Светлана Алешина - Дьявольский план
Дома я немного отредактировала, мысленно, конечно, свои вопросы Корниенко в свете последнего своего решения и, успокоившись, принялась готовить обед.
Когда котлеты уже шкварчали на сковородке, в прихожей раздался звонок. Интересно, кто бы это мог быть? Все мои знакомые знали, что в это время дома меня обычно не застанешь, да знакомые сперва позвонили бы по телефону. Сполоснув руки, я вытерла их на ходу о полотенце и открыла дверь. Высокий незнакомый мне парень в светло-голубых джинсах и легкой не по погоде курточке собрался звонить соседям.
— Добрый день, — он повернулся ко мне, и я увидела, что в руках он держит какие-то бумаги и ручку, — меня зовут Алексей, я собираю подписи в поддержку кандидата в депутаты Государственной Думы Корниенко Юрия Назаровича. Если вы…
Я вспомнила про котлеты на плите и, не дав ему закончить, сказала:
— Проходи и захлопни.за собой дверь, мне надо на кухню.
Котлеты были спасены, но «разборка» с ними заняла у меня некоторое время. Когда я перевернула едва не подгоревшие котлеты, то вспомнила о парне с лестничной площадки и, не обнаружив его на кухне, пошла в прихожую. Он скромно стоял там в полумраке, видимо, не решаясь войти. Надо же, какой воспитанный, с уважением отметила я у него качество, которое у меня отсутствовало если не полностью, то уж процентов на пятьдесят — точно. А моя коммуникабельная расторможенность и, я бы даже сказала, нахрапистость — это издержки журналистской профессии. Без таких качеств журналист просто не в состоянии будет раздобыть и десятой доли той информации, которую легко получит его менее щепетильный собрат. — Проходи, чего стоишь? — кивнула я в сторону кухни, — у меня там котлеты подгорают. И не разувайся, все равно не убрано.
Он прошел и устроился на табурете возле кухонного стола. Я села напротив и только теперь смогла его хорошенько разглядеть.
Он был, наверное, моим ровесником, высоким, стройным и худощавым. Длинные русые волосы, зачесанные назад, открывали гладкий широкий лоб. У него было немного вытянутое лицо с прямым бесхитростным взглядом светло-зеленых глаз. В середине гладко выбритого подбородка под большим чувственным ртом разместилась небольшая ямочка, которая придавала его лицу какую-то романтичность. Он мне сразу чем-то понравился, поэтому я и пригласила его в квартиру, да еще потому, что он упомянул Корниенко, у которого мне завтра предстояло брать интервью.
— Так ты говоришь, собираешь подписи? — переспросила я, отмерив в кастрюлю рис и залив его кипятком.
— Да, — он протянул мне ламинированный членский билет со своей фотографией, — в поддержку Юрия Назаровича Корниенко.
— Ну, это я уже слышала, — я положила на стол его членский билет и поставила кастрюлю с рисом на огонь. — И что дальше?
— Ну, — он нерешительно поднял на меня свои большие глаза" — если вы сочувствуете… Черт, — вдруг вылетело у него, — опять это слово.
— Какое? — удивилась я, снимая первую порцию котлет.
— Да это «сочувствуете», — невесело усмехнулся он.
— А что в нем плохого? — не поняла я.
— Да я-то сам тоже ничего плохого в нем не вижу, — он пожал плечами, — только вот некоторым оно не очень нравится.
— Например? — поинтересовалась я.
— Да сегодня утром зашел в один продуктовый магазинчик на Казачьей узнать почтовые реквизиты и телефон, — пояснил он, — так директриса, такая бабец, с меня ростом, только раза в три шире, как услышала про Корниенко, сразу говорит: да, да, мол, конечно, за кого же еще?
Он снова усмехнулся, на этот раз немного веселей.
— Ну, я сдуру и ляпни: «Так вы ему сочувствуете?»
Не знаю уж, что она подумала, может, что у него помощник пропал или еще что, только она и говорит, мол, чего сочувствовать, всякое бывает, и прямо грудью на меня напирает. Ну, я ей спокойно сказал, чтобы она не кипятилась, мол, все нормально. А она мне: «Ты что себе позволяешь? Я не чайник, чтобы кипятиться: Научись сначала разговаривать, потом приходи». Короче, — закончил он, — остался магазинчик неохваченным, так сказать, хотя вроде бы и «за».
— Да, — сказала я, — нелегкая у тебя работенка. Но как филолог могу тебя успокоить, слово «сочувствие» не означает соболезнование, как могла понять твоя директриса, а «кипятиться» довольно мягкое, я бы сказала, парламентское выражение. Так что не переживай.
— Да я не переживаю, просто она мне на весь день настроение испортила. Так вы поставите свою подпись?
— Подпись я поставлю, — кивнула я, — меня, кстати, зовут Ольга и называй меня на «ты», пожалуйста.
— Это у нас инструкция такая, — поделился Алексей, — и вообще, устал я от этой работы.
— Извини за нескромный вопрос, — я перевернула очередную порцию котлет, — ты за идею работаешь или за деньги?
— Да какая там идея, — откровенно признался он, — просто я на мели был, а тут знакомая пристроила меня в штаб, говорит, там люди сумасшедшие деньги зарабатывают на выборах. Только я тебе скажу, может, кто и зарабатывает, а нам платят копейки.
