Ирина Лобусова - Плач под душем
– Я знаю.
Мы замолчали оба, разом. Может быть, из-за моей неудачной фразы «тебе придётся за это платить». Заплатить… Мы молча смотрели друг на друга. В его объятиях я переживала настоящую смерть. Это наваждение нахлынуло на меня волнами, я задыхалась от непонятного безумия обострившейся чувственности там, где прошлое было усыпано зазубренными осколками пережитых с ним разочарований, а будущее сулило лишь пустоту. Я доходила с ним до полной нирваны там, где тишина раскаляется в рвущие разум звуки, и огненное тело в лавине загоняет душу и мозг в потаённые пределы бесчувствия, в которых ничего нет… Полное бесчувствие на самом пике острого наслаждения, когда язык тела значит намного больше, чем речь и слова, где стираются грани и краски окружающего мира вместе со всеми его раздражителями и остаётся только наслаждение, и больше рядом ничего нет – эту специфическую отстранённость я называла простым словом «смерть» потому, что его лицо было для меня лицом целого мира… Он был больше, чем Бог. Был раньше… А потом… потом остался самый уродливый шрам… Он стал шрамом, уродующим моё тело и душу в тот самый момент, когда перестал быть Богом. Омертвевшим, изредка – очень болезненнымшрамом (странный парадокс: два в одном), потому что такое наслаждение (от оргазма до полной тупости) я больше никогда не переживала ни с кем. Шрамы остаются после большой боли. С тех пор мне было больно на него смотреть. Я переживала физическую острую боль (загадка для психоаналитика)каждый раз, как только воскрешала в памяти нагловатую усмешку его рыжих глаз, всегда смотревших на меня с плохо скрытой насмешкой и (одновременно) потаённой, искренней болью… Глубоко спрятанной в том хаосе алчности и беспечности, который представляла из себя его жизнь. Он признавался в любви так, как будто просил в долг: униженно и немного заискивающе. И каждый раз признание в любви означало его твёрдую уверенность в том, что он никого не любил. Он лгал даже тогда, когда спал. Лгал самому себе в снах, и мне давно пора было к этому привыкнуть… И я привыкла бы, если, моя привычка биться о его острые углы не означала дополнительный, местный оргазм. Но я всегда болезненно реагировала на его ложь. И он, наверное, догадывался, что является для меня источником нестерпимой боли. Боли, которая длилась, как хроническая болезнь, столько незабываемых лет… И всё-таки… Всё-такион был единственным мужчиной, в объятиях которого я умирала. Раздражающий фактор: смесь ненависти и сладостной пустоты…
Прошло… Сколько прошло лет? Только местная анестезия немного возвращает способность думать, а никакой анестезии не было. Да и откуда она могла появиться, если я впервые столкнулась лицом к лицу с ним спустя такой отрезок времени. Он не изменился. Те же рыжие глаза, и лохматые пышные волосы ниже плеч, волосы, которым я всегда втайне завидовала. Та же кожанаякуртка и потёртые джинсы, и единственное дополнение к прошлому облику: торчащий из кармана мобильный телефон.
– Как ты живёшь? Я забыла спросить…
– Разве ты позвала меня для этого?
– Нет. Мне просто показалось, что мы готовы вцепиться друг другу в глотку, а есть слишком много тем, которые мы должны обсудить.
– Хорошо, – он знакомо улыбнулся и мои внутренности свело очередной судорогой боли, – раньше, как ты знаешь, у меня был ресторан. Он остался по-прежнему. А теперь к нему прибавился компьютерный клуб. И кое-что ещё.
– Ты увлекаешься компьютерами?
– Надо жить по-современному.
– Кто играет в твоём ресторане теперь?
– Хорошие ребята. Жаль, ты их не слышала. Они молодцы.
Он сделал блестящую карьеру из прошлого в будущее. Когда мы познакомились, я была нищей иногородней студенткой, приехавшей учиться, а он – бедным богемным музыкантом, играющим в рок– клубе. У него была целая группа таких же бездомных безработных бродяг. Мы стали жить вместе, и жили как два самых беззаботных в мире существа, от тусовки к тусовке, среди рок-музыкантов с нереализованными надеждами, которые так и не реализовалисьни в каком будущем. Для того, чтобы зарабатывать деньги, он пел в ресторане, и получалось у него, вобщем, неплохо. Потом началось новое время. Я стала мотаться по Польшам и Турциям, а он… купил ресторан. Его папаша в другом городе (том городе, откуда он был родом) был крупным партийным деятелем, и умер, оставив огромную сумму денег в иностранном банке ему, своему единственному и обожаемому сыну. И сын, вместо того, чтобы пустить деньги на раскрутку в Москве и стать эстрадной звездой, кумиром миллионов, купил тот самый ресторан, в котором пел. На удивление, он оказался удачным бизнесменом. Петь перестал, и завёл в ресторане некоторые изменения: китайскую кухню и стриптиз. Дела пошли очень успешно, и вскоре к этому ресторану он присоединил ещё один. А потом и ещё два. Он стал довольно успешным дельцом. Только облик остался прежним. Он так и не смог сменить на дорогой престижный костюм свою старую кожаную куртку и потёртые джинсы. И не остриг свои чудные длинные волосы цвета спелой пшеницы, волосы такой длины и густоты, что им нельзя было не завидовать. Его внешность, манера одеваться были словно протестом против нового времени. Дружки по рок-клубу и тусовочные музыканты не сделали такой блестящей карьеры: кто спился, кто умер от наркотиков, кто продолжал жить так же неудачливо и бестолково, какжил.
