Мила Бограш - В Plaz’e только девушки
– Приняли?
– Нет, – обескураженно развел он руками. – «Мы, говорят, другого ждали. Например, как мучительно вычисляли убийцу… А вы – про нудные совещания у прокурора. Думали, про хитроумные засады вспомните, про погони с перестрелками, а вы – «преступление удалось предотвратить». Что за криминальный роман без криминала…»
– И что вы им ответили?
– Я правду написал. Как просили. Главное у нас – своевременная профилактика! – Рикемчук строго посмотрел на меня. – Оттого и раскрываемость повысилась. Потерпевшие живы. Преступники обезврежены. Криминальная ситуация под контролем. Разве не интересно?
Я неопределенно улыбнулась.
– Вот и они с такой же улыбочкой… – насупился Рикемчук. – Драйва, говорят, нет. Суховато будет. В общем, дали время подумать. А если не придумаю, своего человека приставят, чтобы обо всем расспросил и за меня сочинил. Я сам, не способен, что ли? – перешел он, наконец, к сокровенному. – Хочу спросить вас, Василиса, что им нужно-то? Вы давно пишете, подскажите. Я уже голову сломал.
– Это называется «муки творчества», Вячеслав Иванович, – ехидно пояснила я непривычное для него состояние. – Думаю, в итоге им все тот же триллер нужен. Как у Егора Крутова, – назвала я самого популярного детективщика.
– Да там все чушь собачья! – взбеленился Рикемчук. – Тоже мне! «Я тебе судья», – назвал он нашумевший бестселлер. – Это как же понимать? Самосуд, что ли? А полиция? Судебные и следственные органы? Органы опеки и попечительства? Комиссии по делам несовершеннолетних, наконец, – это все, выходит, по боку? Ишь ты! Прыткий какой! Судья он… Да за одно такое название… Против этого писаки уголовное дело надо возбудить. Жаль, отдельной статьи за призыв к самосуду в УК не предусмотрено.
– Это зависть, Вячеслав Иванович… – мягко пожурила я начинающего сочинителя. – Зато у Крутова захватывающие сюжеты и нехилые тиражи.
– Да не нужно мне таких тиражей! – кипятился незадачливый автор.
– У вас их и нет. Как говорится: «По слову твоему будет…» С другой стороны, хлопот меньше, а то потиражные получать замучаетесь, – успокоила я его и добавила: – Я, кстати, с Еремеем Гребневым хорошо знакома.
– С каким еще Еремеем? – не понял он.
– Гребневым, – повторила я. – Это он пишет под псевдонимом Егор Крутов.
– Вон оно, значит, как… – усмехнулся Рикемчук. – Тогда все понятно! Такое городит, что под чужой фамилией вынужден скрываться. Мошенник.
– Это обычное дело, Вячеслав Иванович, – терпеливо продолжила я издательский ликбез, – вы тоже можете взять себе псевдоним.
– За чужую спину прятаться не привык. Ни от пуль, ни от читателей… – Вот так, через запятую, и перечислил. Видно, читателей он опасался не меньше пуль. И правильно делал, они тоже не пощадят.
– Я правду пишу, в отличие от некоторых, – буркнул следователь.
– Правда, Вячеслав Иванович, как сказал классик, бывает «хуже всякой лжи». Хуже издается, в смысле… – поправилась я, увидев гнев на его лице.
– И где вы познакомились? Ну, с этим… Ере-ме-ем. – ревниво спросил следователь.
– В «Бизнесмене». Я там после журфака работала в отделе криминалистики. Вместе с Гребневым. Но он тогда уже матерый газетный волк был, а я так… На заметках из зала суда подвизалась. Не могу сказать, что мы крепко дружили, но отношения были приятельские. Вместе пили на редакционных посиделках. Потом он ушел на вольные хлеба. Стал строчить криминальные романы. Быстро прославился. Вскоре и я уволилась. Открыла свой «Кошкин дом». А теперь, вы знаете, снова вернулась в газету, внештатно.
– Этот период вашей жизни мне хорошо известен, – перебил меня Рикемчук и с затаенным интересом спросил:
– Ну, и как он? Еремей этот… Супермен, что ли? Как в своих детективах?
– Да нет. Ему чуть за сорок. Крепкий такой, белобрысый, среднего роста. Тип вечного мальчика. Внешность не яркая, в отличие от фантазии.
– Вот именно, «фантазии», – ухватился за это слово Рикемчук, – а у меня все как есть, – не сдавался он.
– Про поднявшийся прОцент, согласна. – Я изо всех сил пыталась быть серьезной. – Но если бы вы красочно описали, как трудно вставал этот прОцент. Как набирал силу. Как выпрямил наконец свою могучую плоть… Наверное, это было бы впечатляюще.
