Ты не выйдешь отсюда - Маргарита Малинина
Я отложила папки, понимая, что мне становится дурно. Воображение и на первых смертях навязывало мне разные страшные картинки, но укол и дальнейшая безболезненная смерть не вызывали во мне приступа тошноты. А изрезанное, окровавленное тело мужчины из досье № 4 еще как.
Мне пришлось бежать к биотуалету. Гори, Молчанов, в аду…
14
Кровь повсюду. Льется изо всех щелей, покрывает пол гостиной, как снег землю. Я почувствовал тошноту и сжал губы руками. Я не думал, что что-то буду чувствовать. Только что я убил единственную женщину, которую любил. Ужас содеянного пока не доходил до меня. «Видимо, шок», – подумалось мне. А потом я вдруг понял: нет, не шок. Просто я мысленно уже там – на другом берегу. Я вижу Харона вдали, он машет мне, стоя на лодке. Оксаночка уже там… Теперь мне предстояло запрыгнуть к нему, суровому бледному мужику, не имеющему лица. Почему-то принято считать, что смерть – это дама с косой. Нет, я теперь вижу его и точно знаю: смерть – это мужчина. Лодочник. Он переправит меня по Лете в другую реальность. Здесь я все равно не мог быть с ней. Вдруг там все будет иначе? Есть какая ирония в том, что мы умрем от руки одного и того же человека…
Я посмотрел на Олега. Лицо красное, рот открыт и перекошен, одежда в бурых пятнах. Он стоит и смотрит в угол. Саша все никак не хочет умирать. Хочет – но не может. Каждый раз Олег останавливается, приседает и проверяет пульс. А потом Саша начинает стонать, и мы оба понимаем, что еще не конец. Даже его пульс для этого не нужен.
У Олега в руках чугунный казанок, которой он же и привез. Говорил, что будет готовить нам плов. Вышло немного иначе. Казанок ни разу не использовался по назначению. Однако это не объясняет количество крови на полу и стенах. Ее слишком много.
И тут я понимаю: у меня перед глазами красные пятна.
Олег смотрит на меня. Мы оба одновременно переводим взгляд на кухонный нож, лежащий на столе.
– Я думал, так будет проще… – извиняющимся голосом стонет Папин. – Какой же я идиот! – И Олег начинает рыдать.
А я не могу плакать. Тошнота не дает. И мандраж. Всеобъемлющий, мощный, как перед серьезным экзаменом, от которого зависит, вылетишь ты из института и отправишься в армию, или нет, только еще сильнее. Страх перед неизвестным.
Олег вдруг разворачивается и делает еще один сильный удар. Что-то хлопает, как будто яйцо птеродактиля упало на пол и разбилось. Оно большое и шума от него больше, чем от куриного. Мне кажется, я понимаю, что это и отворачиваюсь. Я подбегаю к раковине и меня рвет.
Я умываюсь. Не знаю зачем. На том свете мы все чисты. Мы умоемся божьей росой.
Какой-то вой отвлекает меня от мыслей. Я смотрю в угол. Папин склонился над другом и орет. Он уже не плачет, не рыдает, он просто орет, как раненый зверь… А потом бормочет. Быстро, беспрестанно, какую-то тарабарщину. Но я прислушиваюсь и вычленяю: «Прости, Саша… Прости меня…»
Проходит время, Олег встает и вытирает слезы. Смотрит на меня. У меня все внутри сжимается. Я жду конца. И он вроде бы тоже чего-то ждет.
– Ну?
– Что?
– Давай уже.
– Что?! – не понимаю я. Не хочу понимать.
Он показывает глазами на нож. О нет! Он хочет, чтобы я это сделал!
– Я не могу!
– Посмотри на меня!
Я смотрю. Внимательно. Он развалина. Тот самый Олег Папин, на которого я стремился походить, которому завидовал до умопомрачения, до черной зависти, до того страшного уровня, когда, каюсь, иногда думаешь: «Вот бы его не стало, может быть, тогда…» И этот Олег Папин превратился в развалину. А я? Он сейчас развалина, а я развалина всегда.
– Посмотри на меня! – повторяет он. – Я тоже не могу. Я уже сделал… – Он оборачивается, смотрит в угол. Слезы опять текут из его глаз. – Я не могу больше!! – вдруг орет коллега. Я вздрагиваю, я не привык к его крику. Он эмоциональный – почти всегда, но очень редко агрессивный. Агрессивных боятся, а таких, как он, любят.
– А я могу?! – возмущаюсь я. Ведь я уже сделал самое страшное, что можно себе представить. И думал, что я в аду. Я и не знал, что мой ад только начинается сейчас…
– Пожалуйста… – просит Олег. Он очень редко что-то просит. Тем более у меня. Он подходит, берет нож и вкладывает мне в руку рукоятку. – Сделай это.
– Я не могу, – продолжаю я отказываться. Я пытаюсь что-то объяснить, но он прерывает меня криком:
– Я знаю, что ты хочешь этого! Слюнтяй, ничтожество! Такие, как ты, всегда во френдзоне. Даже присунуть не смог бабе, которая понравилась. А я смог!
И он начал описывать смачные и одновременно страшные подробности, как он спал с Оксаной. Я знал, что он делает это нарочно и держался до последнего. Но время идет…
Я ударил его ножом. Олег перестал говорить.
– Допустим, но что потом? Мы же договаривались. Ты сказал, что сможешь себя… А я? Я не смогу!
Я вдруг вынырнул из какого-то странного морока и увидел себя сидящим на Олеге. В руке окровавленный нож. В Олеге полно отверстий. Новые литры крови добавились к тем, что были. Вся моя рубашка в крови. Я так самозабвенно спорил с Олегом, что даже не заметил, как давно мне никто не отвечает…
Я посмотрел на результат своих трудов. Это все я сделал?! Я?! Я отбрасываю нож. Я к нему не прикоснусь больше.
Я не мог! Я помню только один удар. А дальше… провал. Неужели это сидело
