Эффект Сюзан - Хёг Питер

Но это иллюзия. Дом находится на улице Ивихисвай в Шарлоттенлунде. Пятнадцать минут езды от центра Копенгагена. Если повезет.

То, что дома живые, — это одно из положений фундаментального исследования, о котором я еще не успела сделать сообщение в Научном обществе. Но все впереди. Жду подходящего случая.

Наш дом дышит. Но только едва-едва. Нас не было тут шесть месяцев. Уже одно это создает ощущение заброшенности. Ну и то, с чем мы вернулись. Настроение, которому в долгосрочной перспективе не смогут противостоять никакие строительные материалы.

Некоторые считают, что счастливая семейная жизнь достигается благодаря удачным компромиссам. Это неправда. Любовь не терпит компромиссов. Счастливая семейная жизнь достигается путем решения коанов. А точнее: растворением их.

Я думала, что мы решили свои коаны навсегда.

Мне надо было быть умнее. Ничто в этом мире не вечно. Законы природы временны. Не успевает физика принять одну картину мира, как эта картина растворяется и оказывается частным случаем более широкой парадигмы. Одними из первых слов, которые я услышала от Андреа Финк, было упоминание о семинаре в Амхерст-колледже, где Джон Белл сказал, что квантовая физика в самой основе несет зародыши собственной гибели.

Таким образом, даже лучшие годы семьи Свендсен оказались лишь временной гармонией в гораздо более масштабном хаосе.

Но мы пытались. И одной из загадок, которую мы разгадали, стал вопрос о том, как ужиться четырем законченным индивидуалистам, каждый из которых по натуре затворник, в одном доме.

Вот, например, кухня и гостиная представляют собой одно большое помещение. Ни разу не поссорившись, мы пришли к соглашению о мебели, о рояле и о белых стенах. И договорились, что никаких картин на стенах не будет, мы повесим тут только фотографию Андреа Финк.

— Я рада вас видеть.

Это Тит нарушила молчание.

Некоторые посчитали бы это обнадеживающим началом. Но не мы. С детского сада ее друзья и подруги в таких случаях держались настороже. После милого вступления обычно следует язвительное продолжение. И теперь тоже.

— Меня забрала женщина в полицейской форме. Ее звали Ирене. И провожала меня до самолета. Она сказала, что Харальду грозит восемьдесят лет. Маме — двадцать пять. Потому что этот человек — один из известных актеров Болливуда. Думаю, важно, чтобы мы огляделись вокруг. Перестали думать о том, какой семьей мы были прежде, а подумали о том, какой семьей стали. Даже не заметив этого. Мама интересуется молодыми мужчинами.

— Ему было двадцать пять, — говорю я.

— Ты могла бы быть его матерью.

Я молчу. В строго биологическом смысле она права.

— Отец интересуется молодыми девушками. Харальд хочет денег. А я…

Мы затаили дыхание.

— Я хочу дом у моря. Шесть верховых лошадей. И прислугу, которая будет делать уборку в доме.

Мы выдохнули. С уважением. Мало кто из шестнадцатилетних девушек осмеливается заглянуть так глубоко внутрь себя.

Я поднимаю тесто из миски для замеса. На весах я отмерила муку с точностью до сотых долей грамма. Не многие домохозяйки могут со мной сравниться. Вода и механическое воздействие сформировали эластичные пентиновые цепи.

Столешница у нас из кориана, камня, который был измельчен и затем склеен, строение материала — это снова решение коана, невозможной задачи, физического парадокса: союз мрамора, пластика и фарфора.

Край столешницы закругленный. Я спускаю с края тесто, чтобы оно растянулось до толщины бумажного листа. Мы, физики-экспериментаторы, не держим перед глазами формул, мы ощущаем их пальцами.

— Мама, а во что ты там играла?

Я не отвечаю.

Все трое смотрят на стену позади меня, на фотографию Андреа Финк.

3

Двадцать пять лет прошло с тех пор, как я впервые встретилась лицом к лицу с Андреа Финк.

Случилось это в Большой аудитории Института Х. К. Эрстеда. Она редко бывала в Дании, и еще реже читала лекции; аудитория вмещает восемьсот человек, пришло две тысячи, слушатели стояли во всех проходах.

