Катрин Арлей - Марионетка

— Что он вам сказал?

— Он удочерил меня только затем, чтобы все считали меня его дочерью, а он стал моим наследником после смерти мужа.

— И когда же он удочерил вас?

— Когда мы встретились в Канне.

— Вы его раньше не видели?

— Нет, никогда. Я просто ответила на объявление.

— В котором он предложил удачное замужество, так?

— Да.

— Тогда почему он на вас не женился?

— Он и не собирался. Хотел, чтобы я вышла замуж за Карла Ричмонда.

— Ваш муж об этом знал?

— Конечно нет. Иначе никогда бы не согласился.

— Так он дал объявление, чтобы найти жену хозяину, который ничего не знал? Но, судя по всему, мистер Ричмонд был мизантропом и женоненавистником.

— Корф знал, как все устроить. Он мне сказал, что его благополучие зависит от моего.

— И затем удочерил вас.

— Да, именно так все и было.

— Сколько раз вы с ним встречались до того, как он предложил удочерение?

— Дважды.

— Не слишком мало для такого шага?

— Весь план строился именно на этом.

— И он сразу завоевал ваше доверие, прямо с первой встречи? Рассказал вам всю историю, нашел вас по этому объявлению и гарантировал, что женит на своем хозяине. Затем убьет его и припишет вам это преступление. К чему вы клоните, миссис Ричмонд?

— Я понимаю, история вам кажется вам нелепой, я не умею толком рассказать. Но все так и было, поверьте мне. Мой муж мертв. Я по обвинению в убийстве оказалась в тюрьме. Вам не приходило в голову, что у меня есть причины потерять самообладание?

— Наконец-то вы заговорили разумно.

— У меня не было причин убивать мужа, ведь он был богат, а я вышла за него только из-за денег.

— Об этом мы поговорим позднее. Давайте вернемся к Антону Корфу. По вашим словам, он удочерил вас.

— Я только что об этом говорила.

— И можете это доказать?

— Не знаю. Он сам оформлял документы…

— Но можете вы сказать, кто ваш настоящий отец?

— Мои родители погибли под бомбежкой.

— Но должны быть хоть какие-то свидетельства их гибели. На их могиле есть памятник?

— Нет, я уже говорила, они погибли при бомбежке. Тел не нашли. Они остались под руинами.

— Должны быть очевидцы.

— Да, люди, которые там были. Но к тому времени, когда появились представители властей, все разошлись.

— Значит, смерть ваших родителей не зарегистрирована?

— Нет, я была слишком расстроена, чтобы этим заниматься.

— Тогда как вы объясните, что все документы, касающиеся вашего рождения, в полном порядке, и подтверждают, что вы — дочь Антона Корфа?

— Он их подделал. Корф говорил мне об удочерении.

— Бумаги получены из Гамбурга; это копии официальных документов.

— Он заплатил кому-нибудь за них.

— Но он не был в Германии с тридцать четвертого года.

— Он мог нанять сообщника.

— Кого?

— Не знаю.

— Но вы должны знать. Я понимаю, вам хочется свалить вину на других, но в вашей истории должен быть хоть какой-то смысл.

— Я же все объясняю, а вы меня сбиваете. Мне очень трудно. Я стараюсь быть честной, а мне все равно не верят. Вы уже убеждены в моей виновности. Но все это только видимость, а правда на моей стороне.

— Зачем вы перевозили труп мужа?

— Я уже отвечала на ваш вопрос. Чтобы Корф успел зарегистрировать завещание.

— Но его не было…

— Я об этом не знала. Так посоветовал мне Корф.

— А вы не пытались купить его молчание?

— Конечно нет, ведь вся идея принадлежит ему.

— Вы уверены?

— Сколько раз мне повторять одно и тоже, чтобы вы поверили?

— Значит, вы утверждаете, вашего мужа убил ваш отец?

— Он мне не отец.

— Отвечайте на мой вопрос.

— Да. Именно он убил его и подстроил так, чтобы меня обвинили в убийстве. Если меня казнят, он станет моим наследником.

— Нет, если он удочерил вас.

— Но вы же сами сказали, что он выдает себя за отца настоящего.

— Согласен. Так он нанял вас на роль жертвы, которая ответит за его преступление, и станет вашим наследником?

— Вот именно. Наконец-то вы меня поняли. Именно это я и хотела сказать. Теперь вы все знаете.

— Но что, если вас не приговорят к смерти?

— Что вы имеете в виду?

— Вы молоды и красивы. Присяжные могут сжалиться над вами и приговорить к пожизненному заключению, а после апелляции срок даже сократят.

— Ну и что?

