Ксавье Монтепен - Лучше умереть!
Экс-полицейский пожал руку лже-Арману и, презрительно глянув на Овида Соливо, удалился. Овид, опустив голову, стоял перед Жаком.
— Так, значит, — начал тот тихим голосом, — по воле случая встретившись с тобой на корабле, я должен был узнать, что ты, человек, узами родства связанный с семьей Арманов, репутация которой всегда оставалась безупречной, человек, встрече с которым я так радовался, — жалкий плут, негодяй, которого разыскивает полиция, профессиональный вор!
К концу фразы Жак несколько повысил голос.
— Не так громко, братец, умоляю тебя: потише! — запинаясь, проговорил Овид; во рту у него пересохло, горло сдавило. — Ну, нашло на меня что-то вдруг, понимаешь! Чего ты хочешь, я ведь небогат! Черт возьми, такого рода слабости вполне понять можно. Как увидел я это золото и деньги, так и вскружили они мне голову…
Потом — плаксиво и лицемерно — добавил:
— Ах, братец! Само Провидение в твоем лице уберегло меня от дурного поступка.
— И тебе не жаль так и не доставшихся тебе денег?
Овид ответил не сразу.
— Ты ведь жаждешь разбогатеть любой ценой, — продолжал Жак, — твое молчание это доказывает.
— Черт… богатство — это все.
— В сумке отставного полицейского было семьдесят тысяч франков — отнюдь не богатство, а если станешь меня слушаться, я сделаю тебя действительно богатым.
— Правда?
— Слово Поля Армана.
— Отныне я твой душой и телом!
— Искренне? Без задних мыслей?
— Черт побери! Разве с этой минуты я не завишу от тебя целиком и полностью? Или, по-твоему, Рене Боск, которого ты склонил к молчанию, не заговорит, если ты его об этом попросишь? Разве сам ты не можешь сдать меня полиции, если тебе вдруг такая фантазия в голову придет?
— Да, но такого рода фантазии мне обычно в голову не приходят.
— Лишь бы только старик оказался человеком слова!… Если он расскажет хозяину про мою глупость…
— Тогда ты пропал… Сначала Джеймс Мортимер выгонит тебя с работы, а потом устроит так, что тебя вышлют из Соединенных Штатов. Впрочем, не стоит бояться… Я отвечаю за молчание Рене Боска и гарантирую благосклонность со стороны Джеймса Мортимера. Все это я беру на себя…
— Ты! — воскликнул Овид, ошеломленно уставившись на «братца».
— Слушай! — склонившись к нему, тихо сказал Жак. — Я раскусил тебя только что… и знаю тебя так, словно мы всю жизнь жили бок о бок. Поскольку Рене Боск имел ордер на твой арест, становится ясно, что кража кошелька была отнюдь не дебютом.
— Братец!…
— И не вздумай отрицать! Я не из тех, кого водят за нос. Я абсолютно уверен: если порыться в архивах дижонского исправительного суда, твое имечко там не раз на глаза попадется. Я не прав?
— О! Такие мелкие грешки… — прошептал дижонец.
— Такие мелкие грешки… приводят обычно на каторгу; и будь уверен: Рене Боск, будучи отставным полицейским, если только его кто-нибудь об этом попросит, без всякого труда подберет на тебя весьма пухленькое дельце. Я лично никому ничего не скажу, да и Рене Боску говорить не позволю, но ты отныне будешь делать только то, что прикажу тебе я.
— С радостью! А что нужно?
— Во-первых, на людях и вообще в чьем-либо присутствии ты будешь вести себя так, словно мы не знакомы… Не хочу, чтобы люди говорили, будто я с ворами в родстве… Понять меня и так нетрудно, но ты усвоишь это еще лучше, если узнаешь, что со вчерашнего дня я — компаньон твоего хозяина, Джеймса Мортимера.
— Ты — компаньон Мортимера! — молвил вконец пораженный Овид. — Ты!…
— Добавлю еще, — продолжал бывший мастер, — что, будучи его компаньоном, я намерен устроить так, что через два-три месяца стану его зятем… а может и раньше.
— Мои поздравления, братец!… Ах! Ты вполне можешь похвастаться своим умением вести дела!
— То положение, которое я займу в семействе Мортимеров, даст мне неограниченные возможности либо помочь тебе, либо погубить — в зависимости от того, как ты себя поведешь. Слушайся меня беспрекословно, веди себя безупречно, и тогда я смогу предложить тебе следующее: ровно через месяц ты станешь одним из главных мастеров завода, и я удвою то жалованье, которое назначил тебе Джеймс Мортимер; но ты будешь моим человеком, станешь просто моей вещью, и желания тебя будут интересовать только мои. Ты честолюбив — действительность превзойдет все твои надежды. Ты любишь деньги — я сделаю тебя богатым. Ну как, согласен?…
— Согласен ли я! — воскликнул дижонец. — Согласен, надо думать, да с превеликой радостью. Но ты ведь тоже честолюбив, догадаться нетрудно, и при этом ты нуждаешься в моем молчании, повиновении, может, даже в соучастии. Почему? Я ничего не знаю, да и узнавать не собираюсь. Не мое это дело… Я предан тебе душой и телом… я твой раб, беззаветно — как пишут в мелодрамах — тебе преданный. Так что мне нужно делать?