— И сколько же, если не секрет?
— Если хочешь подработать, то я тебе не советую, — сказал он и, окинув взглядом обстановку и оборудование моей кухни, добавил:
— Но ты вроде бы в деньгах не нуждаешься.
— У меня есть работа, — подтвердила я его догадку, — а спрашиваю я тебя не из простого любопытства, а потому, что завтра беру интервью у вашего кандидата.
— Так ты — журналистка? С людьми общаешься? Здорово! А меня с этой работой люди начали почему-то немного раздражать.
— А у тебя есть какая-нибудь специальность? — спросила я.
— Да как сказать, — замялся он, — вроде бы и есть, а в то же время как бы и нет.
— Что же это за таинственная специальность? — заинтересовалась я.
— Ну, я умею драться.
— Так ты мог бы работать где-нибудь в охране, — предположила я, смерив взглядом его не слишком-то мускулистую фигуру.
— Стоять на воротах за пятьсот рублей в месяц… — тоскливо произнес он.
— Ну почему на воротах? — возразила я. — Можно, например, грузы сопровождать.
— Для этого нужна лицензия, — удрученно сказал он, — тогда могут взять в охранную фирму, а чтобы получить лицензию, деньги нужны, которых у меня пока нет.
— А где же ты работал до этого?
— После школы в «Политехе» два года отучился, потом, когда оттуда поперли за то, что с деканом повздорил, забрали в армию, а так как я до этого уже карате несколько лет занимался — взяли в спецвойска. Но там нас учили не драться, а убивать…
Он замолчал, уставившись куда-то в угол, как-будто что-то вспоминал, а потом вдруг, вздрогнув, словно очнувшись, продолжил:
— Предлагали остаться там, служить по контракту, но это не по мне — не могу подчиняться приказам… — Он вздохнул и провел рукой по своим русым волосам. — Вот уже почти два года перебиваюсь случайными заработками. Ну ладно, мне пора, — он как-то резко сменил тему разговора, — подпись-то дашь?
— Только после того, как пообедаем, — заявила я, — не люблю есть в одиночестве.
Глава 2
Утро следующего дня было чуть приветливей вчерашнего. Дождик перестал, небо немного просветлело, да и термометр, привинченный к оконной раме, показывал на три градуса выше, чем вчера. Я не могла не порадоваться такому незначительному, но все-таки ощутимому улучшению погоды.
Принимая душ, я несколько лишних минут понежилась под упругими струями горячей воды. В голове сами собой сложились вопросы, которые я намеревалась задать сегодня Корниенко. Я попробовала вчера набросать кое-что по этому поводу в блокноте, но, видит бог, делать предварительные пометки мне в тягость. Скажу без ложной скромности: я — дитя импровизации. Вот так, импровизируя под горячим душем, я мысленно приготовляла себя к грядущему интервью.
Акция протеста, к которой так убедительно и проникновенно призывал вчера Корниенко, действительно прошла перед зданием мэрии. В ней приняло участие не менее трех тысяч человек. Похоже, людей расшевелить все же удалось, и не последнюю роль в этом сыграло исчезновение Петрова. Конечно, акция была намечена задолго до этого происшествия и так и так состоялась бы, но случай с Петровым придал ей актуальную душераздирающую конкретику.
Перекусив на скорую руку бутербродами с сыром, я прошла в спальню, открыла шкаф и принялась перебирать его содержимое. Мой выбор пал на черный в тонкую белую полоску брючный костюм и строгую белую блузку.
Я сделала легкий дневной макияж, оделась и, прихватив с собой свой неизменный «Никон», вышла из квартиры. Я прямехонько отправилась в штаб «Родины», где меня должен был ждать Юрий Назарович.
Оставив машину на платной стоянке, без десяти десять я вошла в трехэтажное здание с темно-серым фасадом, что на улице Чапаева. Именно здесь и размещался штаб движения «Родина — это мы». Предъявив консьержке, сухопарой, ворчливой старушонке, свое удостоверение, я поднялась на второй этаж и что было сил толкнула высокую тяжелую дверь. Она с большой неохотой подалась, и я очутилась в неком подобии прихожей. Справа на обычной деревянной, выкрашенной лазурно-голубой краской двери висел плакат, напоминающий гражданам о неминуемости выборов в Думу и о готовности «Родины» не проиграть их. Я легонько постучала. Мой деликатный стук был неделикатно проигнорирован. Тогда я толкнула и эту даже не деревянную, а скорее фанерную дверь и вошла в большую, немного вытянутую комнату с так и эдак расставленными столами. На одном из столов, который как бы разделял комнату на два отсека, стояли два телефона, на ближнем к входной двери столе я увидела не самый слабый компьютер, за ним сидел русоволосый парень с хищным взором, трогательно пробивающейся бородкой под нижней губой и длинными волосами, забранными в хвост. У парня было волевое, сосредоточенное лицо, представлявшее причудливую, но столь дорогую сердцу любого россиянина смесь ювенальной восторженности на ясной, как сказочное утро, физиономии Алеши Поповича с орлино-гордой и победоносно-недоверчивой зрелостью на лике Ильи Муромца.
