Ли Ванс - Расплата

— Потому что мы лечим их детей. — Кажется, мой вопрос поставил ее в тупик. Доктор Андерсон смотрит на часы. — Мне действительно пора идти.

— Еще буквально несколько минут, — протестую я, все еще подозревая, что в связях Андрея может крыться ниточка. — Вы когда-нибудь общаетесь напрямую с кем-то из этих влиятельных людей?

— Практически никогда. Я тут бываю наездами.

— Так кто ведет все внешние дела теперь, когда Андрея нет?

— Владимир. Он возглавил это дело, когда Андрей уехал.

Я снова смотрю в сторону стойки; меня одолевают сомнения. Владимир болтает с барменом, армейская куртка брошена на табурет. Свитер с воротником «хомут» туго обтягивает его торс, подчеркивая ширину плеч. Нет никакой логики в том, что Андрей препоручил такому здоровяку представлять клинику в среде московской деловой и политической элиты.

— Владимир не похож на администратора.

— Они с Андреем знали друг друга еще до клиники, — ровным тоном сообщает Эмили. — Андрей не посвящал меня в детали, а я решила не задавать вопросов. Иначе я не могла бы участвовать в работе клиники.

— Что вы хотите сказать?

— Питер, это Москва. Здесь все очень неоднозначно. Я заключила с Андреем соглашение: я занимаюсь медициной, а он устраивает все остальное.

Значит, Андрей был замешан в каких-то сомнительных делах. А Эмили либо не знает всех деталей, либо не хочет открыть их мне. Я мрачно проглатываю остатки кофе и снова смотрю на Владимира. Возможно, у них с Андреем произошла размолвка в этом их «другом бизнесе». Мне очень нужно поговорить с Владимиром, но он не похож на разговорчивого человека. Я снова смотрю на Эмили. Но даже если отвлечься от Владимира, я однозначно упускаю еще что-то чрезвычайно важное.

— Андрей мог уделить свое время и деньги огромному количеству сторон жизни, почему же он выбрал СПИД и туберкулез?

— Его это беспокоило.

— В мире существует масса всего, что может вызывать беспокойство. — В моем мозгу начинает формироваться догадка, но я никак не могу поймать ее. Дмитрий усмехнулся, когда заявил, что я запутался, его явно позабавило мое невежество. Невежество в чем?

Эмили снимает очки, закрывает глаза и массирует красные пятнышки возле носа.

— Задайте вопрос прямо, — устало требует она.

Я наконец ловлю ускользающую мысль и от изумления теряю дар речи. Как такое могло случиться, что я ни разу даже не заподозрил, что Андрей, возможно, гей? Эмили видит удивление на моем лице и вздыхает. Она достает из кармана карандаш и пишет что-то на салфетке.

— Номер моего мобильного. Если предположить, что мне удастся связаться с кем-то, кто может вам помочь, как они смогут связаться с вами?

Я беру ее ручку онемевшими пальцами и быстро записываю свой телефон и имя на другой салфетке.

— Разве нельзя сказать мне, что происходит? — Я уже достаточно пришел в себя, чтобы совершить последнюю попытку. — Где сейчас Андрей и почему он исчез?

— Я ведь вам уже говорила. — Эмили встает из-за столика. — Мне ничего не известно. Максимум, что я могу сделать, — это замолвить кое-кому словечко за вас.

Она уходит и даже не оборачивается.

17

Уже на улице я застегиваю пальто и никак не могу прийти в себя от изумления. Солнце уже село, несмотря на то что сейчас только начало пятого, и ветер усиливается. Высоко над головой тускло светят трехглавые фонари, и их свет, отражаясь от медленно кружащихся снежинок, придает им легкое розоватое свечение. Я должен радоваться, что Эмили согласилась передать сообщение Андрею, но я так же далек от разгадки, как и раньше.

За годы нашего знакомства Андрей сменил достаточно большое количество девушек, концентрируясь в основном на стройных европейских пятикурсницах, пишущих непонятные трактаты на политические темы. В результате я стал называть их всех «Гизела», в честь изучающей историю белобрысой феминистки-немки, которую Андрей пару лет назад притащил на званый обед в Нью-Йорке. Когда обед был в самом разгаре, Гизела выудила книжку из рюкзака, спустила блузку так, что голые груди вывалились наружу, и во всеуслышание предложила соседям по столу продолжить беседу с ее титьками, а она пока дочитает то, что не успела. Однажды я спросил Андрея, почему он никак не остепенится (меня поражали эти его периодические отношения), а он ответил, что просто не может себе представить семейную жизнь с теми девушками, которых он считал достаточно интересными, чтобы встречаться. Я тогда рассмеялся, удивляясь, что желание обзавестись семьей не оказалось сильнее такой мелочи, но согласился с его мнением по поводу Гизел.