— До прибытия в Нью-Йорк — ничего; только еще раз тебе повторяю: делай вид, что не знаешь меня… Когда мне нужно будет с тобой поговорить, я сам тебя найду, и не забывай: если в один прекрасный день ты вдруг захочешь уклониться от того слепого повиновения, которого я от тебя требую, пощады не жди! Я пойду к Рене Боску и поручу ему написать в дижонскую и парижскую прокуратуры.
— Я ведь поклялся, что буду послушен, почему же ты угрожаешь?
— Не угрожаю, а предупреждаю, чтобы тебе и в голову никогда не приходило взбунтоваться и пытаться отстаивать свою независимость… Ну вот, теперь мы с тобой все выяснили. Поговорим о чем-нибудь другом.
— Ах! Я только об этом и мечтаю.
— Как там вас во втором классе кормят?
— Довольно паршиво.
Жак вынул из кармана десяток луидоров.
— Питайся получше, — сказал он, сунув золотые Овиду в ладонь.
— Спасибо, братец! — воскликнул тот, сразу повеселев.
— В последний раз ты меня так называешь… разве что когда-нибудь уж совсем наедине окажемся.
И Жак Гаро — вслед за Мортимером и Ноэми — отправился в салон.
У отставного полицейского Рене Боска память оказалась превосходная. Овид Соливо и в самом деле был отъявленным прохвостом, и уже давно. Боск действительно получил в свое время ордер на задержание механика за кражу со взломом, совершенную им в меблированных комнатах, где он и жил, на улице Уэст. Овид оказался хитер: сумел запутать следы и сбить с толку полицию, воспользовавшись квартирой одного из своих товарищей по цеху, который был нисколько не лучше него. Через год этим делом уже никто не занимался.
Овид сумел перебраться в Англию, там устроился в одной мастерской, и, поскольку в совершенстве владел ремеслом, был принят на работу Джеймсом Мортимером и попал таким образом на «Лорд-Мэр». Здесь он, должно быть, почувствовал себя полностью застрахованным от всех превратностей, но подвернулся вдруг удобнейший случай нагреть себе руки, и он не смог воспротивиться воровскому инстинкту.
— Разрази меня гром, тысяча чертей! — сжав кулаки, произнес разбойник, как только Поль Арман скрылся из виду. — Вот уж не везет! Да еще как! Семьдесят тысяч франков из-под самого носа ушли, и все благодаря братцу!… И угораздило же меня напороться на этого типа! Нет чтобы ему своими делами заниматься, а в чужие не лезть!…
Потом Овид, похоже, размышлял пару секунд.
— А в конце концов, — вдруг молвил он, поднимая голову, — может, и к лучшему, что все так получилось. Да, я теперь полностью во власти своего двоюродного братца Армана, но это, пожалуй, принесет мне куда больше денег, чем было в сумке старого шпика. Конечно, мой братец Поль на редкость везуч, но я убежден, что в его прошлом кроется некая весьма интересная тайна.
Не может быть, чтобы совесть у него была чиста. Чтобы преуспеть в этой жизни так быстро, нужно быть просто продувной бестией. Да, он поймал меня на крючок; но в один прекрасный день и я смогу проделать с ним то же самое. А! Ладно! Поживем — увидим… Черт меня возьми, если я не изыщу случая накапать ему ликерчика канадского Кучиллино… и тогда — хочет он того или нет — ему придется все выложить начистоту!
Остаток пути до Нью-Йорка лже-Арман все свое время проводил с Джеймсом Мортимером и его дочерью; с инженером он беседовал о машинах, и беседы эти становились все более увлекательными; ухаживания за Ноэми оказались далеко не безуспешными: светловолосая американка постепенно проникалась к французскому механику все более горячими чувствами. Это отнюдь не укрылось от глаз Джеймса Мортимера, но он помалкивал: мысль о том, что компаньон в самом ближайшем будущем может стать его зятем, нисколько не удручала.
На двенадцатый день после отплытия корабль прибыл в пункт назначения. Днем позже Гаро принял на себя руководство цехами, в одном из которых работал слесарем Овид Соливо. Через три недели Поль Арман назначил «братца» старшим мастером с окладом сто восемьдесят долларов (900 франков) в месяц.
Два месяца спустя Жак Гаро, ставший уже совершенно незаменимым компаньоном Мортимера, попросил у него руки Ноэми, и тот с нескрываемой радостью дал согласие на брак. Запрошенные по телеграфу свидетельство о рождении Поля Армана и свидетельство о смерти его родителей прибыли из Бургундии без промедления, и механик, таким образом, под чужим именем женился на Ноэми.
