Вера Русанова - Туманный берег
Была суббота. Поздний вечер. И сладкий аромат черемухи в воздухе... Что же потом? Три последних сигареты в Ксенькиной пачке. Чей-то обиженный вопль: "Вот, значит, так, да? Меня "с хвоста"?!" Олесе, собственно, было все равно: тогда она ещё не курила. Потом Ленка Жданова... Да, точно Ленка Жданова пожала плечами: "Крику-то крику! Вон киоск на той стороне улицы: скинуться да купить!"
Чуть впереди - низенькие серые воротца подземного перехода. Но, Боже ты мой, как неохота до них тащиться!.. Полупустынная улица, с изредка пролетающими мимо автомобилями. Короткий шелест шин. В сверкающих темных дверцах на секунду длинным бликом отражается свет фонарей...
Она сначала почувствовала, а потом уже поняла. Именно почувствовала, а не услышала... Стремительная волна невыносимо плотного воздуха. Всепоглощающий, звериный ужас. Уже потом - резанувший по глазам росчерк фар. (Как глупо, как странно они метнулись в сторону! Словно перо, выводящее последнюю, хитрую закорючку на росписи).
Визг Ксеньки. Неожиданно низкий, утробный крик Галочки. Так обычно кричат мужики в кабинете у стоматолога. Сама Олеся не успела ни взвизгнуть, ни закричать. Откуда-то изнутри к горлу вдруг прихлынула кровь. Тело нелепой дугой взвилось в воздухе. И первым реальным ощущением стал удар об асфальт.
"Мамочки! Больно как!" - подумала она отчего-то с обидой. И с обидой же посмотрела на окровавленный рукав ещё недавно белоснежного кардигана. Потом её затошнило. Холодное небо крутанулось перед глазами. Захотелось перевернуться на бок, но сил вдруг не стало.
Две белых тумбочки в холле первого учебного корпуса. Две банки с красными гвоздиками. Две фотографии с черной траурной лентой. На фотографиях - улыбающиеся девушки. Лист ватмана формата А1. Черной тушью выведено: "Студентки выпускного курса... Трагически погибли". И так далее...
Олеся так часто видела это в своих лихорадочных полуобмороках-полуснах, что почти поверила. Она знала, что зацепило её и Галочку. Водитель оказался нормальным - не сбежал, не затаился - наоборот, едва не сшибая светофоры, повез их на собственной машине в больницу. Но Галочка умерла. Прямо там, на заднем сидении, обитом нежной ворсистой тканью.
Олеся узнала об этом, когда лежала на столе в свете бестеневой лампы, а медсестра срезала с неё остатки одежды и смывала кровь ватными тампонами. Тогда она поняла, что тоже умрет, и ждала этого момента с тупой покорностью.
Разрыв печени. Повреждена правая почка. Перелом большой берцовой кости. Множественные переломы запястья. Практически раздроблена кисть...
Лицо, правда, почти не пострадало. Так, несколько глубоких царапин и ссадин. Потом на неё приходили посмотреть, как на "Мону Лизу" - в порядке обязательного ознакомления с прекрасным. Олеся лежала и беззвучно плакала. Она чувствовала, что скоро умрет.
Мама примчалась из Перми на второй же день. Давно планируемая поездка в Москву обернулась ночевками на скрипучих стульях в длинном больничном коридоре. Комендант институтского общежития любезно предложил занять пока койку дочери, но мать лишь собрала туалетные принадлежности из тумбочки и кое-какие вещи.
А Олеся думала о том, что черное трикотажное платье совсем новое, что его жалко и стоит оно не мало. Что мама и так потратится на похороны, что похоронить её, Олесю, можно будет и в чем-нибудь другом (какая разница?). Так пусть уж мать оставит платье себе: рост у них приблизительно одинаковый. Фигуры, конечно, разные. Но ведь можно расставить платье в швах, а талию подчеркнуть пояском?
Женщину с только что прооперированной язвой желудка привезли в палату в четверг вечером. Перегрузили с каталки на кровать, задернули шторы и ушли. Мама взглянула на неё с неудовольствием: от новой соседки слишком веяло смертью - это могло только усугубить Олесину депрессию. Однако, женщина довольно быстро очнулась от наркоза, еле слышно представилась:
- Меня Наталья Максимовна зовут... А вас?
Улыбнулась матери, ободряюще (ободряюще!) кивнула Олесе. Как выяснилось, ей недавно исполнилось пятьдесят два года, у неё был шикарный аквариум со скаляриями и гурами, муж - бывший преподаватель автодорожного института, и сын Вадим.
Сын Вадим пришел с трехлитровым термосом куриного бульона в пятницу утром. Одной рукой придерживая на груди белый халат, сел на стул рядом с кроватью, взял пальцы Натальи Максимовны в свою ладонь...
Когда он ушел, Олеся попросила у матери зеркало и крем. Обычный, питательный и тональный ("чтобы не выглядеть, как бледная поганка").
- Что, раздумала умирать? - спросил во время обхода приятно удивленный доктор.
- Раздумала, - ответила она со спокойной улыбкой.