Ледяной порыв ветра пробирается мне под пальто, и пот, проступивший на моей коже от избытка кофеина, мгновенно испаряется, а с ним, похоже, и мои иллюзии. Андрей лгал мне о себе. На смену недоумению — как же я об этом не догадался? — приходят другие тревожные мысли. Катя знает? А Дженна? И почему Андрей считал, что лучше держать меня в неведении? Однако в эту минуту превалирующим чувством оказывается чувство одиночества.

Я поднимаю воротник, чтобы укрыться от ветра, и торопливо иду через Лубянскую площадь к ГУМу, старому советскому универмагу. Туристическая карта, которой я пользовался вчера вечером, рекомендует посетить ГУМ, если вам нужно что-нибудь купить. А мне нужно укутаться в еще один слой теплой одежды, если я не хочу умереть от переохлаждения.

Пешеходы могут выйти с площади по подземному переходу, похожему на погреб, его изогнутые бетонные стены облицованы каменными плитками с узором под мрамор. Я иду по переходу. Ко мне приближается девочка с оливковой кожей, закутанная в истрепанные шали. Она начинает клянчить деньги на нескольких языках. Я отмахиваюсь от нее, но она внезапно оказывается передо мной и начинает громко хлопать в ладоши и петь прямо у меня под носом. Однако я достаточно долго прожил в крупных городах. Я хочу проверить свои карманы и натыкаюсь на тощее запястье, торчащее оттуда. Я резко выдергиваю чужую руку из своего кармана и рывком посылаю ее обладателя вперед. Им оказывается паренек лет четырнадцатипятнадцати с грубым, покрытым грязью лицом. Он нагло ухмыляется и даже не пытается вырваться — наверное, считает, что в худшем случае я накричу на него. Разочарование мгновенно сменяется кипящим бешенством, и я выкручиваю парню руку так, что его локоть смотрит в небо, а затем наклоняюсь вперед, давя всем весом, и он падает на одно колено. Я столько месяцев охочусь за призраками, что страстное желание сломать руку, жестко зажатую в моих пальцах, практически непреодолимо. Парень стонет и слабо дергается, а девочка пронзительно кричит и брыкается. С ее ноги слетает вышитая тапочка и бьет меня в грудь. Я отталкиваю девочку, и в этот момент кто-то дотрагивается до моего предплечья. Оглянувшись, я вижу пожилую женщину в меховой шапке. Женщина смотрит на меня с ужасом и отвращением. Какого черта я делаю? Я отпускаю запястье парня и спотыкаясь бреду назад, к ступенькам у входа. Через несколько кварталов я сажусь на корточки, обхватываю колени руками и пытаюсь подавить бешенство, все еще пульсирующее во мне. Я не могу поверить, что только что чуть не ударил ребенка. Мне обязательно нужно собраться и держать себя в руках. Единственное, что сейчас имеет значение, — это добиться справедливости для Дженны.

ГУМ представляет собой здание примерно двести метров в длину, он нечто среднее между современным торговым центром и викторианской оранжереей. Три широких параллельных зала простираются на всю длину здания, и в каждом находятся три этажа с магазинами. Верхние уровни соединены каменными мостами с вычурными железными перилами. У входов в набитые людьми магазины висят знакомые западные вывески. Я покупаю свитер и вязаную шапочку от Бенеттона и сразу же надеваю их.

Достав из кармана телефон Андрея, я включаю его и звоню Дмитрию. Я обещал ему еще одну сотню баксов, если он сумеет убедить свою мать встретиться со мной. Он снимает трубку после первого же гудка.

— Алло.

— Дмитрий? Это Питер.

— Моя мама хочет узнать вашу фамилию.

Черт. Я сказал ему, что работаю на Терндейла — она собирается поискать меня в адресном справочнике компании.

— Браун, — отвечаю я. Должен же в такой большой организации, как компания «Терндейл», быть хоть один Питер Браун.

— Она встретится с вами сейчас. В вашей гостинице.

Судя по голосу, Дмитрий пьян.

— Нет. — Я думаю, что мое фальшивое имя может создать проблемы в гостинице. — В ГУМе. Я как раз здесь.

Дмитрий закрывает рукой микрофон, и резкий скрежещущий звук заглушает быстрый шепот.

— Там есть кафе, — предлагает он. — «Боско».

— Я его видел.

— Встретимся в «Боско». Через тридцать минут.

На часах в окне магазина четыре тридцать.