Морис Дантек - Красная сирена
Пальцы Аниты Ван Дайк с тихим стуком летали по клавишам, заполняя собой комнату. Алиса завороженно смотрела, как быстро и ловко указательные пальцы молодой медноволосои женщины управляются с компьютером.
— Прекрасно, — заключила она, закончив. — А теперь расскажи мне все, с самого начала.
Анита внимательно посмотрела на девочку и поудобнее устроилась в своем старом кресле.
Лицо инспектора было спокойным и сосредоточенным. И Алиса решилась,
— Ну вот, — начала девочка, и Аните показалось, что она репетировала свой рассказ много часов, нет — дней — подряд. — Это началось в прошлом году, нет, в самом конце позапрошлого года. Тогда я точно поняла: происходят странные вещи… А еще немножко раньше…
В то лето, когда Алисе Кристенсен исполнилось десять лет, она впервые услышала, как бабушка ругается с ее мамой.
Стоя на самом верху лестницы, огромной лестницы, которая вела со второго этажа в вестибюль перед гигантским белым салоном в стиле арт деко, она видела, как открылась дверь и вошла бабуля, а следом за ней — мама.
— Ты просто-напросто шлюха. А твой австрияк — болван и простофиля.
— Отчего же, мама! — возразила Алисина мать, молодая блондинка, одетая в великолепное шелковое вечернее платье. — У него есть деньги, его отец был промышленником, преуспевшим в Германии, он унаследовал огромное состояние и дело, приносящее хороший доход.
— Нет… этот тип мне не нравится…Он кажется мне фальшивым, лицемерным, от него исходит нечто омерзительное.
— Перестань, мама… Мы прекрасно ладим…
— В том-то и дело… Ты — шлюха, роскошная, конечно, и все-таки шлюха! — Слова бабушки еще долго звучали в ушах Алисы.
— Неужели ты всерьез полагаешь, что этот человек может отвечать за Алису? — продолжала бабушка, — Он только и умеет, что разъезжать на спортивных машинах и проводить время в модных клубах с юными пустышками! Он совершенно не способен воспитывать ребенка, думаешь, этого хотел твой отец? Черт возьми, Ева, да с чего бы вдруг этому человеку превращаться в образцового отца…
— Да уж, родной был бы предпочтительней, — отвечала ее мать, и Алиса поняла: она говорит о человеке из ее воспоминаний и с единственной сохранившейся фотографии. Стилен Тревис, ее отец. Англичанин из Барселоны, как иногда называла его ее мать.
— Ах ты, дрянь! — завопила бабушка, и в тишине огромной комнаты зазвенели ее золотые серьги. — Ты все пачкаешь, все уничтожаешь… Хотела бы я, чтобы ты кончила свою жизнь в сточной канаве…
— Уж не хочешь ли ты сказать, что собралась вычеркнуть меня из папиного завещания?
Бабушка пожала плечами:
— Ты прекрасно знаешь, что это будет незаконно, а следовательно, невозможно. Наш дорогой усопший владел тремя четвертями всего этого. — Она обвела рукой дом и все вокруг. — В его завещании специально оговорено, что после моей смерти все, что принадлежало ему, отойдет к тебе… Но…
Бабушка смотрела на свою дочь, стоявшую в самом центре огромного ковра.
— Но, — продолжила она, — от меня ты получишь чисто символическую долю. Все остальное достанется известному тебе Фонду помощи детям, больным лейкемией.
И бабушка радостно улыбнулась.
Странный огонек блеснул в этот момент во взгляде Евы Кристенсен. Никто его не заметил, только Алиса, видевшая лицо и фигуру матери в огромном зеркале, заменявшем стену в глубине комнаты.
Алису испугала ледяная густая ненависть во взгляде матери.
На Рождество бабушка заболела. Той ночью именно Алиса вызвала врача. Бабушку положили в больницу, а Алиса с матерью вернулись к себе в морозный снежный день 27 декабря. Мама сказала, что это, скорее всего, были ее последние каникулы у бабушки.
Несколько недель спустя, в начале февраля, бабушка умерла.
Утром 15 мая 1991 года Ева Кристенсен, Алиса Кристенсен и Вильхейм Брюннер переехали в огромный дом в Амстердаме. Алисе вот-вот должно было исполниться одиннадцать.
— Отныне, — сказала ей мать, — мы будем жить здесь, в доме моего отца. А летние каникулы ты станешь проводить в Швейцарии, у наших друзей из Цюриха.
После летнего отпуска родители вернулись в прекрасной форме, они смеялись, обсуждая, намеками и полунамеками, как хорош оказался опыт, испытанный на испанском побережье.
Именно тогда в их доме появился господин Кеслер. И остался с ними навсегда.
