Марина Серова - Похищение века
Директор готов был разрыдаться в трубку.
Я, разумеется, уже знала, что соглашусь: судьба делала слишком прозрачные намеки, что мне следует взяться за это дело. Но нельзя же так сразу сдаться! Тем более что там у него в кабинете этот... "дорогой гость". Уж его-то, голубчика, я заставлю лично умолять меня "на прекрасном русском языке"!
- Не знаю, Федор Ильич... Я понимаю, ваши опасения имеют основания, но... Право, не знаю!
Вы в курсе, что я за свои услуги беру немало?
- Да, разумеется, но какое это имеет сейчас значение? То есть, конечно, театр - банк, мы считаем каждую копейку, но доброе имя, знаете ли, дороже! Мы заплатим сколько надо, не сомневайтесь, только найдите плащ, Танечка! У нас еще три дня и три ночи... Если надо, я руку дам на отсечение, но восемнадцатого апреля Мигель должен петь Радамеса в своем плаще. Со своей стороны он тоже готов предложить вам гонорар, очень приличный. Помимо той суммы, что заплатит вам театр, естественно... Я вас умоляю!
- Не умоляйте, Федор Ильич, я уже прониклась вашей болью. И ваша отсеченная рука делу не поможет, так что лучше используйте ее по назначению. А мы пойдем другим путем. Кто еще знает об исчезновении плаща, кроме вас и господина Мартинеса?
- Одну секунду... - Я услышала, как директор повторил мой вопрос в глубь кабинета, но не разобрала, что ему ответили. - Кроме нас, в курсе только Хосе, костюмер и гример Мигеля.., то есть господина Мартинеса. Ведь это он находился в гостинице, когда.., все это случилось. Мигель был в театре.
- А кому известно, что вы привлекли к расследованию меня?
После нового уточнения я узнала, что об этом пока неизвестно даже Хосе.
- Вот и отлично, пусть никто ничего не знает. Пока. Думаю, поскольку вы теперь мои клиенты, нам необходимо продолжить наше трехстороннее совещание без посредства телефона. Причем немедленно: три дня и три ночи это не так уж много, Федор Ильич. Сочувствую вам и господину Мартинесу, у вас был трудный день, но через полчаса я буду у вас в кабинете.
- Конечно, конечно! Ждем вас. Я так рад, Таня, так благодарен! Спасибо...
По-моему, он был весьма возбужден и не скоро заметил, что я уже положила трубку.
Глава 2
Театральная вахтерша, сухонькая интеллигентная старушка, была предупреждена о том, что к директору прибудет дама, и не стала чинить мне препятствий:
- Пожалуйста, пожалуйста, вас ждут! Сюда, направо - вон, видите открытую дверь?
В длинном коридоре, простирающемся в два конца от служебного входа, было пусто. Но "в кулуарах" театра чувствовалась жизнь, хотя спектакль закончился больше часа назад.
Открытая дверь оказалась, как и следовало ожидать, всего лишь дверью "предбанника" - узкой и тесной приемной, в которой помещались только стол секретарши, допотопный книжный шкаф, стулья для посетителей и развесистые растения в горшках и кадках. Последние занимали изрядную часть площади и объема комнатушки.
В "предбанник" выходили две одинаковые двери, расположенные точнехонько друг напротив друга.
Поскольку ни одной живой души здесь не было (если не считать флоры), мне пришлось самостоятельно определить, какая из двух принадлежит высшему административному руководству. В таких делах нюх у меня есть, и я без стука приоткрыла левую дверь. Как я и предполагала, за ней оказалась вторая звуконепроницаемая, обитая коричневым дерматином и тоже плотно прикрытая. Я толкнула ее, одновременно легонько стукнув в деревянный косяк:
- Разрешите?
Двое мужчин, сидевшие в креслах по обе стороны директорского стола, почти одновременно вскочили мне навстречу. И я с удовлетворением отметила, как мрачная физиономия испанца быстро возвращается в свое нормальное состояние: то есть обретает улыбку и живой интерес, то, что сегодня весь вечер демонстрировал мне телеэкран. Только в настоящую минуту причиной положительных эмоций дона Мигеля Мартинеса явилась не встреча с юностью, а встреча с частным детективом Таней Ивановой. Это было совершенно очевидно.
Директор выглядел минимум лет на десяток постарше своего собеседника. Он был невысок, слегка полноват, седоват и лысоват; а впрочем, черты его круглого лица были правильными и даже приятными. Словом, Федор Ильич полностью соответствовал голосу, который я слышала по телефону, и моим представлениям о театральных директорах.
Прежде чем он успел открыть рот, герой сегодняшних информационных новостей уже стоял рядом со мной:
- Позвольте за вами поухаживать!
