Владимир Кашин - По ту сторону добра
— Петр Емельянович, а что там слышно о ваших соседях? Нашли, кто отравил Залищука, о котором вы рассказывали?
— Ха, нашли! Они найдут!.. Жди… — оживился «Мефистофель». — Все затихло. Сделали обыск у Крапивцева. Не знаю, нашли что-нибудь или нет, а только Крапивцев до сих пор на воле, будто и не было ничего. Но знаете, что я вам скажу, — перешел Петр Емельянович на шепот, хотя поблизости никого не было, — может, то и не Крапивцев… — Он сделал паузу и значительно посмотрел на Коваля. — Там, говорят, наследника Залищука видели около дачи в тот вечер. Есть у него непутевый сынок — Олесь. С отцом враждовал, не ходил к нему, а в тот последний вечер внезапно прибежал. И главное, люди видели, как он тихонько, словно вор, чуть ли не на цыпочках чуханул с дачи.
Воистину — на ловца и зверь бежит! Это давало новый толчок мыслям подполковника.
— Кто видел? — спросил он.
— Какая разница? — подозрительно взглянул на него «Мефистофель». — Люди рассказывают, а кто и как — не знаю…
Метромост и станция уже были недалеко. Коваль подумал, что при необходимости он легко установит то, что недоговорил сейчас дачник, и перевел разговор на другую тему. А сам стал размышлять над неудачной семейной жизнью Бориса Сергеевича с первой женой. Что представляет собой его сын Олесь, с которым скоро будет разговаривать? Какая самая большая страсть в жизни этого молодого человека? Коваль начал вспоминать все, что узнал об Олесе по его заданию Струць.
Мальчишка учился плохо. Еле закончил восемь классов, профтехучилище. Работает на небольшом заводе слесарем. Работу любит, не пьет, но характер эгоистичный, несдержанный, упрямый. Когда добивается своего, ни с кем и ни с чем не считается. Физически сильный, быстрый на расправу. Деньги любит, но в то же самое время не алчный. Поделится с другом последним.
Отца не слушался, хотя гордился, что тот инженер. Мать, которая его безумно любила, совсем не уважал. Наверное, потому, что все готова была терпеть, все прощала ему. Как всякий духовно слабый человек, боялся унижений, насмешек и очень любил, когда его хвалили. Утверждал себя и хорошей работой в мастерской, и верной дружбой, но иногда с такими людьми, какие этого не были достойны. Готов был для приятеля сделать все, но одновременно должен был над ним верховодить. Утверждался и тем, что «ради компании» пошел на преступление и отсидел два года, и тем, что измывался над слабыми.
Борис Сергеевич ничего не прощал сыну, и Олесь все время сердился на него. Как-то он потребовал, чтобы отец вернулся к матери. Залищук был приятно удивлен такой неожиданной заботой Олеся о матери, но попросил не вмешиваться в его дела.
С того времени сын не проведывал отца и к себе в гости не приглашал.
3
Через час Коваль разговаривал с Олесем Залищуком. О нем подполковник уже почти все знал. Единственное, что его интересовало, — это когда Олесь в последний раз видел отца, где они встретились и чем закончилась их встреча.
Когда дверь кабинета открылась и на пороге появился плотный, как и Борис Сергеевич, чем-то неуловимо похожий на него молодой мужчина, Коваль интуитивно почувствовал, что разговор будет прямой и короткий. Залищук держался свободно, отвечал лаконично, но сердитые нотки звучали в каждом его слове. Из опыта подполковник знал, что так отвечает в милиции человек, который не чувствует себя виноватым или уверен, что его вину не докажут.
— Второго августа вы не встречались с отцом, Олесь Борисович?
— Нет, — твердо ответил молодой Залищук, — я его давно не видел, может, с год.
— Меня интересует только вечер, когда он погиб.
Олесь промолчал, всем своим видом будто говоря: «Я сказал все и повторяться не хочу».
Коваль предложил папиросу.
Залищук поблагодарил и вытащил свои сигареты. Когда прикуривал, Коваль понял, чем он похож на отца, фотографии которого подполковник внимательно изучил: голова посажена на короткой шее, словно сидит на широкой груди. Но нос, наверное, матери — хрящеватый с горбинкой, и тонкие нервные ноздри, которые то и дело раздувались.
— Перескажите весь свой день второго августа.
— Разве все упомнишь!
— Будем вспоминать. Вместе.
Когда дошли до вечерних событий, Олесь сказал:
— Жена была во вторую смену. Я остался со Степанком, сыном. Ребенок уснул, и я лег.
— В котором часу?
— Приблизительно в девять, а может, позднее.
— Всегда так рано ложитесь?
— Мне вставать на рассвете.
