Игра против правил - Александр Сергеевич Рыжов
— Живой?
— Почти…
Через борт над ними свесился Николай Петрович, оценил обстановку.
— Рука?
Касаткин кивнул, процедил обреченно:
— Рука. Перелом… кажется…
— Ах ты… камбала желтопузая! — Николай Петрович в сердцах сорвал пиратскую бандану, швырнул ее на пол и, оборотясь через плечо, крикнул в сторону раздевалок: — Фельдшера сюда, живо! И в скорую позвоните, краба вам в печенки!
Вокруг Алексея сгрудились игроки, помогли подняться, довезли до калитки. Руку жгло, пальцы немели. Он баюкал ее, ковылял на негнущихся ногах, а в черепной коробке пульсировало: «Кранты, Леша Касаткин, несостоявшийся супер-хоккеист…»
Глава 1
Смена составов
Телевизор «Таурас» стоял в углу на четырех раскоряченных ножках и голосом спортивного комментатора Николая Озерова мрачно вещал:
— М-да, уважаемые болельщики, приходится признать, что второй год подряд сборная Советского Союза остается без золота чемпионата мира. По сравнению с предыдущим первенством наша команда пропустила вперед не только чехов, но и шведов, и заняла скромное третье место. Может быть, надо что-то менять в процессе подготовки к соревнованиям? Но об этом будет думать уже новый тренерский штаб…
Из прихожей донесся скрип ключа, поворачиваемого в замочной скважине. Алексей встал с дивана и прикрутил звук телевизора, так что Озерова стало почти не слышно. По привычке, выработавшейся за последние пять месяцев, делал все левой рукой, хотя правая уже вполне зажила и гипс давно сняли.
Вышел из комнаты. Юля в коридоре снимала боты и голубую болоньевую куртку. Возле стены стояла клеенчатая хозяйственная сумка.
— Проиграли. — Касаткин уныло кивнул на мерцавший за спиной телевизор. — Теперь разгонят сборную к чертовой матери…
Однокомнатная квартира на Охте досталась Алексею от родителей. Тесная, неказистая, но все же отдельная, не в пример коммуналкам, в которых обитало большинство его знакомых. Здесь он родился и вырос, здесь жил теперь один… а с недавних пор вроде как и с Юлей.
Через день после злосчастной декабрьской тренировки, когда Алексей, с рукой, закованной в колодку, лежал на койке в больничной палате, к нему пришла она — девушка, в которую он был давно и, казалось, безответно влюблен. Юля прослышала о его травме, сорвалась с лекций и прибежала в клинику с банкой домашнего компота и сеткой рыжих новогодних мандаринов.
Никогда не угадаешь, что нужно женщине. Полгода изображала из себя неприступную ледяную крепость, а тут взяла и растаяла. Знай Касаткин об этом заранее, сам бы себе конечность сломал.
Конечно, понимал: в нем самом мало что изменилось. Не стал он после перелома лучше, а будущее совсем заткалось густым туманом. Если б не Юля, чего доброго, в петлю бы полез от безысходности. Но ее неожиданное появление стало лучом света в темном царстве, как писал классик. И жить захотелось, и выздороветь поскорее.
Юля навещала его в больнице каждый день, а когда он выписался, стала приходить домой. Все свободное от учебы время, вплоть до позднего вечера, проводила в его скромной берлоге на Анниковом проспекте. И благодаря ее усилиям квартира преобразилась, стала походить на человеческое жилье. Пыль протерта, полы выскоблены, ванна начищена. Появились шторы в цветочек, хрустальная люстра, отмытая в подкисленной уксусом воде, сияла, как алмазный светоч в царском чертоге.
Алексей предлагал Юле оставаться и на ночь, лелеял мечту, что между ними падет последняя преграда, наступит истинное сближение — как душевное, так и физическое, — и тогда поход в ЗАГС станет простой формальностью.
Но Юлечка отнекивалась — ссылалась то на недолеченную Лешину руку, то на старорежимного папу, который запрещает двадцатилетней дочке ночевать у посторонних мужчин. А к середине весны, когда гормонам полагалось бурлить вовсю и соединять любящие сердца и тела, что-то стало рушиться в их и без того непрочном дуэте. Юля заходила все реже, отвлекалась на дела, на подготовку к сессии. К тому же Касаткин уже не выглядел беспомощным калекой, кость срослась, врачи разрешили умеренные нагрузки, так что по дому управляться он мог уже самостоятельно.
К началу мая Юлины визиты сократились до одного в неделю. Она еще по инерции заносила ему продукты, наскоро прибиралась и старалась побыстрее уйти. Касаткин с тоской осознал то, что искушенный в амурных вопросах человек разъяснил бы ему еще тогда, зимой. Не испытывала она к нему ни грамма любви. Была только жалость, вспыхнувшая одномоментно и постепенно погасшая по мере того, как он, выздоравливая, требовал все меньше заботы.
Жалость и любовь, как ни крути, понятия разные. Касаткин тешил себя самообманом, принимал одно за другое, но настал час прозрения. Пелена спала, и он увидел, что Юля снова отдаляется от него.
— Я тебе курицу купила, — сказала она утомленно. — Два часа в гастрономе простояла. Очередь — полкилометра.
Он взял сумку, отнес на кухню, затолкал содержимое в маленький холодильник «Свияга», тарахтевший как трактор. Кроме курицы в сумке оказались две бутылки молока, целлофановый пакет с десятком яиц и пачка сливочного масла.
— Спасибо. — Он свернул пустую сумку рулетом, вернул Юле. — Сколько я тебе должен?
— Да иди ты! — отмахнулась она. — Откуда у тебя деньги?
Строго говоря, после демобилизации Алексей стал официально ничем не занятым — не работал и не учился, — что шло вразрез с существовавшими законами. После травмы вопрос о переходе на сверхсрочную военную службу ради продолжения игры за «Аврору» отпал сам собой. Касаткина в тренерской верхушке и так-то не считали полезным игроком, а тут еще и поломался… Благо, Николай Петрович, обойдя все инстанции, выбил для него на время лечения ежемесячное пособие в размере ста рублей. Деньги не ахти какие, но это лучше, чем ничего. Пособие пообещали выплачивать в течение полугода, и этот срок подходил к концу.
— Чай будешь? — спросил Алексей и, не дожидаясь ответа, воткнул в розетку самоварный штепсель.
Юля села на табуретку, критически оглядела крошечную кухоньку. Едва ли не четверть пространства занимала печка с выведенной в стену трубой. Печкой пользовались редко, она выручала, когда в доме или во всем районе отключали электричество. Тогда Касаткин шел на ближайшую свалку (а они, стихийные, были чуть не в каждом дворе), выуживал из груды хлама доски от мебельных упаковок и еще что-нибудь деревянное, приносил домой, раскалывал топориком на небольшие планочки, разводил огонь и готовил себе еду.
Когда же электричество было в наличии, печка дремала, накрытая скатертью, и выполняла функции стола для нарезания продуктов, а еще на ней стояла электрическая плита с двумя конфорками — удобная и современная.
Между печкой и холодильником притулилась мойка, а оставшейся площади еле хватало, чтобы уместить обеденный стол и два табурета, которые мать Алексея когда-то обшила