Она говорила о геометрии Римана. Закончив лекцию, она мгновенно исчезла, словно растворилась в воздухе. Позже я узнала, что уходит она, чтобы избежать полчищ желающих вручить ей письмо, пожать руки и поцеловать край плаща. Или оторвать пуговицу, чтобы осталось хоть что-то осязаемое на память.

Никто не мог заставить себя выйти из аудитории, хотя Андреа Финк и исчезла. Никто из слушателей не хотел уходить домой.

Через три четверти часа все разошлись. Но я осталась. Одна в пустой аудитории. И вдруг она снова возникла у доски.

Акустика в этой аудитории такова, что два человека, сидящие на любом расстоянии друг от друга, всегда могли вести разговор даже шепотом. Она говорила приглушенным голосом, но ее прекрасно было слышно там, где я сидела, на заднем ряду.

— Это ведь вы написали мне. Я прочитала ваше письмо. И вашу работу. Очень интересно. Но извините. Я не беру студентов.

Она подошла ко мне.

— Я обратила особенное внимание на то место, где вы пишете, что самое большое счастье для вас — это осознание того, что существуют законы природы. Неплохое заявление для восемнадцати лет. И я задала себе вопрос: а, может быть, девушка, которая такое пишет, просто невротичка? Это так?

Она подошла ближе. Она говорила так, будто речь шла вовсе не обо мне.

— Вы чувствуете свое тело. Я это всегда замечаю. Более глубокое понимание никогда не приходит только из мозга. Имеете представление о математике и физике. Хорошо выглядите. Так в чем же проблема?

— Мужчины.

В своем письме к ней я ничего не писала об этих проблемах.

— Что не так с мужчинами?

— Они хрустящие. Как яблоки. Мне трудно оставить их в покое. После этого наступает хаос.

Она села на стул напротив меня.

— Чего вы хотите?

— Я хочу всерьез заниматься физикой. Университет — это дошкольное учреждение, зал ожидания. Я не хочу сидеть в зале ожидания. Я хочу попасть внутрь. Вы находитесь внутри. Я чувствую это. Чувствую это с тех пор, как впервые прочитала ваши статьи. Когда мне было двенадцать, мне показали периодическую систему. Я все сразу поняла. Это была самая счастливая минута в моей жизни. Я поняла, что существуют законы природы. Которые уравновешивают хаос. Я не хочу понимать физику извне. Вы можете помочь войти в нее.

Она накрыла мою руку своей. Тогда я впервые почувствовала то прикосновение, без которого, как я со временем поняла, она не могла говорить с человеком. Оно было не то чтобы дружеским — она изучала меня. И ее пальцы пытались сориентироваться в моей системе.

— Вы пишете, что увлечены теорией групповых полей. Что у вас есть личный опыт. Что вы имеете в виду?

— Я вызываю искренность.

— Что это значит?

— Когда я жду автобус, проходит всего несколько минут, и мужчина, стоящий передо мной в очереди, рассказывает мне о болезни своей жены. В автобусе женщина, сидящая рядом со мной, рассказывает мне о том, как она любит свою собаку. Мальчики, которые выходят на одной остановке со мной, сначала рассказывают мне о том, как они расстроены, что их не взяли в команду высшей лиги. А потом о девушках, в которых влюблены.

Она расстегнула рукав моей рубашки, закатала его, повернула мою руку. Провела пальцами по шрамам.

— Мне всегда хотелось иметь дочь, — сказала она.

Как только она это сказала, она замерла. Это были какие-то совершенно неуместные слова. Как и мой ответ.

— Мне всегда хотелось иметь мать.

Люди, которые сталкиваются с этим впервые, обычно бывают потрясены. Но не она. Потрясение было незначительным. И за ним скрывалось сильное любопытство.

— Это были не мои слова, — сказала она. — И не я закатала вам рукав. Это что-то внутри меня. Отчасти чужое.

Мы посмотрели друг на друга. Она говорила и при этом медленно, интроспективно сканировала свою собственную систему.

— Это похоже на падение. Как будто нас больше не сдерживают условности, которые управляют обычными разговорами. У вас самой есть для этого название?