Игорь Заседа - Без названия
- На что-нибудь стоящее набрел? - спросил Серж.
- Нет. - И подумал: то, что я видел собственными глазами в бассейне, могло бы потрясти спортивный мир, но я буду нем, как рыба, потому что желаю Крэнстону удачи, а удачу лучше не испытывать понапрасну.
- Нет, - повторил я.
- У меня тоже - пустой карман. Если, черт возьми, не считать инцидента с западным немцем. - Серж Казанкини ухмыльнулся. - Впрочем, на его месте мог оказаться любой из нас. Мы ведь по природе - редкие нахалы. Но любим, просто-таки обожаем, чтобы к нам относились с почтением. Канадцы, по-моему, задумали поставить нас на место.
- Что стряслось?
- Немец из какой-то мюнхенской газеты отказался показывать сумку и имел неосторожность заспорить с полицейским. Мне кажется, что западные немцы просто из кожи лезут, чтобы скомпрометировать олимпиаду, - они всюду скулят, что город напоминает военный лагерь. Ну да ладно. Словом, его скрутили, бросили в машину и отвезли в участок. Документы оказались в порядке, но это не помогло - немца допрашивали ночь напролет...
- Приняли, видно, за террориста.
- Это понятно. Но зачем нужно было допрашивать его, предварительно раздев догола? - Серж громко расхохотался.
- Возможно, комиссар придерживался собственных методов сыска.
- Ах, бедный барон! - с наигранным сожалением изрек Серж. - Он и не представлял, какую кашу заварит этими играми! "О спорт! Ты справедливость! Ты указываешь прямые, честные пути, которые ищут люди для достижения целей, поставленных в жизни!" - высокопарно продекламировал он строфы из кубертеновской "Оды спорту". - Святая наивность! Полицейские и допинги: целые армии полицейских и целые полчища ученых поставщиков отравы, сжигающей жизнь! Политические демарши из-за двух-трех сопляков, чьей-то недоброй волей объявленных "суперменами!" Закулисные торги с теми же юнцами за право называться "людьми Адидаса" или "людьми Пумы"! Вот что такое Олимпийские игры.
- Узнаю знакомые нотки...
- Какие еще там нотки? - не понял Серж.
- Тебе осталось лишь выкрикнуть - долой Игры! Как некоторые из ваших собратьев по перу.
- Ты меня знаешь, - пошел на попятную Серж. - Предложение греков проводить Олимпийские игры лишь в Олимпии - заслуживает поддержки. Эти сотни миллионов долларов, марок, иен, песо, выбрасываемые каждое четырехлетие на строительство стадионов и крыш над ними, которые, поблистав две недели, превратятся в египетские пирамиды современности, разве не свидетельствуют они о неуемном махровом национализме?
- Ты путаешь божий дар с яичницей. Представь себе, что раз в четыре года мы встречались бы в Греции, сидели бы в ложе прессы на тех же местах и смотрели на те же беговые дорожки, бассейн, велотрек. И, возможно, никогда не увидели бы Мельбурна и Токио, Рима и Монреаля, не узнали бы, чем живут австралийцы и японцы, мексиканцы и итальянцы...
- Ну, спортсмену-то один черт, ибо ему удается выступить на Играх раз в жизни, так что он так или иначе не видит всего названного!
- У спортсмена навсегда остается в сердце страна, где он выступал. И тут уж неважно - будет это Греция или Канада. Важно другое: хозяева олимпиады как бы приглашают к себе в гости целый мир и стараются блеснуть приязнью, гостеприимством, показать себя с наилучшей стороны...
- Вот-вот, - перебил меня Серж, - мы возвращаемся к тем самым миллионам, что выбрасывают коту под хвост. Пустующие стадионы, приносящие убытки, бассейны, на которых пытаются смастерить хлипкие подмостки для шоу, и раздражение налогоплательщиков, - им-то еще долго приходится оплачивать блистательное безумство, называемое Олимпийскими играми!
- Ты по-своему прав. Но это уже из другой оперы. Ибо если я начну развивать свою мысль дальше, ты обвинишь меня в "красной пропаганде"... Могу пообещать тебе одно: когда, спустя четыре года, мы встретимся в Москве или в Киеве, ты поймешь, что наши стадионы и бассейны никогда не застынут безжизненными пирамидами.
- У меня пересохло в горле, - оборвал тему Серж и крикнул: - Бармен!
- Слушаю, сэр, - сказал бармен, похожий на бывшего боксера.
- Два виски. Двойных!
- Одно двойное виски, - поправил я.
Бармен принес бокал и спросил:
- Я не ослышался: вы произнесли - Киев?
- Какого черта... - начал было Серж, но я жестом остановил его.
- Да, я - киевлянин.
- То я радый вас витаты на канадський земли! - на чистом украинском языке приветствовал меня бармен.
- Щиро дякую! - отвечал я. - Вы давно в Канади?