Он всегда врал, говоря в единственном числе о своём ресторане. Когда мы расстались, у него их было четыре, а теперь стало наверняка больше. Он не мог не врать потому, что так жил.
– Ну что, поинтересовалась? Дальше что? Напросишься ко мне домой на ужин?
– Не напрошусь. Ты всю жизнь питался одними объедками и помоями.
– Большое спасибо за комплимент.
– Ладно. Мы поговорили, полюбезничали, теперь пора и за дело. Зачем я решила с тобой встретиться? Я хочу, чтобы ты вернул мне все фотографии и оставил меня в покое! Понимаешь? В полном покое! Совсем!
– У тебя что, бред? Или ты выпила перед встречей?
– Я не пью. Ты знаешь обэтом. Оставь меня в покое по-хорошему. Убери всех этих людей!
– Каких людей?! Я не понимаю, о чём ты говоришь? Что случилось?!
– Которые за мной следят! Которые сделали те фотографии! Которые звонят по ночам и постоянно меня преследуют дурацкими угрозами!
– Преследуют?! Солнышко, успокойся! Всё хорошо. Не нервничай! Может, тебе просто надо немного отдохнуть?
Я подумала, как выгляжу со стороны. Сижу с человеком, с которым рассталась много лет назад, вся лохматая и взъерошенная, и говорю о том, что кто-то меня преследует! Нехорошие мысли так и лезут. Доказательства? Но у меня не было никаких доказательств, просто я убедила себя в этой мысли и пришла твёрдо к выводу, что всё, что со мной происходит – его проделки, больше некому. Только он, идиот, способен на такое! Только он! Но там, в кафе, я впервые подумала о том, как выгляжу со стороны, если всё, что происходит в последнее время со мной, делает не он, если он вообще невиновен… Кем я буду выглядеть в его глазах? Женщиной, по которой плачет сумасшедший дом? Картина малоутешительная! Я вдруг подумала о том, что у меня было полно и ненормальных клиентов, и оскорблённых бывших любовников. Мимолётно проскользнувшая мысль так явно читалась у меня в голове, что заставила замолчать. Мне даже показалось, что он встревожился. Этому не стоило придавать особенного значения: он всегда был очень хороший актёр.
– Скажи, – теперь и в голосе, и на его лице были и нежность, и забота, то есть всё то, что я никогда не видела прежде, – пожалуйста, скажи, что с тобой происходит? Может, я сумею помочь?
Его глаза смотрели ясно и прямо, и даже несколько встревоженно – так, как будто он видел перед собой сумасшедшую, только что сбежавшую из психдома.
– Ты? Мне? Помочь?
– У тебя неприятности? Будет лучше, если ты всё расскажешь. Мы вместе подумаем…
– Где ты был, к примеру, прошлой ночью?
– У себя дома, в постели. Как понимаешь, не один. С женщиной по имени Марина. Адрес дать?
– Она может это подтвердить? Что ты всю ночь провёл дома?
– А зачем? Что произошло?
– Кто вообще такая эта Марина?
– Женщина, с которой я сплю время от времени. А что?
– Я всегда задыхалась от твоего цинизма!
– Позволь напомнить: ты больше не моя любовница. А замужняя женщина, и тебя больше не должно волновать, с кем я сплю.
Теперь его лицо было таким же, как всегда: беззаботным, нагловатым, уверенным…Я растерялась. Я не знала, что думать… Смогла лишь угрожающе прорычать:
– Если ты мне врёшь…
– Может, тебе лучше обратиться к специалисту?
– Частному детективу?
– Психиатру!
То, что он обо мне думал, ясно читалось на его лице. А в моих мозгах пульсировала мысль: может, он не виновен… не он… Я не привыкла теряться. В состоянии растерянности всегда чувствовала себя, словно без кожи. И состояние такое было в моей жизни всего несколько раз – несколько случаев, когда я действительно теряла лицо. Это унижало. Это было очень болезненно. Пусть перед кем угодно. Но перед ним?!