Мои ноздри уловили аромат коньяка и чего-то пряно-парфюмерного по-моему, из "опиумной" серии.
В течение нескольких последующих секунд (а может, и минут - мне как-то не пришло в голову наблюдать время) он галантно освободил меня от пальто; изящно склонив голову, обеими руками поднес мою лапку к своим губам; проигнорировав этикет и робкие попытки хозяина кабинета, лично представился мне, сказав, что его имя Мигель или Михаил - как мне больше нравится. И добавил: он просто сражен тем фактом, что известный в Тарасове частный детектив является одновременно "потрясающей" девушкой, в присутствии которой говорить о делах - просто преступление.
По правде говоря, я приняла меры, чтобы выглядеть и в самом деле потрясающе, так что комплимент не был просто комплиментом.
Мне пришлось в тон ему ответить тем же: я, мол, тоже удивлена, что всемирно известная звезда оперы оказалась таким галантным кабальеро.
При слове "звезда" он поморщился:
- Таня, пожалуйста, не портите впечатление от нашей встречи, оно уже и без того подпорчено - этой дурацкой кражей! Я так не люблю "звездизма", всяких дифирамбов, журналистской трескотни... Хотя понимаю, что без этого не обойтись - издержки профессии! Поверьте, в жизни я совсем простой парень, и если бы не грустный повод нашего знакомства, я бы сейчас пригласил вас погулять по ночным улицам этого чудесного города. Если вы, конечно, не были бы против...
Черт возьми, еще бы я была против! Но вслух этого говорить не стала, пожалуй, прозвучало бы слишком откровенно. И без того я чувствовала, что общество Мигеля-Михаила становится мне все приятней и приятней. Но вот ему-то об этом знать вовсе не обязательно! По крайней мере, так сразу...
Чтобы смотреть ему в глаза - смеющиеся, с блестящими "чертиками", мне приходилось задирать нос кверху (а ведь я была в сапогах на высоченном каблуке!). Но даже это не было неприятно. Я не ощущала никакого напряжения, мне казалось, что мы знакомы всю жизнь и лишь по какой-то странной прихоти продолжаем обращаться друг к другу на "вы". И, когда Федору Ильичу удалось наконец вставить словцо, мы оба сильно удивились, что в комнате есть еще кто-то, кроме нас.
- Друзья мои, я рад, что вы нашли общий язык. Но время идет.., уже достаточно поздно.
Может быть, обсудим наше дело?
- Конечно, Федор, простите меня.
Тень снова легла на лицо Мигеля, но это не помешало ему опять, сверкнув глазами, приложить к губам мою ручку. Затем он пододвинул мне кресло и, обогнув маленький столик, образующий вместе с директорским букву "Т", вернулся на свое место.
Только сейчас я заметила источник коньячных паров: на столике стояла початая бутылка армянского пятизвездочного и открытая коробка московских "ассорти".
- Как вы относитесь к коньяку, Танечка? Это мы тут с горя себе позволили.., раз уж с радости не получилось, - извиняющимся тоном добавил хозяин кабинета. - У нас ведь сейчас по программе банкет, Таня. Но какое уж тут веселье...
Нам с Мигелем едва удалось улизнуть: он сослался на усталость, а я на свою язву. Слава Богу, что наш маэстро сегодня тоже исчез пораньше разнервничался на спектакле, а то бы мы от него не скрылись.
К коньяку я отношусь положительно, тем паче - если мне предстоит минутное увлечение. Так что Федору Ильичу пришлось сходить в подсобку за третьей рюмкой.
- Знаете, Танечка, что для меня самое скверное в заграничной жизни? спросил испанец, разливая по рюмкам густую янтарную жидкость. - Чертовски трудно достать настоящий армянский коньяк и настоящий российский шоколад. А я, как назло, не могу изменить этим двум привязанностям своей юности!
Мы выпили за успех операции под кодовым названием "Плащ Радамеса", и Михаил Викторович, опять посерьезнев, изложил мне все, что ему было известно об обстоятельствах его исчезновения. Изложил, кстати, весьма толково для творческой личности, которой положено быть непрактичной и сумбурной.
Обстоятельства эти были таковы. Прямо с самолета, как я и предполагала, Мартинес отправился в гостиницу - "привести себя в порядок".
На это у него ушло всего полчаса: он торопился в театр к первому антракту - и успел. Уходя, он оставил у себя в номере своего костюмера и гримера, испанца Хосе Мария Эстебана, распаковывающим вещи. Хосе отведен на втором этаже "Астории" номер, смежный с "люксом" его патрона, между ними есть прямое сообщение - этот пункт был специально оговорен в контракте.
На этих словах Мигель запнулся и, прежде чем я успела осознать, что за нехорошая мысль у меня промелькнула, рассмеялся, глядя на меня:
