Юрий Тихонов - Следствием установлено…
Вершинин и Стрельников переглянулись.
— Почему же вы считаете, что речь идет именно об убийстве, — спросил Вершинин, — ведь на ваших глазах никакого убийства не произошло?
— На все сто уверен. Соседей моих и жену в прокуратуру вызывали, допрашивали. Они мне и рассказали потом. Смекнул сразу — по времени-то совпадает.
— Ничего себе «всех опросили», — вполголоса бросил Вершинин.
Стрельников сделал вид, что не слышит упрека.
— Не могли бы вы поточней сказать, сколько мимо вас пробежало парней? — спросил он.
— Сказал: пять-шесть. Нет… пять, точно пять. Один чуть впереди и четверо сзади.
— Опишите, пожалуйста, их внешность, одежду. Чеботарев задумался, вспоминая.
— Ну, например, — попытался помочь ему Вершинин, — может кто-нибудь из них был одет в светлое?
— В светлое, в светлое. — Чеботарев растерялся… — Не помню, честное слово, не помню. Промелькнули, как метеоры, где там разглядишь.
— Ну хоть какие на них были головные уборы?
— Не помню, — виновато ответил железнодорожник. — Кабы знать заранее, а то ведь… Драка и драка, мало ли их тут происходит.
— Печально, — с досадой пробормотал Вячеслав.
— Что знаю — выложил вам, как на духу, а врать зачем, я не из таких, — обиделся вдруг Чеботарев и пошел к дому.
— Как часто мы заблуждаемся в способности свидетеля или потерпевшего запомнить увиденное, — сказал Стрельников, когда железнодорожник ушел. — Сколько раз случалось слышать, как следователь допытывается у иного бедолаги: «Почему ты не заметил, как выглядит преступник, в чем он был одет, в каком направлении шел и так далее?» А тот только пыхтит и краснеет, да боится, что обвинят в укрывательстве. Что греха таить, и за самим такое водилось. А вот представь себя на месте Чеботарева. Спешишь на работу, мимо проносятся люди, миг, и все. Запомнишь ли их внешний вид? Где там!
— Это верно, — задумчиво отозвался Вершинин, — но спрашивать надо — вдруг в памяти свидетеля остались какие-то крохи, а через несколько дней он и их забудет. Сейчас Чеботарев вспомнил о выкрике, но через неделю мог забыть. Кстати, не кажется тебе странным этот выкрик: «Бей его один!»
— Какая странность? Бежит группа парней, преследуют друг друга, в запальчивости выкрикивают разные фразы.
— Правильно, может быть, и так. Но почему именно «бей его один». Ведь догоняют все, а бей один. Непонятно. Вот если бы просто: «бей его», тогда все понятно, но «один» не укладывается у меня в голове. Нет даже примитивной логики. Если бы один уже догонял жертву, а трое отстали, команда «бей его один» была бы понятна. Но ведь Чеботарев говорит, что четверо преследовавших бежали рядом, а тот, кто убегал, был впереди.
— Может, ошибается железнодорожник?
— Вряд ли. Он говорил убедительно. Стоит поразмышлять. Выкрик должен звучать или, как уже я сказал, просто «бей его» или «бей его, Витька, Колька или Сашка». Ладно, подумаем на досуге. Чуликова и Алпатьева детально проверили? — изменил Вершинин тему разговора.
— Да.
— Хорошо. Но все-таки пришли мне их завтра в прокуратуру, хочу сам поговорить. Как с вокзальными связями Шестакова?
— Каждый вечер у нас там задействованы оперативники и дружинники. Выявляем подозрительных, но пока безуспешно.
— А я берусь полностью выяснить окружение Шестакова в поселке, где он жил, в училище, у родственников. Твоя же задача, как и прежде, — вокзалы. Но смотреть там надо все тщательно, не так, как провели допрос жителей улицы.
— Да, тут действительно накладочка получилась, и я завтра спрошу кое с кого.
— Спрашивай, спрашивай. Ну, прощай, пора по домам.
ВСТРЕЧА С КУЛЕШОВЫМ
Визит к Кулешову Вершинин наметил на субботу. В вестибюле больницы он наткнулся на группу студентов в белых халатах. Из гардеробной выглянула рыхлая пожилая женщина с настороженным выражением лица.
— Мне к Кулешову в четвертую палату, — сказал Вершинин и протянул ей пальто.
— К нему нельзя, — безапелляционно заявила она и отодвинула пальто в сторону.
— Как это нельзя? — растерялся Вершинин.
— Нельзя и все. К нему не велено никого пускать. Только по разрешению врача.
В кабинете врача худенькая, остроносая женщина сосредоточенно делала какие-то пометки в журнале. Она вопросительно взглянула на вошедшего.
