Андрей Дышев - Детектив от Иоанна
«Все, больше не могу!» — подумал Аулис, чувствуя, что он начинает выворачиваться наизнанку, словно носок, и ткнулся в песок лицом.
— Сиди и смотри! — сказал ему неслышно подошедший лев.
И Аулис оказался сидящим на камне. Он с удивлением увидел, что абсолютно гол и его тело испещрено то ли надписями, то ли рисунками, а вокруг стоят зрители в белых накидках и смотрят на него. Сами белые накидки и лица зрителей Аулис различал словно сквозь туман, но вот глаза смотрящих были необыкновенно, пугающе резкими, ясными, прорисованными до мельчайших деталей, и они были источником света, который не давал тени; тотчас Аулис без труда, с легкостью выбрал из сотен глаз глаза своей мамы, своего отца, нерожденных своих детей, давно забытых учителей, друзей, знакомых, влюбленных в него девушек и просто прохожих, знающих и помнящих его… И не было ни в одном взгляде ни укора, ни гнева — не было ничего, кроме света, но он проходил через Аулиса насквозь, как бы выхолащивая из его тела все подряд. И Аулис понял, что растворяется в этих лучах, как кусок рафинада, брошенный в быстрый ручей. «Скорее бы!» — подумал он, стекая с камня в песок.
Рядом с ним на песке лежал носовой платок. Аулис подобрал его. Платок был совсем ветхий, от него почти ничего не осталось, кроме нескольких тонких нитей, и все же тряпочка пыталась подняться вверх, взмыть в небо, подобно орлу.
— Внученька, это ты? — вдруг произнесла стоящая рядом старушка, чуть приподнимая край белого капюшона. Она смотрела на платок, который Аулис разложил на ладони.
— Бабушка? — ахнула Стюардесса. — А я думала… я думала, что ты умерла.
Старушка покачала головой и нахмурилась.
— Ты плохо выглядишь, внученька!
— Меня просто не видно в темноте, — попыталась улучшить впечатление о себе Стюардесса, но старушка повторила:
— Ты нехорошо выглядишь. Пойдем домой!
Платок взлетел с ладони Аулиса и опустился старушке на плечо.
— Давай проводим! — предложил Боксер. Он поднялся с колен, вытер ладонями щеки. Аулис увидел, что в его глазах больше нет песка, они чисты и полны влаги.
Старушка шла по центральной улице, затем свернула к большому дому со стеклянным забором. Внутренняя часть двора то ли была заполнена водой, как если бы это был бассейн, то ли была освещена голубым светом. Но когда старушка открыла калитку, наружу не протекло ни капли.
— Заходи! — пригласила она Стюардессу.
Платочек в нерешительности повис перед входом.
— А вода теплая?
— Заходи, заходи, — усмехнулась старушка.
— Но я плохо плаваю.
— Да заходи, тебе говорят! — прикрикнул Боксер.
И Стюардесса нырнула в проем калитки. Черное, сильное, молодое тело, необыкновенно напоминая дельфина, резвилось за стеклом в голубом свете. Аулис прильнул лбом к забору, постучал костяшками пальцев, но Стюардесса его уже не замечала. Она кувыркалась в волнах, переворачивалась на спину, ныряла и снова взмывала вверх.
— Кажется, я в нее влюбился, — признался Аулис.
— Расслабься, — по-дружески посоветовал ему Боксер и похлопал Аулиса по плечу.
— Приходите позже, — сказала старушка, заходя во двор и закрывая калитку.
— Здорово у вас здесь, — похвалил Аулис. — Плохо только, что солнца нет.
— Солнца нет? — удивилась старушка, замерев на пороге. — Как же нет, милок? Вот же оно, солнце! Сколько угодно!
— Вы что-то путаете, бабушка, — возразил Аулис, глядя на черное небо.
— Это ты путаешь, — улыбнулась старушка. — Если захочешь, то увидишь и солнце, и свет. Каждый сам волен выбирать, что видеть, а чего не замечать…
— Понял, студент? — рассмеялся Боксер и потащил Аулиса на площадь.
По дороге они встретили Интеллигента. На полицейском теперь были новенькие джинсы и не по размеру коротенькая кожаная курточка. Он стоял на четвереньках и усердно намыливал спину льву.
— Давно не виделись, коллега! — обрадовался Боксер. — А что это ты здесь делаешь?
Интеллигент взглянул на товарищей и, не прекращая елозить мочалкой по золотой шерсти, с гордостью ответил:
— Да вот, устроился зверей чистить.
— Ты издалека сам на зверя похож, — заметил Аулис. — Только с человеческим лицом.
— Мне уже об этом говорили, — зарделся от скрытого удовольствия Интеллигент. — Будьте добры, поднимите переднюю лапу… Достаточно! Теперь другую… Очень хорошо!