– Вам бы только ерничать, – нахмурился следователь. Почему-то мои слова вызвали у него странную ассоциацию и он неожиданно спросил: – А ваш муж сейчас где?
Мой муж Дмитрий Панин работал начальником охраны по транспортировке грузов в крупной внешнеторговой госкорпорации. Дома бывал не часто. И в данный момент тоже находился в длительной командировке.
– Он в отъезде… – сдержанно ответила я. Какое Рикемчуку дело до моего мужа?
– Ага! – обрадовался он. – Значит, вы свободны? В смысле, от всяких семейных дел?
Я недоуменно посмотрела на него. С чего это он о моих «семейных делах» печется? Ответ не заставил себя ждать.
– Может, мы это… Василиса, – опять начал он двусмысленно на что-то намекать.
– Что «это»? – не поддалась я на провокацию. Раз обманувшись, уже ничего хорошего не ждала от этого сухого служаки.
– Ну… Вместе с вами … – Он отвел глаза.
– Что «вместе»? – грозно вперилась я в него.
– У вас же складно получается… А я вам аванс отдам… – неумело соблазнял он.
– Нет! – я сразу пресекла попытки втянуть меня в свальный грех совместного творчества.
– Почему? – безнадежно спросил он.
– Не могу, – обрубила я концы. – Завтра улетаю. Мне, между прочим, тоже отпуск положен, Вячеслав Иванович. Летом не сложилось, хоть теперь на солнышке погреться. Пока муж в отъезде…
– Это где же? Греться-то? Конец ноября… Вроде как не сезон… – Рикемчук глядел уже задумчиво и отстраненно, как вслед перелетным птицам.
– В Индию. На Гоа. Там всегда сезон – лето, переходящее в лето.
Он вздохнул, закрыл папку и спрятал недоношенный плод своих творческих усилий в рабочий стол.
– Ну, ни пуха ни пера, – пожелал он мне на прощание.
Как накаркал…
Разговаривали мы с Рикемчуком два дня назад, а казалось, в какой-то прошлой жизни. Теперь у меня была одна забота – вернуться бы обратно, на Родину. Со мной здесь такое приключилось, что, похоже, отрезало все пути назад.
Где-то я прочитала, что побережье Гоа – место особое. Десять дней прожить в этом зеленом раю – мало, а если больше, захочется остаться навсегда. Мне оставаться совсем не хотелось, но выбора у меня, похоже, не было. Каждый мой день проходил в бесплодном ожидании. Я ждала ЕГО. Ждала с тех пор, как приехала на Гоа. Мне казалось, что я навечно обречена смотреть в даль, как Ярославна на крепостной стене. С одной лишь разницей – Ярославна ожидала своего князя. А я ждала СЛЕСАРЯ.
По российскому опыту знала, что слесаря можно ждать долго. Но если в России поэт больше, чем поэт, то в Индии, слесарь больше, чем слесарь. В первый же день я потеряла ключи от гостиничного сейфа. А в сейф, как водится, по приезде положила деньги, обратные билеты на самолет, ключи от дома, медицинскую страховку и… свои надежды на прекрасный отдых в Incredible India… При себе я оставила только триста рупий.
Меня обокрали в ближайшей же фруктовой лавке, где я присмотрела невероятный ананас. Я не могла наглядеться на это огромное желтое чудо в перьях-листьях. Такой плод мог вырасти только в садах Эдема. Я бережно держала его в руках, положив кошелек у кассы и блаженно прикрыв глаза, вдыхала запах нежный, как от губ гурии, вкусившей нектар.
Потом началась суровая проза – ананас у меня в руках остался, а вот кошелька и след простыл. Кто его стянул, торговец не видел, а может, сам и стащил, пока я, как последняя дура, наслаждалась ароматерапией.
Но в тот миг я еще не сильно переживала. В пропавшем кошельке лежали те самые триста рупий и ключи от сейфа. Последнее, конечно, было неприятно. Потому что на ресепшен сразу по приезде я заметила грозную табличку: «За потерю ключей от сейфа – штраф пять тысяч рупий». Сто долларов в переводе на международный эквивалент. Не хотелось, конечно, за здорово живешь лишиться ста баксов, но что поделаешь. У меня оставалась еще тысяча с лишним. На эти деньги в Индии можно жить долго, счастливо и вернуться в магазин – судьбе назло купить тот самый злополучный ананас.
Я поспешила в отель. Взволнованно, путая английские и русские слова, рассказала о своей беде – попросила открыть сейф. Пока моим ненаглядным ананасом не насладились другие. Сотрудница отеля внимательно выслушала меня и, грустно улыбнувшись, сказала:
