Войтек Стеклач - Современный чехословацкий детектив

— Вряд ли, — ответил я. — Это вряд ли.

3

— Да мы вам верим, — вежливо сказал капитан, — пойдемте лучше в кухню. Здесь вам, пан Бичовский, не стоит оставаться, — добавил он добродушно.

Я весь вспотел, и перед глазами у меня, как в тумане, плыли тени, шумно двигающиеся по комнате. Должно быть, я разочаровал медвежонка — не закричал, не потерял сознание, не расплакался. Это была совершенно особенная минута: мне казалось, что я робот, запрограммированный каким-то циником. Хотя во мне самом в тот миг ничего циничного не было. Только странная, парализующая тупость, исключающая любые сложные рассуждения и тем более — действия. Не прошло и тридцати секунд, как я уже набирал номер. Я знал, что она наверняка мертва, но вызвал «скорую». Врач с санитаром приехали через пятнадцать, нет, через тринадцать с половиной минут — я знаю это точно, потому что сидел в передней в кресле и, не отрываясь, смотрел на часы.

— Давайте все запишем, — предложил капитан. — Только спокойно. Выпьете кофе?

— Да, — ответил я.

— Сигарету?

Я послушно закурил. Пока мы еще не вышли из комнаты, я всякий раз вздрагивал, когда фотограф щелкал затвором, и окружающие меня предметы и люди начинали тонуть в еще более густом тумане.

— Я понимаю, для вас это был шок, — сказал капитан. — Так что ограничимся самым необходимым.

Сидя в передней и глядя на часы, я думал только о том, когда же появится «скорая».

— Итак, Честмир Бичовский, тридцати лет, профессия — музыкант.

Когда «скорая» приехала, врач вызвал милицию, а санитар остался стоять у двери. Он смотрел на меня как на сумасшедшего и, видимо, считал, что я попытаюсь сбежать. От кого? Впрочем, меня не интересовали мысли санитара.

— Я пришел около половины десятого, — произнес я, и капитан придвинул ко мне пепельницу. — Мы договорились на восемь.

— Почему вы опоздали?

Я усмехнулся:

— Надо было ее знать, — и махнул головой в сторону комнаты.

— Ну, я-то ее только по телевизору видел, — светски сказал капитан.

— Извините, — я глотнул кофе. — Если она сказала — в восемь, то прийти в полдесятого значило в самый раз… К тому же у нее была запись в «Беседе» — я с ней говорил после обеда.

— В «Беседе»?

— Нет, она приехала ко мне… Мы играли в Доме трудящихся.

— Но вы договорились на восемь.

— На восемь. На всякий случай я ей еще позвонил.

— Когда?

— Сразу после восьми.

— Сюда?

— Сюда.

— И ее не было дома?

— Нет, — покачал я головой. — Никто не взял трубку.

— А когда вы кончили выступать?

— В шесть, как обычно. Мы всегда по субботам кончаем в шесть, а потом с семи до девяти репетируем в малом зале. Новую программу…

— Значит, с семи вы репетировали, а чуть позже восьми звонили? — перебил меня капитан.

— Нет, — сказал я, и чашка задрожала у меня в пальцах. — Я не был сегодня на репетиции.

— Почему?

— Когда ко мне утром приехала Зузана, то я сказал нашему шефу, что не приду на репетицию… Потому что мы кончаем в девять, а то и позже.

— И где вы были?

— Дома.

— Так вы звонили сюда из дома?

— Да.

— Пан Бичовский, — с интересом посмотрел на меня капитан, — если вы после выступления поехали домой, то почему же не оставили дома инструмент?

Мой футляр со скрипкой лежал на столе.

— Я знаю, это выглядит глупо…

— Пан Бичовский…

— Мы собирались устроить небольшое торжество… Так договорились.

— И вы хотели поиграть для хозяйки? — понимающе спросил капитан.

— Ну да.

— А что это должно было быть за торжество, осмелюсь спросить? — в голосе капитана звучала ирония.

— Мои именины… Мы хотели их отметить. Я должен был вернуть ей сегодня ключи.

— Вот как, — протянул капитан.

— Вы все равно это узнаете, — сказал я нервно. — Дело в том, что мы уже разошлись.

Мы оба помолчали. Затем капитан задумчиво погасил сигарету.

— Дело обстоит не лучшим образом, — заметил он тихо. — Пан Бичовский, вы живете один?

— Один, — ответил я.

— Где?

Я лихорадочно соображал. После выступления я оказался дома примерно без четверти семь. Голова болеть перестала, зато донимал голод. В закусочной на Петршинах я съел два бутерброда. Да, это было где-то без четверти семь. Встретил ли я кого-нибудь из знакомых? Нет, никого.

— Значит, из дома вы звонили Зузане Черной только один раз. После восьми. Правильно?

— Да, — сказал я.

— Но пришли вы в полдесятого?

— Да, — сказал я.

— Видимо, были совершенно уверены, что к этому времени Зузана Черная вернулась домой?

— Я понимаю, это выглядит глупо…

— Вы это уже говорили, пан Бичовский.

— Я не был уверен! Просто мне не хотелось больше звонить.

— И вы решили, что даже если хозяйки не будет, то вы ее подождете. Как-никак ключи у вас были.

— Ничего я не решил, — закричал я. — А ключи у меня, понятное дело, были.

— Да вы успокойтесь, пан Бичовский, — любезно сказал капитан. — А этот нож, — он показал глазами в сторону комнаты, — этот нож — ваш?

4

Дискотечная публика освободила зал «Ротонды», и барменша пани Махачкова открыла свою лавочку. Обычно в «Ротонде» с восьми до полдесятого шла какая-нибудь программа, чаще всего ширпотреб, рассчитанный на молодежь, а с десяти «Ротонда» превращалась в джаз-клуб. Вместе с клубом открывался бар, и, хотя по понедельникам было затишье: джазовая программа не исполнялась, пани Махачкова работала, как всегда, с десяти вечера до двух ночи, обслуживая не только поклонников джаза. Было в порядке вещей, что в понедельник сюда набивалось довольно много народу — в основном музыканты и их друзья, которых у входа тщательно фильтровал Вацлав Бубеничек. Но на сей раз он этим заниматься не стал, только проверил кассу, перекинулся парой слов с девицей, которая в обклеенной афишами будке продавала билеты, и отправился со мной в бар.

— Да это никак Честик, — радостно воскликнула пани Махачкова, — а я уж думала…

Она осеклась.

— Чего люди не наболтают, — усмехнулся я, стараясь выглядеть как можно непринужденней.

Что именно пани Махачкова думала, мне было совершенно ясно. Убийца Честмир Бичовский перед судом… Убийство из-за поруганной любви… Кровавое злодеяние ослепленного страстью безумца… Обманутый скрипач заносит стальной нож… Подарок к свадьбе становится уликой… Сердце на рукояти ножа, нож по рукоять в сердце… В свободные минуты, когда торговля спиртным замирала, пани Махачкова, сидя за своей стойкой, запоем читала истрепанные книжечки, именуемые обыкновенно низкопробной литературой.

— А мы уж тут с паном Бубеничеком думали… — Махачкова не договорила. — Но я рада, Честик, правда, очень рада.

Предположим, подумал я.

— А что вам налить?

Я попросил вина, а вышибала Бубеничек, как обычно, апельсиновый сок. Мы пока были в баре единственными посетителями, и пани Махачкова, обслужив нас, вернулась на свое рабочее место в углу, где на электроплитке всегда бурлила вода для кофе и где она держала часть своей библиотеки — самые свежие, недавно добытые шедевры.

— И что вы об этом думаете? — спросила она сочувственно.

— Жуткое дело, — сказал я, поскольку Бубеничек молчал. Вопрос пани Махачковои, впрочем, и не относился к нему.

— Ведь правда? — обрадованно закивала эта заядлая книжная моль.

Я надеялся, что теперь-то она оставит нас с Бубеничеком в покое, но жестоко ошибся.

— Вас это, должно быть, страшно потрясло, Честик?

— Совершенно верно, — сказал я сдержанно, и тут она наконец заметила и молчание Бубеничека, и мое нежелание поддерживать разговор и, покачивая крутыми бедрами, отбыла в свой угол.

— Насколько я понимаю, — раздумчиво произнес Бубеничек, — если тебя не посадили, то ты, наверное, не виноват.

Я сделал глоток вина и встретил его внимательный выжидающий взгляд.

— Послушай, — сказал я, — я ведь любил Зузану.

— Знаю, — ответил Вацлав Бубеничек, — ходило много разговоров о том, как вы любили друг друга.

Иронизировал он или нет, я не понял. Да и не так это было важно.

— Сегодня их, наверное, допросили.

— Кого?

— Ребят из Зузаниного ансамбля, — сказал я, — у них в ту субботу была запись в «Беседе». Может, кто-то ее подвез домой, может, кто-то зашел к ней. Я пришел в полдесятого — и опоздал.

— Опоздал, — сказал Бубеничек, — а теперь ты хочешь поиграть в Шерлока Холмса.

— Зачем?

— Это я должен спросить — зачем, — усмехнулся Бубеничек, — не твоя это забота.

— Может, и моя, — отрезал я.

Бубеничек, сосредоточенно тянувший через соломинку свой сок, на мгновение задумался. У пани Махачковой, сидящей в уголке бара, лежала на коленях раскрытая книжка, а на цепочке висели очки. Бубеничек извлек из кармана пачку «Спарты», протянул мне, из другого кармана достал австрийскую зажигалку, и мы оба закурили.