Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!
– Опять?
– Еще как!
И я рассказал ему о письмах.
– Пакито - это тот мальчик, который погиб в Линаресе на последнем выступлении дона Луиса?
– Да.
– А кто он?
Я наговорил ему неизвестно чего, чтобы он не пришел к единственному выводу, вытекавшему из этой истории. Мой рассказ получился неубедительным.
– Непонятно… Если речь идет о маленьком мексиканце, у которого почти никого не было, то кто может мстить за его смерть?
– Не знаю. Разве что под видом мести кто-то хочет скрыть нечто другое?
– Но, в таком случае, зачем предупреждать дона Луиса, тогда как этого не делали с Гарсиа, Алохья и Ламорилльйо?
– Быть может, наслаждения ради… Очевидно, кто-то очень хорошо знает Луиса, его нервозность и хочет увидеть его страдания…
– Увидеть?
– Думаю, что преступник присутствует на всех выступлениях Луиса и убил тех троих, чтобы испугать его.
– Возможно, вы и правы, но честно признаюсь, что ничего не понимаю в этой истории и почти уверен, что вы не говорите мне всего, что знаете. Нет, нет, не убеждайте, что это не так, дон Эстебан,- ваши возражения не смогут поколебать мое предчувствие. Во всяком случае, я буду помогать вам изо всех сил и надеюсь, что сегодня вечером мы выиграем эту партию. Я с сомнением покачал с головой.
* * *Я быстро оделся и зашел к Луису. Он был один.
– А где Консепсьон?
– Она ушла.
– Так рано?
– Она очень плохо спала и захотела немного прогуляться, чтобы подышать воздухом. Мне нужно бы сделать то же самое: я всю ночь не сомкнул глаз. Должно быть,- это из-за жары.
К чему отвечать ложью на его ложь? Я просто остался с ним и, когда возвратилась Консепсьон, тоже демонстративно не покидал комнату Луиса. Пока он умывался, я стал возле двери ванной. Заметив это, Консепсьон с ехидством спросила:
– Он у тебя под крылышком, как цыпленок у курицы?
Я ничего не ответил, чтобы не позволить выйти наружу переполнявшей меня ярости. Она подошла ко мне:
– Что с тобой, Эстебанито?
Еще одна сцена нежности!
– Оставь меня в покое!
– Мы что же - больше не друзья?
Напрасно она настаивала: я изо всех сил боролся с собой, чтобы не бросить правду ей в лицо. Луис, появившись, избавил меня от необходимости отвечать. Он заканчивал одеваться, когда постучали а дверь. Это был слуга с письмом на подносе.
– Для сеньора Вальдереса. Только что принесли.
Получив чаевые, он вышел. Луис вскрыл конверт.
"Луис Вальдерес, приведи в порядок свои дела с Господом,- бык убьет тебя завтра вечером".
Никогда я еще не слышал, чтобы Луис так ругался. Консепсьон перекрестилась, ведь одна из примет гласила: нельзя ругаться перед боем,- этим ты искушаешь дьявола и небеса. Я подошел к телефону и позвонил администратору гостиницы. Мне сказали, что письмо принес обычный уличный мальчишка, и поэтому найти или узнать его представлялось делом невозможным. Повесив трубку, я вспомнил об утренней прогулке Консепсьон. Она легко могла найти подальше от нашей гостиницы какого-то мальчишку и дать ему несколько песет, чтобы он принес письмо в определенное время. Если разоблачить ее сейчас, это может спасти Луиса, но добьет его окончательно. Поэтому я решил, что поговорю с ним после корриды.
Послеполуденное время Луис провел в своей комнате. Приехавший к исходу дня Рибальта не скрывал своей озабоченности по поводу поведения тореро. С ним приехали и остальные члены квадрильи.
Назавтра я заставил Луиса оставаться в постели до полудня. Сидя около него, я читал. За все утро он не сказал ни слова. Страх делал свое дело. Он почти не притронулся к завтраку, и когда пришло время его одевать, я заметил, что по лицу его струился пот. Из-за того, что он неожиданно делал непроизвольные движения, мне стоило огромного труда одевать его. Не понимая, что виноват в этом сам, Луис набросился на меня:
– Осторожнее же! Да что с тобой сегодня?
Я старался не вступать в спор. Обычно ему хотелось, чтобы я стягивал пояс как можно туже, а сейчас он впервые сказал:
– Не затягивай так сильно! Ты хочешь, чтобы я задохнулся?
Я понял, что ему трудно дышать, и поэтому будущий бой рисовался мне во все более мрачном свете. Одевшись, он сел в кресло и попросил у меня сигарету.
– Послушай, Луис, перед боем лучше бы не курить…
– Делай, что я тебе говорю! Ты получаешь деньги от меня? Тогда делай, что сказано, и замолчи!