— Именно об этом я вас спрашиваю. Зачем ему убивать вашего мужа?

— Но он был уверен, что меня приговорят к смерти.

— Возможность — слишком зыбкая основа для такого тяжкого преступления.

— Корф сам мне об этом сказал. Посвятил меня в свой план до мельчайших деталей.

— И когда же он мог такое сказать?

— Вчера во время свидания.

— Как вы считаете, может убийца выдавать себя такими признаниями?

— Он хотел, чтобы я знала все. Он просто чудовище. Ему хотелось поглумиться надо мной. Он меня ненавидит.

— Почему?

— Не знаю. Я не знаю, что со мной творится. Знаю только, что боюсь и не хочу умирать.

— Послушайте моего совета и признайте себя виновной. Вами двигали корыстные побуждения, но вы не первая поддались искушению. К тому же есть смягчающие обстоятельства. Вы приехали из страны, где в наши дни жизнь слишком сурово обходится с людьми. У вас было временное помешательство.

— Но я не убивала. Это он…

Стерлинг облокотился на стол и наклонился к Хильде.

— Любопытная штука — жизнь. Отец бросил вас ещё ребенком. Ничего хорошего в этом нет, и потому желание отомстить вполне естественно. Но раз он снова вас нашел и пытался наверстать упущенное, то более преданного друга у вас просто не могло быть. Хотите докажу?

Она удивленно уставилась на него…

— Принесите магнитофон, — велел Кейн.

Хильда совсем растерялась и уже начала сомневаться, в своем ли она уме. Может быть, ей пригрезился последний визит Антона Корфа? Не было ли это дурным сном?

На столе оказалось сразу два магнитофона. Стерлинг Кейн похлопал по крышке одного их них.

— Этот был на борту яхты, — пояснил он. — Знаете, как он к нам попал?

Ее удивлению не было предела.

— Мы следили за вашим отцом, который ради вашего спасения счел своим долгом пробраться ночью на яхту. Машину он оставил в самом дальнем конце пристани и надеялся, что полиция его не заметит. Но мы взяли Антона Корфа, когда он спускался по трапу. Магнитофон он пытался выбросить в воду.

— Не понимаю.

— Всему свое время. Сейчас мы собираемся прослушать другую запись, а к нему вернемся позднее.

— Включай, — скомандовал он, поудобнее устроился на стуле и закурил. Сейчас вы прослушаете запись допроса вашего отца и оцените разницу в вашем отношении друг к другу. Я делаю это только чтобы доказать отсутствие у меня всякой предвзятости. Когда мы её прослушаем, вы сами сможете судить, чья версия более приемлема.

Поначалу Хильда не узнала голосов двух мужчин, да и смысл их беседы тоже оставался непонятен. Ее охватило чувство, что эти две адские машины поставили на стол специально, чтобы погубить её окончательно. Она с тревогой следила, как перематывалась лента. Потом голоса стали ясными и разборчивыми, так что закрой она глаза, вполне можно было подумать, что беседовали прямо в кабинете, а ей досталась роль свидетеля.

— Этого я не могу понять, — голос Антона Корфа. — Должно быть, дочь просто потеряла голову. Она не посвящала меня в свои тайны. Я столько лет не признавал её, и даже сегодня не знаю, чем возместить ужасную несправедливость.

— Мистер Корф, — теперь уже голос Стерлинга Кейна, — этот допрос можно считать особенным. Сегодня днем вам уже приходилось отвечать на наши вопросы. Осталось прояснить несколько деталей, которые могут иметь решающее значение.

— Из ваших показаний следует, что вы отправились из Нью-Йорка во Флориду сразу после прибытия яхты в порт. Вы даже привели нам доводы в пользу этого решения, но учитывая особую важность ситуации, мы отправились к вам домой, где в вашей корреспонденции обнаружили письмо, отправленное из порта. Мы вскрыли его и вот его содержание:

«Дорогой отец,

Я прилагаю к этому письму именной чек на двести тысяч долларов. Это окончательно уладит наши расчеты. Передаю их вам, поскольку муж мой умер. Хочу надеяться, что эти деньги помогут вам обрести покой. Пусть время сгладит все последствия, а прилагаемая сумма позволит вам провести его приятно.

Ваша любящая дочь,

Хильдегарде Корф-Ричмонд.»

В этом письме был чек, выписанный на ваше имя и датированный пятницей. Можете вы что-то пояснить, мистер Корф?

Последовала долгая пауза.

Хильда как завороженная не сводила с магнитофона недоверчивого взгляда. Молчание в кабинете и на магнитной записи затянулось на целую вечность. Если бы она своими глазами не видела, как лента наматывается на катушку, то подумала, что магнитофон сломался.