Андрей Воронин - Первое дело слепого. Проект Ванга
Даже будучи полным профаном в военном деле, Грабовский понимал, что один-единственный выстрел нельзя назвать полноценным испытанием, – как ни крути, а наган был староват, да и не шел он ни в какое сравнение с той кошмарной гаубицей, что висела под полой у Графа. Однако выбора у него все равно не было, и, когда настал срок, Борис Григорьевич отправился в первую в своей жизни заграничную поездку, примотав наган лейкопластырем к лодыжке левой ноги. К правой лодыжке у него таким же манером был привязан старый охотничий нож в ножнах из оленьей шкуры; если с ножом все было в порядке, то наган для ношения подобным образом оказался чересчур велик и неудобен. Чтобы он не выпирал из штанины, пришлось специально купить уродливые широченные брюки – к счастью, мода тогда была соответствующая – и примотать проклятую железку к голени так, что это почти лишало оружие смысла – все равно, пока его оттуда выковыряешь, тебя сто раз успеют пристрелить. Вдобавок ко всему ноги пришлось побрить: волосы и лейкопластырь, чтоб им пусто было, во все времена обладали буквально непреодолимой силой взаимного притяжения. Единственное, что утешало Грабовского в такой дурацкой ситуации, это то, что после пересечения границы у него будет сколько угодно времени, чтобы перепрятать наган куда-нибудь за пояс, а то и просто в карман.
Ехали они, конечно, не в Соединенные Штаты, не в Западную Германию и даже не в какую-нибудь занюханную Турцию, а всего-навсего в Болгарию. И притом не на Черноморское побережье, где синее море, золотые пляжи и загорелые сговорчивые девчонки, а куда-то к черту на рога, через всю страну, в пыльную глубинку, в местечко под названием Рупите.
Услыхав про это самое Рупите, народ, естественно, поднялся на дыбы: какого лешего? Что, другого места не нашлось? (Грабовский, правда, возмущался меньше всех, поскольку понимал, что у Графа есть какие-то свои резоны.)
Резоны у Графа, конечно же, имелись.
«Во-первых, – сказал он, – вы, ребята, едете не вино пить и не девчонок в пляжных кабинках тискать, а торговать государственными секретами. То есть, выражаясь простым и понятным языком, Родину предавать. Нашу великую, могучую, в одночасье протянувшую ноги и отбросившую коньки Родину – Союз Советских Социалистических Республик. Так что особо светиться в крупных туристических и административных центрах нам с вами, братцы, не с руки. Потому что хоть Родины больше и нет, но те, кто поставлен защищать ее интересы, по-прежнему живы, здоровы и имеют очень длинные руки.
Во-вторых, – сказал он, – от этого Рупите до греческой границы буквально доплюнуть можно, а Греция – это уже хоть и плохонькая, но все-таки капстрана. Покупателю, – сказал он, – не хочется со своим буржуйским паспортом колесить чуть ли не по всему соцлагерю – у него нет на это ни времени, ни желания, а нам с вами особо выбирать не приходится.
В-третьих, – продолжал он, – глубинка – она и есть глубинка. Народ там попроще, новомодные веяния туда добираются далеко не сразу, и, если что, удостоверение майора КГБ – а вы думали, оно у меня одно? – еще может произвести на местное начальство какое-то впечатление. Это где-нибудь в Софии с таким удостоверением нынче могут на куски порвать, а в провинции привычки меняются медленно, и начальство там, будем надеяться, еще не до конца перестроилось и, так сказать, поменяло ориентиры.
В-четвертых, – говорил Граф, лениво посасывая сигарету, – вы что, бродяги, совсем газет не читаете? Как же вас, таких темных, при лаборатории держали? Да какой лаборатории! Исследования, понимаете ли, паранормальных явлений! И теперь вы, специалисты в области этих самых явлений, говорите мне, солдафону, что не знаете, что такое Рупите?! Ну, братцы, удивили. Ей-богу, я уже начинаю жалеть, что с вами связался. Ведь там живет сама Ванга! Только не говорите мне, что не знаете, кто это такая. Если вы, специалисты, не знаете имени самой знаменитой ясновидящей современности, с вами вообще говорить не о чем. Поняли теперь? Народ туда со всего света съезжается, а уж русскими там и подавно никого не удивишь. Тем более, если кого-то из нас все же догонят и возьмут за штаны, будет дополнительная отмазка: всю жизнь, мол, экстрасенсами занимался, большим специалистом стал в этой области, так как же мне, специалисту, с Вангой не повидаться? Не дай бог, помрет старуха, я же себе все локти пообкусываю, что такой случай упустил!