- Майже усе життя. Сорок рокив, як одын день... Я з Львивщины...
- О чем это вы? - поинтересовался Серж, нетерпеливо поигрывая бокалом с виски.
- Земляка встретил, - ответил я и кивнул бармену: мол, еще будет время потолковать (знал, как они, покинувшие родину, тянутся к нам, их все интересует, любая мелочь доводит до слез, - таким нельзя отказывать в разговоре, как голодному - в куске хлеба...).
- Так тебе эта сплетня про западного немца не нужна? - спросил Серж после приличного глотка "Баллантайна". - Запущу ее на Франс Пресс, может, кто купит...
- Слишком много чести для обыкновенного задиры, - сказал я, а сам подумал, что завтра буду с Крэнстоном, мы вдоволь наговоримся о плавании, у меня соберется великолепный материал, и я выдам его в тот день, когда Джон Крэнстон потрясет мир. Похлопав Казанкини по плечу, многозначительно пообещал: - Придет время, расскажу тебе кое-что поинтересней, чем эта история с незадачливым репортером. Франс Пресс будет в восторге, Серж!
- Я вечно теряюсь: шутишь ты или говоришь всерьез. - Заблестевшими от выпитого глазами он уставился на меня.
- Всерьез. И ты эту новость узнаешь раньше других. Ведь мы же с тобой не конкуренты! - закончил я привычной фразой, которая была у нас с Сержем в ходу.
- С меня виски! - обрадовался Казанкини.
- Все, Серж, финиш.
3
Корпуса Монреальского университета взгромоздились на самый верх Холма. Сейчас они были пусты, лишь в трех разновысоких - от трех до тринадцати этажей - серых бетонных коробках жили гости олимпиады. Из окна, выходившего прямо туда, где останавливался олимпийский транспорт - ярко раскрашенные автобусы, - я увидел парашютиста в черном, лихо сдвинутом набекрень берете, поигрывавшего автоматической винтовкой. Улица словно вымерла - разве что изредка простучат женские каблучки. Бесцветное солнце поднималось где-то за островом Нотр-Дам, прикрывавшим порт. Вопреки обещаниям организаторов олимпиады, погода в Монреале, что ни день, ломала прогнозы: когда должен был хлестать дождь, светило жаркое солнце и мы изнывали от липкой жары; дождь же начинался в самое неподходящее время. Вчера, выйдя из Центра де Жарден, я за те короткие минуты, пока искал такси, успел вымокнуть до нитки...
В студенческой комнатке, заменявшей гостиничный номер, не развернуться: с трудом сделал зарядку, потом побрился и, накинув халат, отправился принимать душ.
Когда вернулся, то услышал нетерпеливые гудки и поспешил к окну, помахал Крзнстону рукой. Быстро оделся, подхватил сложенный еще с вечера "адидас" и, не дожидаясь лифта, сбежал с пятого этажа.
- Хелло, Олег! - Джон был в белых джинсах и белом тонком шерстяном свитере, красиво оттенявшем его смуглое лицо. - Можно в путь?
Я кивнул.
Машина, как застоявшаяся борзая, рванулась вперед, и пружины заскрипели под тяжестью наших тел.
Крэнстон включил приемник, симфоджаз убаюкивал.
Я подумал, что, где бы человек ни был, он всегда вспоминает дом. Мне привиделась Конча-Заспа, где среди вековых сосен есть упругая лужайка и тихая, сонная вода, в которую глядятся старые ветлы...
- Вчера звонила мать, - прервал молчание Джон. - Смешные они, матери, не правда ли? Сыну уже четверть века стукнуло, а она - нет, ты только представь! - беспокоится: не забываю ли я вытирать голову насухо, когда выхожу из бассейна. Я в детстве легко простужался, наверное, сказалось то, что родился на севере, в Дарвине, а в пятьдесят седьмом родители переехали в Мельбурн - на юг. А в Мельбурне, известное депо, погода пять раз на день меняется, особенно когда из Антарктиды подует... Мать что-то беспокоит. Словно предчувствует... - Он резко, на полуслове, умолк.
- Что предчувствует? - не удержался я.
- Нет, нет, это я так, - поспешил Крэнстон.
Наконец машина выкатила из леса к озеру, уходящему вдаль, противоположный берег терялся в дымке.
- Приехали! - сказал Крэнстон.
Легкий деревянный домик с одной стеной сплошь из стекла был приподнят на сваях достаточно высоко, чтобы под ним свободно поместилась белая, с голубой стрелой по борту и смешной мордашкой медвежонка-гризли на носу нестандартная яхта. К даче вела тропинка, посыпанная желтым песком. Озеро поблескивало в ослепительных лучах июльского солнца мириадами крошечных зеркал; лес был негуст, и солнце свободно бродило по опушкам, усеянным мелкими луговыми цветами. Круто срезанная крыша домика опускалась с другой стороны до самой земли, создавая таким образом возможность разместить две крошечные комнатушки на втором этаже.