Господин Кеслер был помощником Вильхейма Брюннера. Он помогал ему во всем: водил новую машину — огромный «мерседес» цвета «серебристый металлик» с янтарными бликами. Занимался садом, стриг газон, убирал скошенную траву.
Господин Кеслер был высоким блондином лет сорока с серо-голубыми глазами, сильным и молчаливым. Алиса сразу инстинктивно почувствовала к нему холодную ненависть. А еще она его боялась. Алиса смутно чувствовала, что за правильными чертами красивого лица живет тщательно скрываемая жестокость.
Помимо обычных обязанностей, Кеслер возил на голубом грузовике с огромными фарами какие-то коробки, заклеенные скотчем.
Как-то раз Алиса спросила у матери, что в них, и та небрежно ответила, любуясь своими безупречными кроваво-красными ногтями: «Да так, ничего, это для взрослых, моя дорогая малышка».
Однажды Алисе удалось увидеть содержимое одной из коробок.
Потом она долго спрашивала себя, что взрослые делают с таким количеством видеокассет.
Коробки хранились в подвале, в комнате с бронированной дверью, ключ от которой находился в сейфе с самой современной системой сигнализации. Только Кеслер и родители имели к нему доступ.
Тогда же родители заговорили о студии, которую они покупают за городом. Алиса там никогда не была, только видела несколько полароидных снимков дома, сделанных в период оформления покупки.
Мать сочла нужным разъяснить Алисе, что они с Вильхеймом занимаются теперь еще и производством телепрограмм для иностранных каналов. Она с гордостью продемонстрировала дочери вычурную визитную карточку, где под ее полным именем — Ева Астрид Кристенсен — изящным шрифтом было выгравировано слово «продюсер».
Примерно полгода спустя, желая совершенствовать образование дочери, Ева наняла ей воспитательницу, мадемуазель Чатарджампу. Она работала, чтобы оплачивать обучение в университете.
Алиса сразу влюбилась в Сунью Чатарджампу, молодую красивую уроженку Шри-Ланки, она очень скоро заняла в ее сердце место матери, часто отсутствовавшей вместе с Вильхеймом. Последнего девочка терпеть не могла, хотя и была вынуждена смириться с его присутствием. Он был кичливым, фальшиво-утонченным буржуа, мелким снобом, карьеристом и обманщиком, вознесенным наверх исключительно богатством Евы. Отвратительный тип. Алиса не пыталась скрывать эти чувства, но мать даже не сердилась, поскольку сама Вильхейма ни в грош не ставила.
В конце концов Алиса научилась самостоятельно справляться со своими проблемами. Утром она уходила в школу, вечером ужинала в компании мадемуазель Чатарджампы, та проверяла ее уроки. Пожалуй, Алиса чаще видела мажордома и господина Кеслера, который то и дело привозил и увозил кассеты, чем родителей.
Однажды Алиса слышала, как мать сухо поставила на место ее учительницу, когда та задала ей вопрос о комнате в подвале.
— Соблаговолите заниматься тем, что входит в ваши непосредственные обязанности, мадемуазель! Эта комната закрыта, потому что мы охраняем наши авторские права. Мы не хотим, чтобы пираты на нас паразитировали.
Мадемуазель Чатарджампа опустила голову, извиняясь. Ева смягчилась и заговорила мягким, медоточивым тоном, который напугал Алису еще больше:
— Забудьте обо всем, мадемуазель Чатарджампа, ваша главная задача — помогать моей дочери с английским языком, чтобы она максимально улучшила результаты.
Единственной страстью матери в отношении Алисы были ее школьные оценки, намного превосходившие средний уровень. Ева воспринимала это как доказательство собственной гениальности и великолепной «конкурентоспособности ее генетического материала». Во всяком случае, так она говорила Вильхейму, хотя до того вряд ли доходил смысл ее слов. Алиса ненавидела, когда мать так говорила о ней. Она-то как раз прекрасно понимала значение всех слов, которые произносила мать, но всякий раз, глядя на тупую физиономию Вильхейма, дремлющего над консоме из лосося, или на новую затейливую прическу матери, думала: а вот и нет, ома — ни при чем, это просто чудо, что она не унаследовала ни одну из черт характера Евы. Благодарение Господу, что ей досталась чувствительность англичанина, который девять лет был ее отцом.
«Это не твои гены, мама, — думала Алиса, — а папины. Человека, которого ты прогнала, и я теперь даже не имею права его видеть».
Проснувшись однажды ночью, Алиса услышала, как вернулись родители. Они устроились в гостиной, чтобы выпить. Алиса вышла из своей комнаты и остановилась на площадке второго этажа. Присев в темноте на корточки, она стала внимательно слушать разговор.