— Это не ответ.
— Ну, не всегда… Но день был утомительный… Я же рассказывал вам, что ремонтировал ванну…
— Ваш адрес — улица Строителей, это здесь же, в Дарнице?
Олесь кивнул.
— В девять на улице темнеет?
— Еще видно.
— Ну, а до девяти, Олесь Борисович, не решились ли вы вдруг проведать отца?
— Нет, я отца не видел в тот вечер. Я уже сказал.
За много лет службы Коваль часто слышал вранье, он почувствовал фальшь в словах Олеся. Но одновременно тон ответа свидетельствовал, что парень просто что-то недоговаривает.
— А кого вы в тот вечер видели на Русановских садах?
По тому, как раздулись ноздри Олеся, Коваль сделал вывод, что сведения, полученные Струцем, имели под собой какое-то основание.
Пауза длилась долго. Наконец Олесь сказал:
— Никого не видел. — И сразу понял, что проговорился, что теперь так просто от настырного подполковника ему не отделаться. И он решительно добавил: — Я знаю, что вам нужно! Не ходил ли я к отцу, не подсыпал ли ему яд… — Он вскочил со стула. — Есть ли у вас совесть такое катить на меня!?
Коваль жестом приказал сесть. Олесь не послушался. Лицо его стало упрямым, ноздри то и дело раздувались.
— Если хотите, скажу, хотя вы можете не верить… Я уже давно хотел помириться с отцом, но Нинка, жена, к нему не пускала… В тот вечер она была на второй смене, и я, когда Степанко уснул, попросил соседку посмотреть за ребенком, а сам махнул на Сады. Когда пришел на дачу, увидел, что в домике люди, услышал чьи-то голоса. Мой разговор с отцом должен был происходить с глазу на глаз… Неожиданные гости спутали мои карты. Я потихоньку поднялся по лестнице. В комнате сидели отец, Таисия и еще какие-то незнакомые. Засомневался, заходить или нет. А тут Таисия взглянула в мою сторону и поднялась из-за стола. Она направлялась к двери, и я, не знаю почему, быстренько сбежал по ступенькам и шмыгнул в переулок.
— Думаете, она не увидела вас?
— Не знаю. Может, и увидела.
— А что еще вы заметили на даче?
— Ничего. Я возвратился домой, решив отложить свой разговор с отцом. — Олесь сел и, казалось, немного успокоился.
— Вы еще постояли немного около калитки. А ведь можно было спрятаться в тени деревьев, переждать, пока разойдутся гости.
— Я ушел оттуда сразу. Некогда было ждать. Дома ребенок, жена скоро вернется с работы, устроит прочухан.
— Жаль, — заметил Коваль, посасывая папиросу, которая погасла. — Только вы убежали, гости вышли в сад, отец ваш остался один, могли бы поговорить, и, гляди, все иначе обернулось бы…
Коваль умышленно обратил внимание Олеся на эту деталь, хотел посмотреть, какое выражение появится на лице у собеседника.
Молодой Залищук с жалостью покачал головой, причмокнул губами.
— Да, жаль, очень жаль! Если бы я знал… — развел он руками. — Но, поверьте, я никак не причастен к смерти отца. Хотел бы знать, кто отравил! Я бы с ним быстро посчитался. — Олесь так сжал кулаки, лицо его стало таким жестоким, что Коваль понял — дело не закончилось бы одними словами.
— Вы, наверное, не ссориться приходили?
Олесь вздохнул.
— Хотел помириться. Давно собирался.
— Нужно было встретиться, — может, и обстановка сложилась бы иначе… Ведь каждая трагедия — определенное стечение обстоятельств, причин, условий. Достаточно было выпасть из этой трагической цепи хотя бы одному звену, и вся она распалась бы…
— Так вы все-таки считаете меня хоть побочно, но причастным к смерти отца?.. Хотите, чтобы мне камень лег на душу?
— Нет. Это мои соображения, за которые вы не отвечаете, Олесь Борисович.
Подполковник пригласил в кабинет доктора Найду.
Когда тот вошел, опрятно одетый, в белой рубашке с красивым галстуком, словно собрался в театр, Коваль кивнул на Олеся:
— Вы нигде не встречали этого человека?
Доктор внимательно присмотрелся к молодому Залищуку и покачал головой:
— Нет.
— А на даче Залищуков, когда вы там ужинали? Второго августа…
Доктор снова покачал головой. Коваль взял повестку Олеся, чтобы подписать, взглянул на часы и тут же вспомнил, что он не в своем кабинете в министерстве, а в райотделе, где вход и выход граждан свободный.
— Можете идти, Олесь Борисович, — протянул ему повестку. — А вы, Андрей Гаврилович, садитесь, — показал на стул.