Грубый тон заставил меня замолчать. Глядя на беснующегося Луиса Вальдереса, я понял, что передо мной уже не мой старый друг, а совершенно незнакомый человек, потерявший голову от страха. Мне было не по себе из-за невозможности чем-то помочь ему. Вдруг он произнес мрачным голосом:
– У меня глупая профессия…
Теперь страх возобладал над его волей. Я был ошеломлен.
– Тебе, конечно, на все наплевать. Ты стоишь за баррера. Пусть удары рогов достанутся другому, лишь бы тебе платили!
Я твердо решил выслушать и вынести до конца все от этого человека, которого страх постепенно лишал рассудка. Бросить его сейчас было бы преступлением. Я молчал, и это выводило его из себя.
– Ну ответь! Отвечай же!
Я старался двигаться как можно медленней. Нужно было, чтобы мое внешнее спокойствие повлияло на нервы Луиса.
– Что я могу тебе сказать, Луис? Ты оскорбляешь меня. Ты одним махом уничтожаешь нашу дружбу, а я даже не знаю, почему…
Он взорвался, и злоба исказила его лицо.
– Наша дружба? О чем ты говоришь?! Ты ненавидишь меня с тех пор, как я отбил у тебя Консепсьон!
– Ты говоришь глупости!
– Глупости? А разве не из-за нее ты не женился? Или ты хочешь меня убедить, что больше ее не любишь? Или будешь клясться, что тебе не хочется занять мое место, если я погибну?
Луис зашел слишком далеко. Все мои благие намерения куда-то исчезли, и, глядя ему прямо в глаза, я медленно произнес:
– Да, я не женился из-за Консепсьон. Да, я ее люблю и буду продолжать любить. Да, я хотел бы прожить остаток жизни с ней. Но, кажется, я никогда этого от тебя не скрывал?
И вдруг я понял, что говорю об умершей для меня женщине, потому что Консепсьон, ставшая преступницей, ничем не была похожа на ту, память о которой я хранил всю жизнь. Луис бешено набросился на меня, и я увидел совсем близко его обезумевшие глаза.
– Так ты признаешься, да? О, теперь я вижу всю твою игру! Ты надеешься, что бык сделает за тебя то, на что ты сам не можешь решиться! Избавит тебя от меня! Ты для этого приезжал в Альсиру? Ты - убийца, Эстебан, ты - убийца!
– Луис!
Мы оба обернулись к двери. Консепсьон с ужасом смотрела на нас. Очнувшись, Луис пробормотал:
– Ты была здесь?
– Да, и все слышала… Как тебе не стыдно, Луис, обвинять своего старого друга, почти брата, который всю жизнь жертвовал собой для тебя? Ты забыл, чем обязан Эстебану?
Он не выдержал и расплакался. Она бросилась к нему, но я на ходу ее остановил.
– Оставь его… Он может не простить, что ты увидела его в таком состоянии… Позволь мне остаться с ним наедине.
После некоторого колебания она подчинилась. Я проводил ее до двери. Уже в коридоре она прошептала;
– Что с ним?
– Страх!
Не знаю, ошибся ли я, но мне показалось, что в ее глазах сверкнул огонек триумфа. Мое сердце сжалось.
Когда я вернулся обратно, Луис сказал:
– Извини меня, Эстебан, за все эти глупости.
Я остановил его:
– Это не имеет никакого значения, Луис. Просто тебе нужно сейчас взять себя в руки.
Он покорно вздохнул:
– Да, ты прав. Ведь меня ждут тысячи людей. Они хотят видеть мой бой. Большинство из них мечтает посмотреть, как я убью быка, но, уверен, что многие ожидают и обратного…
– Ты с ума сошел!
– Перестань, Эстебан, как будто ты не знаешь.
К сожалению, он был прав.
– Дай мне куртку.
Он одел короткую курточку белого цвета, расшитую серебром, и его бледность на этом фоне делала его вовсе похожим на призрак. Вдруг он сказал:
– Быка, который убил здесь Манолете шестнадцать лет назад, звали Исленьо.
Растерявшись, я не знал, что сказать. Страх, делая свое черное дело, продолжал разрушать рассудок Луиса. Не стесняясь моего присутствия, он продолжал говорить, словно читал молитву:
– Того, который убил Хосемито в Талавера де ла Рена,- Байлаором, а Гранадино убил Игнасио Санчеса Мехиаса в Мансанересе-эль-Реале… Интересно, запомнят ли того, который убьет меня?
Я подошел к нему, схватил за плечи и с силой встряхнул:
– Ты что, сошел с ума, Луис? Разве можно так себя вести, когда до боя осталось меньше часа?
Он посмотрел на меня невидящим взглядом и вдруг замогильным голосом начал читать стихи, написанные Федерико Гарсиа Лоркой на смерть Игнасио Санчеса Мехиааса:
Un ataud con rueda es la cama.A las cinco de la tarde.Huesos у flautas suenas en su oido.A las cinco de la tarde.El toro ya mugia por frente.A las cinco de la tarde.El cyarto se irisaba de agonia.A las cinco de la tarde.[72]
Я чувствовал, что схожу с ума.