— Мне необходимо навестить Кулешова из четвертой палаты. Дайте указание пропустить меня, — тоном, не терпящим возражения, сказал Вячеслав.
— Это я запретила. Пока больного навещать нельзя, — она вновь склонилась к бумагам.
— Послушайте, я… — он уже хотел было сказать, кто он такой, и даже по привычке полез в карман за удостоверением, но вовремя спохватился: в такой ситуации удостоверение не поможет, а скорей помешает. Одно дело просто посетитель, а другое — следователь прокуратуры. — Послушайте, доктор, — тон его стал просительным, и женщина вновь подняла голову от стола. — Я прибыл сюда по личной просьбе Игоря Арсеньевича, переданной мне два дня назад. Он очень ждет моего прихода.
— Вы его родственник или знакомый? — поинтересовалась врач.
— Знакомый, хороший знакомый.
— Со вчерашнего дня мы не пропускаем к нему посетителей, за исключением жены: он в тяжелом состоянии.
— И все-таки я бы попросил вас пропустить меня.
— Хорошо, — сказала она. — Подождите минут пять, я сейчас вернусь.
Через некоторое время врач вернулась в сопровождении другой женщины. Лишь с большим трудом Вершинин узнал жену Кулешова.
— Игорь Арсентьевич ждет вас, — сказала она устало.
Вершинину принесли пропитанную больничным запахом накидку.
— Предупреждаю вас, — строго сказала врач. — Никаких разговоров на служебные темы. Больной тяжелый. В довершение к инфаркту у него начался отек легкого.
— О его службе я знаю не больше, чем он о моей.
— Ну и прекрасно. Инесса Владимировна, — показала она на жену Кулешова, — вас проводит.
У дверей палаты № 4 Кулешова остановилась и, глядя куда-то вниз, произнесла:
— Я останусь здесь, а вы заходите. Он ждет вас.
Вячеслав вошел в палату. Внутри стояли две кровати, но занятой оказалась лишь одна. Другая была чуть смята, и на ее спинке он заметил пуховый платок, без сомнения принадлежащий Инессе Владимировне. Больной лежал на спине, сухой профиль резко вычерчивался на фоне коричневой больничной стены. Кожа на скулах была туго натянута, тонкогубый рот чуть приоткрыт. Поверх одеяла неподвижно замерли желтые руки старика с выпукло выделявшимися на них фиолетовыми венами. Вершинин не узнал в лежащем Кулешова и беспомощно огляделся по сторонам. Человек медленно повернулся и чуть улыбнулся. Улыбка получилась вымученной, но именно в ней промелькнул прежний жизнерадостный Кулешов.
— Игорь Арсентьевич! В чем дело? Весна на дворе, а вы в такое время, здесь…
Тот в ответ вяло махнул длинной кистью, дав понять, что уловки ни к чему. Знаком он показал гостю на стул. Вершинин, стараясь не шуметь, осторожно уселся.
Кулешов с трудом разлепил сухие губы:
— Удивляетесь, Вячеслав Владимирович?
— Конечно, удивляюсь. Вы — и тут! Где-нибудь в горах на Чегете или Домбае я бы не удивился, но в больнице…
— Лежу десятый день на спине. Ощущение такое, словно она чужая: ватная и нечувствительная Впрочем, так стало сейчас, а сначала была невыносимая боль и желание любой ценой хоть секунду полежать на боку. Теперь этого желания нет, — тихо закончил он. — Человек привыкает ко всему.
— Понимаю, — отозвался Вячеслав, хотя таких ощущений не испытывал.
На некоторое время в палате повисло молчание. Кулешов отдыхал от длинной фразы, а Вершинин не знал, о чем говорить. Молчание нарушил больной.
— Второй раз со мной такая штука приключается. Год назад, правда, было значительно легче.
— Я бы никогда об этом и подумать не мог, — удивился Вячеслав.
— Когда мы с вами познакомились, я еще был здоров как бык и не знал, с какой стороны у меня сердце, а потом в течение последних полутора лет — микроинфаркт, а теперь вот, валяюсь тут, как покойник, — Кулешов опять замолчал, собираясь с силами, и закрыл глаза.
На минуту Вершинину показалось, что он уже не откроет их, и тогда он тронул больного за плечо. Веки у того вздрогнули. Вячеслав с недоумением думал, зачем он все-таки понадобился. Однако проявлять любопытство не стал и напряженно сидел, наблюдая за беспокойным лицом больного.
— Потревожил вас в выходной день, Вячеслав Владимирович, — начал так же неожиданно, как замолчал, Кулешов, — уж извините. Посоветоваться хотелось.
— Какие могут быть извинения, Игорь Арсентьевич. Располагайте мной. Мне, правда, трудно понять, чем я могу вам быть полезен.
— Можете. Я ведь здесь не случайно.