Тогда мать почти испуганно молчала. ("Только бы не сглазить, не спугнуть!"). Это уже потом, когда напоминанием о больнице осталась только необходимость принимать лекарства да периодическая ноющая боль в покрытой шрамами руке, она начала бурчать:
- И почему ты у меня такая дурочка? Ну, почему, а? Стоило до двадцати одного года нос от парней воротить, чтобы потом вот так? И ведь, главное, на что позарилась? На физиономию смазливую? Нищий программист! Гол, как сокол! Одни сплошные амбиции, да еще, наверное, бывших любовниц хоровод!
- Но ведь бывших же? - уточняла Олеся.
- Еще не хватало, чтобы нынешних!.. Поди, понимает, какой камень драгоценный ему достался?!
- Ой, мама, брось! - сердито отмахивалась она. - "Камень, камень!"... И, кстати, он не нищий: у него, слава Богу, своя собственная, отдельная квартира в Люблино.
- О! - радовалась мать. - Не иначе, как Наталья Максимовна сыночка отселила, чтобы девок своих в квартиру не водил... Ох, Олеська-Олеська! Ничего-то ты ещё в жизни не понимаешь. С такой внешностью, как у тебя... Эх, да что там говорить! Ты ведь за дипломата какого-нибудь могла выйти, за бизнесмена. Да хоть даже за артиста! Лучше бы ты, как любила в детстве Михаила Боярского, так и любила бы дальше.
- Михаил Боярский женат.
- А с твоего Вадика только и корысти, что холостой...
Впрочем, все это было много позже. А тогда она, тяжко опираясь о костыли и придерживая левой рукой повязку на животе, добиралась до закутка между вторым и третьим этажом. И там они с Вадимом целовались, не обращая ни на кого внимания. Олеся смеялась сама над собой: над тем, что она такая неуклюжая и беспомощная, над тем, что всюду торчит гипс, да ещё эти ужасные костыли. Смеялась и счастливо замирала от звука его голоса. И гладила его каштановые волосы, сбегая легкими пальцами к щетине на щеках. И благодарила судьбу за тот, вылетевший из-за угла "Жигуленок"...
Шагов наверху не было слышно уже, наверное, минут десять. Женщина вытерла тыльной стороной ладони слезы, сняла туфли и на цыпочках подошла к двери. Сидеть и дальше возле полусгнивших стеллажей, ожидая неизвестно чего, было, по меньшей мере, глупо. А ещё было больно сгибать ноги: ссадины на коленях успели подсохнуть и затянуться легкой коростой. Но она все же присела на корточки и заглянула в ржавую замочную скважину, на несколько секунд задержав дыхание.
Темная стена. Справа - короткий коридор и кусок окна. В окне - черные деревья. Луны не видно.
Ей вдруг явственно представилось, как чья-то тень закрывает скважину. Незримое присутствие по ту сторону двери. Кислое тяжелое дыхание. И свеча. Дрожащий, тоскливый огонек...
Ноги мгновенно ослабели. Блондинка села прямо на верхнюю ступеньку, глубоко впиваясь в кожу, провела ногтями от кисти к локтю правой руки.
"Нельзя раскисать! Нельзя! Только не сейчас! Потом! Когда-нибудь все это закончится. Когда-нибудь все это будет только жутким воспоминанием!"
За дверью - ни звука. Где-то рядом лежит мертвый Тим. Его открытые глаза скошены вниз и влево. Как будто в последнюю секунду перед смертью он вдруг заметил бегущего по полу таракана. Кровь на лице. Разбитый циферблат часов...
Она осторожно толкнула дверь. Дверь не подалась. Толкнула сильнее. Результат тот же. Сильно надавила плечом. Заперта. В общем, этого и следовало ожидать... И все равно, нельзя паниковать!
Ее не убили сразу, значит, она зачем-то нужна. Убили Тима, а её оставили в живых. Кто? Зачем? Почему?.. Может быть, это как-то связано с его бизнесом? Деньги? Проблемы с фармацевтической компанией?.. Чушь. Не может этого быть. При чем, в таком случае, она? Абсолютно ни при чем. Да, и кто она такая? Просто красивая женщина при неуклюжем, но умном и денежном мужчине?.. А, может быть, её просто пожалели? Решили оставить в живых? Но зачем тогда заперли?.. Заперли. Действительно заперли. Дверь стоит, как влитая в косяк. Сколько на неё ни дави - даже не шелохнется!
Если её с самого начала не хотели убивать, то почему не бросили, оглушенную, посреди дороги? Ведь она все равно ничего не видела и никого не смогла бы опознать... Какое лицо было у человека, ударившего Тима по голове? Какие руки?.. Она не видела ничего, кроме свечи в окне.
Блондинка встала, опершись рукой о ступеньку, и, болезненно поморщившись, спустилась по лесенке вниз. Снова скользнула к стеллажу, легла животом на пол, просунула пальцы глубоко под доски. Тоже стена. Холодная каменная стена. Откуда-то пробивается едва заметный сизый свет. Но откуда?