Лев послушно подавал лапы и урчал от удовольствия.
Боксер и Аулис подошли к кинотеатру. На экране шел все тот же фильм. Некоторое время Аулис и Боксер смотрели на персонажей, мечущихся по пропыленному куску полотна: из одного угла экрана в другой — шмыг, шмыг, шмыг, словно крысы в клетке… Боксер вздохнул, машинально отряхнул с себя последние песчинки. Аулис пристально следил за одним из героев фильма… Персонаж вдруг остановился посреди экрана, поморщился, почесал рукой затылок, словно засомневался, то ли он делает.
— Ловко у тебя это получается, — признал Боксер.
— Знаешь, — сказал Аулис, опуская глаза. — Прошлое, конечно, переделать нельзя. Зато можно вот так внушать людям сомнение, заставлять их задуматься о том, правильно ли они поступают. Это мое ноу-хау.
— Твое ноу-хау называется голосом совести, — снисходительно заметил Боксер и обнял Аулиса. — А ты, оказывается, хороший малый. Жаль, мы с тобой раньше не дружили.
— Да, жаль, — согласился Аулис.
— Ты прости меня, приятель, за то, что я к тебе не очень хорошо относился. Прощаешь?
— Конечно. И ты прости меня.
Они пожали друг другу руки.
— Знаешь, — произнес Боксер, глядя куда-то во мрак. — А мне опять захотелось в пустыню. Там хорошо думается, не отвлекаешься по мелочам. А в самом движении по пустоте есть какой-то высокий смысл.
И они, не сговариваясь, пошли к барханам. Под деревом, где они оставили двух своих спутников, ничего не изменилось. Командир был пьян, улыбался, бормотал песенку и пускал слюни. Соотечественник, прижавшись лбом к стволу дерева, хрипло бормотал:
— Я не виноват… не виноват… я выполнял приказ родины… дайте же мне сказать, прошу вас…
Боксер взял Аулиса под локоть и повел дальше.
— Ты знаешь, — сказал он, — в другой жизни я, наверное, стану философом. Вот, например, я думаю: почему я воровал, обманывал, брал взятки? Думаешь, потому, что у меня зарплата была маленькая? Чушь! Отговорка! Я поступал так потому, что завидовал богатым. Завидовал тем, кто мог иметь все, что лежит в магазинах. Конечно, я знал, что богатые воруют. Но они делают это, не имея данной им государством власти. А у меня такая власть была! Ты понимаешь, какой внутренний конфликт… Давай-ка взберемся на этот бархан, с него вид должен быть красивый… Так вот. Я почувствовал себя как невидимка в ювелирном магазине, в котором украсть не пытается только ленивый. А когда все кругом воруют, тогда это перестает быть зазорным. И совесть моя молчала…
— А я в другой жизни научусь управлять самолетом и стану летчиком.
— Учись, студент, учись. Только пиво не пей!
— Здесь хорошо, правда? Такая легкость, когда скинул с себя весь мусор! Жаль только, что света пока не видно… И знаешь, что я еще понял? Мы были всего лишь гостями на Земле! Нас пригласили на некоторое время из черного небытия в светлый и чистый дом. Но почему же мы вели себя в гостях как свиньи? Почему не благодарили хозяина дома за приют? Мы должны были вести себя скромно, не сорить, не ломать, каждую минуту помнить, что находимся в гостях, что после нас сюда еще придут люди. И всем должно хватить тепла и уюта…
— Погоди, не встревай! Я еще не все сказал. Так вот…
Перебивая друг друга, торопясь сказать самое главное, они поднимались на бархан. Вымытый, с лоснящейся золотой гривой, исполненный очей, лев некоторое время провожал их, но взбираться на бархан не стал, лег на песок, зевнул и погрузился в сладкую дремоту…
Эпилог
Мыльная пена, ставшая черной от сажи, рекой текла по асфальту, и заместитель министра, помня о том, что ему еще ехать в министерство на доклад к шефу, аккуратно перешагивал с места на место, но сухого места уже не было.
— Вам лучше вернуться в машину, — предложил следователь, возглавивший расследование авиакатастрофы. Он пожалел лаковые туфли заместителя министра. — Тут вы не увидите ничего интересного.
Чиновник кинул последний взгляд на обугленный остов самолета, из сквозных дверей и иллюминаторов которого толчками выплескивалась мыльная вода. Он подумал, что обугленный фюзеляж очень похож на кита, истекающего кровью… Оглушая близлежащие кварталы воем сирены, в госпиталь помчалась очередная машина «Скорой помощи». Улица, на которую упал самолет, в момент катастрофы была многолюдна.
«Черт с ними, с туфлями!» — подумал чиновник и, подтянув брюки, пошел по пузырящемуся потоку к покореженному носу самолета. Осторожно взявшись за край оконного проема, он заглянул в пилотскую кабину.
