выпалил Гарри. — После Дюнкерка я иногда задавался вопросом: какой во всем этом смысл? Зачем бороться? Но когда видишь такое… Фашизм. Как растят головорезов из подростков и натравливают на невинных людей, как бомбят мирных жителей, расстреливают из пулеметов уходящих с поля боя солдат… Боже, я их ненавижу!
— Да. Но здесь нам приходится с ними общаться. К несчастью. — Толхерст указал пальцем в окно. — Посмотрите на этого идиота.
Парень, кричавший на английском, схватил плакат «Gibraltar español» и с важным видом вышагивал с ним вдоль здания посольства; толпа его подбадривала. Гарри удивлялся, откуда юнец знает английский. Парень был высок, хорошо сложен, вероятно, из семьи среднего класса.
Вдруг открылась дверь, и в комнату влетел взмыленный посол. Он был разъярен:
— Вы в порядке, Бретт?
— Да, сэр, благодарю вас. Всего лишь мука.
— Я не допущу, чтобы на моих сотрудников нападали! — Высокий голос Хора дрожал от гнева.
— Со мной все в порядке, сэр, честное слово.
— Да, да, да, но это дело принципа! — Посол сделал глубокий вдох. — Кажется, вас искал Стокс, Толхерст. — Он кивнул на дверь.
— Да, сэр.
Толхерст испарился.
Посол глянул в окно, фыркнул и повернулся к Гарри. Его блеклые глаза смотрели оценивающе.
— Хиллгарт доложил мне о вашей утренней встрече. Маэстре — трепло. Он упомянул Хуана Марча и рыцарей Святого Георгия… Вы ни с кем не должны это обсуждать. Наша деятельность здесь весьма многообразна. Вам нужно ознакомиться с основами, понимаете?
— Да, сэр. Я сказал капитану, что буду молчать.
— Молодец. Рад, что вы не пострадали.
Хор хлопнул Гарри по плечу и, с отвращением посмотрев на испачкавшуюся в муке руку, повернулся к двери.
— Скажите Толхерсту, пусть почистит вашу одежду, — бросил он.
Оставшись в одиночестве, Гарри опустился на стул. Он чувствовал себя ужасно усталым, в ушах шумело, давило, как в Дюнкерке, когда рядом упала бомба. Тогда он, пошатываясь, опустился на землю, его присыпало песком, теплым и влажным. Голова плохо соображала, мысли разбегались. Потом кто-то коснулся его плеча, и он открыл глаза. Над ним нависал низенький курчавый сержант:
— Вы в порядке, сэр?
Гарри едва слышал его, что-то не то было с ушами. Он сел прямо. Форму покрывал кровавый песок, вокруг все усеивали какие-то красные комья.
«Томлинсон», — сообразил он.
Сержант потащил его вниз, на пляж, в море. Вода была холодная, и Гарри задрожал всем телом, он не мог двигаться.
— Томлинсон, — произнес он, почти не слыша своего голоса, — такие маленькие обрывки.
Сержант схватил его за плечи, повернул к себе, заглянул ему в глаза:
— Пойдемте, сэр, нужно идти в лодку, — и повел глубже в воду.
Вокруг плескались мужчины в хаки. Гарри посмотрел вверх, на коричневый деревянный корпус лодки. Казалось, борт невероятно высокий. Двое мужчин нагнулись и взяли его за руки. Он почувствовал, как его снова подняло в воздух, и отключился.
Снаружи все еще слышались голоса. Гарри встал и подошел к окну. Юнец с плакатом теперь стоял навытяжку, держа древко у ноги, и кричал на здание посольства:
— Смерть врагам Испании! Смерть англичанам! Смерть евреям!
Вдруг парнишка умолк на полуслове. Челюсть у него отвалилась, лицо покраснело, а на ширинке серых шорт появился небольшой черный кружок. Он становился больше и больше, потом по ноге крикуна потекла блестящая струйка. Юнец так распалил себя, что обмочился, и теперь стоял окаменев; на его лице застыл чистый ужас. Кто-то крикнул:
– ¡Lucas! ¡Lucas, continua![26]
Но тот не смел шевельнуться. Теперь уже он сам оказался во власти толпы.
— Поделом тебе, маленький ублюдок, — вслух произнес Гарри.
Глава 7
Вскоре после этого фалангисты убрались. Обмочившемуся пареньку пришлось-таки развернуться и по-тихому ретироваться к своим приятелям. Они сперва вытаращились на его мокрые шорты, но быстро отвели глаза. Огонь и без того уже стал угасать, они выдохлись; засунув под мышки барабаны и флаги, молодчики строем ушли. Гарри отвернулся и покачал головой, потом сел за стол Толхерста, радуясь наступившей тишине. Толхерст проявил себя достойно — с такой силой схватил его и втащил в дом, что оставалось только удивляться: оказывается, под жиром у него еще сохранились мышцы.
Гарри обвел взглядом кабинет: обшарпанный стол, древний стеллаж для бумаг и платяной шкаф. Пыль в углах. На стене портрет короля, но никаких личных фотографий.
Он вспомнил снимок своих родителей, теперь стоявший у него в квартире, и подумал: «Интересно, живы родители Толхерста или их тоже скосила Первая мировая?»
Он закрыл глаза, на мгновение снова увидел пляж и волевым усилием вытеснил картинку из
