Алан Брэдли - Здесь мертвецы под сводом спят
Развернулась и вышла из кабинета.
* * *Разумеется, я хотела рассказать отцу, как в мои руки попало завещание Харриет. Я хотела поведать ему все – весь свой план: воскресить Харриет и представить ее, возвращенную к жизни, горюющему мужу и горюющему отцу.
Какая это была бы сцена!
Но мой благой план, хоть и не по моей вине, потерпел неудачу из-за вторжения этих убийц из министерства внутренних дел.
Из-за них Харриет останется мертвой.
Благодаря этому документу отец поймет, что я сделала. Мне не надо говорить ни слова.
Конечно, у меня нет права читать завещание моей матери, и я рада, что удержалась. Я осознала это, глядя на свое отражение в зеркале. Это ее завещание, и не мне его читать.
Я вынула его из потрепанного бумажника и вложила в руки отца.
К лучшему или худшему, я сделала то, что сделала, и пути назад нет.
Думаю, я поступила правильно, и мне придется с этим жить.
23
До похорон Харриет оставалось лишь несколько часов. Нельзя терять ни секунды.
Я гуляла по Висто с таким видом, будто хочу просто бесцельно побродить.
В дальнем конце этой старой, заросшей растительностью лужайки Тристрам Таллис в синем комбинезоне, почти невидимый в облаке дыма, возился с двигателем «Голубого призрака». Он помахал в воздухе гаечным ключом.
– Если ты явилась за еще одним кружком, боюсь, тебе не повезло, – сказал он, когда я приблизилась к нему.
– «Она отворила кладезь бездны, – объявил громкий выразительный и довольно знакомый голос, – и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи».
С другой стороны аэроплана выскочил Адам Сауэрби. Я и не заметила, что он там.
– «…и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя».
Когда автор Откровения, кто бы он ни был, писал эти строки, он, без сомнения, думал о непослушных авиационных карбюраторах.
Адам вечно фонтанирует стихами и цитатами; они сочатся из него, как варенье из булочки.
– Пощади ребенка, – сказал Тристрам, словно меня тут нет.
Вся эта сцена производила впечатление сонной нереальности: мы втроем стоим на запущенной лужайке в дыму от чихающего двигателя аэроплана, и Адам несет стихотворную чепуху, от которой даже автор Книги Откровения, кто бы он ни был, упал бы на землю от смеха.
Только Тристрам казался относительно настоящим, хотя в своем мешковатом комбинезоне и с гаечным ключом в руках он напомнил мне придворного шута.
Кто же он такой? Помимо факта, что когда-то он приехал в Букшоу, чтобы купить «Голубого призрака», его заявления, что он сражался в Битве за Англию, и того, что миссис Мюллет души в нем не чает, я абсолютно ничего не знаю об этом человеке.
Он действительно тот, за кого себя выдает? Мой опыт говорит мне, что незнакомцы не всегда говорят о себе правду. Иногда они так легко сбрасывают с себя свою личность, словно это промокший плащ.
Я просто умирала от любопытства, желая спросить Адама о его раннем утреннем визите в Рукс-Энд, но рискнуть и затронуть эту тему в присутствии Тристрама может оказаться большой ошибкой.
Адам, словно читая мои мысли, хитро подмигнул мне за спиной пилота. Я сделала вид, что не замечаю.
Тристрам полез в кабину, и пропеллер с треском остановился.
– Вышла из строя свеча зажигания, – объявил он. – Ничего общего с карбюратором. Вот тебе и Откровение, Сауэрби.
Адам пожал плечами.
– Боюсь, Откровение Иоанна Богослова довольно скудно на тему искрящих свечей зажигания, если не считать его «громы и молнии» и «семь светильников» перед троном, предсказавшие роторный самолетный двигатель, хотя это не очень подходит, верно? У этой старушки четыре цилиндра, а не семь, и кроме того…
Я на него так посмотрела! Глупость во взрослом человеке, пусть даже легкомысленная, отвратительна.
Здесь что-то кроется. Я уверена. Почему в утро похорон двое гостей дома возятся с аэропланом на отдаленной лужайке и цитируют Откровение? В этом нет никакого смысла.
Был ли Тристрам Таллис тем высоким человеком, которого я мельком увидела в окне лаборатории на кинопленке? Или это был тот мужчина, которого столкнули под поезд?
А может быть, им не был никто из них, и я не могла спросить об этом. Один уже мертв, а второй – что ж, если он действительно тот самый, вряд ли выболтает правду простой девочке, пусть даже ей почти двенадцать лет.
И Адам Сауэрби. Все сводится к одному: что он делает в Бишоп-Лейси и на кого работает? Он просто частный детектив? Или друг семьи?
Пока я не узнаю ответы на эти вопросы, я не смогу доверять ни одному из них.