Так-то вот, товарищи ученые, доценты с кандидатами. И, наконец, в-пятых. Дались вам эти Золотые Пески! Сделаем дело, получим бабки – перед нами весь мир откроется. Ривьера, Кот д'Ор, Майами Бич… Какие там еще есть на свете знаменитые курорты? Канары, например. Успеете еще в море поплескаться, успеете шлюх курортных в шампанском пополоскать! Но сначала – дело. Пока дело не сделаем, об отдыхе и думать забудьте, иначе вам и Ванга не поможет, и Золотые Пески не понадобятся. На Лубянке бывали когда-нибудь? Вот и не надо. Я-то бывал. Хоть и не в роли подследственного, бог миловал, а все-таки, доложу я вам, очень там, у них, неуютно…»
Грабовский слушал его вполуха, увлеченный тем, что вдруг начало происходить внутри него самого. Даже не вдумываясь в смысл того, что говорил Граф, почти его не слыша, Борис Грабовский чувствовал, что майор не лжет. Он просто говорил не всю правду; откровенной ложью были только золотые горы, которые Граф сулил своим подельникам по завершении операции. Именно когда он заговорил о Ривьере и Майами Бич, перед внутренним взором Бориса вдруг четко, как наяву, встала совсем другая картина: затерянный в предгорьях Балкан поселок, беленые домики под красными черепичными крышами, утонувшие в густой темной зелени, запахи оливы, смоквы и чеснока, неторопливый, размеренный быт… пара толстых, сонных, благоухающих винным перегаром полицейских на всю округу, два шага до греческой границы, пистолет под полой… Всего три удачных выстрела, ночной бросок через почти не охраняемую демаркационную линию, и, пока упомянутые выше полицейские будут глубокомысленно почесывать потные волосатые подмышки над тремя свежими трупами, кое-кто очень богатый окажется уже очень, очень далеко…
В общем-то, такое развитие событий выглядело вполне логичным, но нарисованная воображением Грабовского картинка возникла помимо разума – просто возникла, и все. И он не подозревал, не предполагал и даже не был уверен, а просто знал, что на уме у Графа именно это и что, произнося свою полунасмешливую речь, думает он только об этом, и ни о чем другом – прикидывает, взвешивает, выбирает, куда ему податься из Греции – в Албанию или в Турцию… И еще Борис Григорьевич знал, что чемодан у Графа уже собран и что в самом его уголке, под одеждой, искусно запрятанный в корпус от старенькой электробритвы «Эра», лежит некий цилиндрический предмет из вороненого металла – простой, надежный и эффективный глушитель заводского производства, который даст своему владельцу дополнительную, и притом немалую, фору во времени…
– Ты сам-то уже собрался? – неожиданно для себя самого спросил он.
– Представь себе, – не моргнув глазом, ответил Граф. – Никогда не откладываю это дело на последний день. Мало ли что может стрястись. Ненавижу чистить зубы пальцем и по две недели ходить в одном и том же нижнем белье.
Этим было все сказано. Граф неоднократно заявлял, что у Гроба отлично развита интуиция – даже лучше, пожалуй, чем у матерых ветеранов внешней разведки. Но с некоторых пор Борис Грабовский начал сомневаться, что дело тут в одной интуиции, и сегодняшний случай служил тому дополнительным подтверждением. И потом, разве в терминах дело? Тот же Полкан, бывало, любил повторять, что так называемая интуиция есть не что иное, как проявление присущих всем без исключения представителям рода homo sapiens экстрасенсорных способностей. У кого-то они находятся в зачаточном состоянии и не проявляются вообще, и человек их просто не замечает. Кто-то верит в предчувствия, кто-то с поразительной точностью толкует собственные сновидения (и неизменно врет, когда пытается толковать чужие); широко известны случаи, когда десятки пассажиров одновременно отказывались подняться на борт самолета или сесть в вагон поезда и только благодаря своему необъяснимому, ничем, кроме дурного предчувствия, не обоснованному упрямству остались в живых. Интуиция? Пусть будет так. Дело ведь не в названии; как говорится, хоть горшком назови, только в печку не ставь. Пусть будет интуиция, пусть будет шестое чувство или дар предвидения – неважно; важно, что это чувство, этот дар еще ни разу не подвел Бориса Грабовского. Возможно, он так и дожил бы до старости, не обращая на свой дар внимания, если бы судьба (или все тот же дар?) не занесла его в небезызвестную лабораторию.
В тот вечер накануне отъезда, когда они вчетвером пили где-то добытую Графом дефицитную водку и обсуждали последние детали предстоящей операции, Борис Григорьевич Грабовский, по кличке Гроб, сделал первый осознанный шаг на долгом пути к тому, что он подразумевал под словом «совершенство».