Как обычно, я сама по себе.
– Простите, – сказала я, – у меня много дел.
* * *Я шла на юг в сторону декоративного озера до тех пор, пока меня не скрыла кирпичная стена огорода. Потом я медленно двигалась к востоку, огибая озеро, пока меня не скрыли деревья Изгородей. Потом через мостик к Канаве, и вскоре я уже взбиралась на Гуджер-хилл.
Если бы не крутые склоны Гуджер-хилла и Джека О’Лантерна, я бы взяла с собой «Глэдис». Я подумала о том, что она сидит одна дома, удивляясь, почему я о ней забыла. Хотя больше всего на свете «Глэдис» любит сломя голову нестись вниз по холмам, она терпеть не может, когда я качу ее вверх. Нас обеих это выводит из себя.
Вздохнув, я побрела к своей цели.
Расположенный посреди акров запущенной травы и старых буков Рукс-Энд – это чудовищное разрушающееся сырое здание, снаружи состоящее из бесчисленных фронтонов, а внутри – из бесконечных затхлых коридоров.
Грибная ферма для людей, – подумала я.
Я не впервые навещаю это место. Несколько раз в прошлом я считала необходимым проконсультироваться с доктором Киссингом и должна признать, что с нетерпением жду новой встречи с пожилым джентльменом.
Под моими ногами хрустел гравий, когда я шла по пустому двору к входной двери. Маловероятно, чтобы кто-то сейчас сидел за столом, подумала я и оказалась права.
Тот же самый серебряный колокольчик стоял рядом с той же самой заляпанной табличкой со словами: «Звоните, пжлст».
Я не потрудилась.
Откуда-то издалека доносился шум голосов и звон посуды. Воздух пах кислым – запах кислой капусты в разных вариациях, которую готовят ведрами.
Я знала, что найду доктора Киссинга там же, где всегда: в дальнем конце узкой застекленной террасы.
Когда я шла я по пустым помещениям, под моими ногами отвратительно шипел и хлопал пузырящийся линолеум.
Из-за высокой плетеной спинки знакомого инвалидного кресла к высокому темному потолку, извиваясь, поднималась серебристая струйка сигаретного дыма.
– Привет, Флавия, – сказал он, не оборачиваясь. И отложил шуршащий «Таймс».
Я быстро появилась в поле зрения доктора и вежливо клюнула его в обе щеки. Его кожа напоминала сухие хрустящие пергаментные свитки, обнаруженные в пещере на побережье Мертвого моря.
– Ты пришла из-за матери, – добавил он.
Я продолжала хранить молчание.
– Так и знал, что ты придешь, – произнес он.
Доктор Киссинг не из тех, кто ходит вокруг да около.
И я тоже.
– Мой отец приезжал сюда сегодня утром, – заговорила я. – Еще затемно.
Доктор Киссинг холодно взирал на меня из клубов дыма. В своем мышино-сером халате и бархатной курительной шапочке с кисточкой он вполне мог быть одним из тех невероятно древних восточных идолов, невозмутимо восседающих в испарениях благовоний, которых я видела на суперобложках триллеров в книжном магазине Фойла.
Если я хочу играть в эту игру, то вполне могу продемонстрировать свои козыри.
– Вместе с тетушкой Фелисити и Адамом Сауэрби, – добавила я.
– Да, они приезжали, – наконец дружелюбно ответил он.
– Я видела их автомобили во дворе.
– Неужели?
– Из «Голубого призрака». Самолета Харриет. Его владелец пригласил меня прокатиться.
Доктор Киссинг понимающе кивнул, затушив сигарету и потянувшись за следующей.
– Вы нас слышали?
– Звук двигателя «Джипси Мот», грохочущего, словно швейная машинка, в небесах над этой царской обителью, – одна из немногих неизменных опор в нашем меняющемся мире. Это происходило, полагаю, с без пяти минут шесть примерно до четверти седьмого.
Хоть что-нибудь может ускользнуть от этого престарелого кладезя информации?
– Прими мои глубокие соболезнования по поводу твоей матери, – сказал он с внезапной серьезностью и после секундной задумчивости продолжил: – Ты должна быть сегодня особенно храброй.
Он взглянул на меня старыми выцветшими глазами, и я поняла, что вот он, момент: мой единственный шанс сделать то, что я собираюсь, сказать то, за чем я пришла.
Доктор Киссинг велел мне быть храброй, и я буду храброй.
Я сделала глубокий вдох.
– Это вы Егерь, верно?
Со сводящей с ума медлительностью он затушил сигарету в переполненной пепельнице, хотя она была едва использованной, и тщательно выбрал следующую из плоского портсигара – не потому что нервничал, но потому что он контролировал ситуацию, контролировал полностью.
